Михаил Бобров: Мне везло и на фронте, и в мирной жизни

Знаменитый военный альпинист бесконечно влюблен в родной город

У почетного гражданина Санкт-Петербурга, в прошлом фронтового разведчика, военного альпиниста, пятиборца, много регалий — военных и мирных наград, грамот, дипломов, званий. В день своего 90-летия — 11 августа — Михаил Михайлович пальнул из гаубицы Нарышкина бастиона Петропавловской крепости. Там же получил лично от секретаря Совбеза РФ Николая Патрушева медаль «За заслуги в обеспечении национальной безопасности». А 9 сентября в его честь пройдет торжественный вечер в Большом зале Филармонии.

Он пишет книги, стихи, делится знаниями с молодежью (Михаил Бобров — почетный президент кафедры физвоспитания в Гуманитарном университете профсоюзов) и говорит, что его всегда окружают интересные люди, которые добавляют ему оптимизма.

«Вечёрка» нашла Михаила Михайловича на отдыхе в санатории и расспросила знаменитого спортсмена, между прочим, полковника в отставке, о его насыщенной событиями жизни.

«Мишако, генацвале, кушай...»

— Михаил Михайлович, когда вы стреляли из пушки, что чувствовали? Война не вспомнилась за этим выстрелом?
— Нет, конечно — бабахнул, как из «пугача». Жаль только, что сильный дождь был — друзья пришли, промокли. Я рад, что Николай Патрушев приехал, ведь я его давным-давно знаю.

— О своем военном прошлом вы написали замечательные книги: «Хранители Ангела» — о том, как «прятали» от немцев шпили Петропавловки и Инженерного замка, купола Исаакиевского, Никольского и Петропавловского соборов; а также «Фронт над облаками», в которой рассказали, как во время войны на Кавказе штурмовались высоты Эльбруса — тот же труднодоступный Западный купол (5642 м), с которого два альпиниста — Александр Сидоренко и Бекхну Хергиани — сорвали фашистские штандарты и водрузили флаг СССР, как добывали ценные сведения — брали «языков» и с одним из них, немецким альпинистом и горнолыжником Отто Бауэром, встретились потом в Риме на XVII Олимпийских играх...
— Это одна история. А есть и другая история, которая началась с работы в тылу противника — в районе Луги, когда мне было 17 лет. За линию фронта меня забрасывали 5 раз — в основном в Псковскую область, где стояли немцы. Все было очень сложно, но заканчивалось благополучно — мы-таки добывали ценные сведения. А в последний раз, когда переходил линию фронта в районе Ораниенбаума, попал под огонь нашей артиллерии. Меня сильно контузило, но я сумел выбраться к своим. Потом лечился в госпитале в Инженерном замке и лежал в палате — Тронном зале Павла Первого, где меня и нашли друзья-альпинисты, чтобы заняться маскировкой высотных доминант...

— Какая-то мистика выходит — сначала лежите в Тронном зале Михайловского замка, а потом, когда пришлось маскировать от прицельного огня шпиль Петропавловского собора, ночуете в нем возле могил августейших особ...
— Не возле, а на могилах царевича Алексея, его супруги Шарлотты и великой княжны Марии — под колокольней. Это было самое безопасное место — под лестничными маршами, там никакие бомбы не возьмут. В маленькой каморке мы сделали деревянный створ, внизу — совсем как собачий лаз, чтобы теплый воздух оттуда не выходил, а внутри у нас были спальные мешки, веревки, снаряжение. Мы поставили в уголочке печку, трубу вывели наружу, ведь не было никаких сил ходить домой — нам давали по 125 граммов хлеба. Правда, мы ловили голубей и делали из них похлебку (такая вкусная получалась!), а вот вороны варились долго и были жестковаты... А как-то под Новый, 42-й год приехали проверять нашу работу руководители города — Кузнецов, Попков, Бубнов. И мы стали докладывать, как маскируем. Вначале нас спросили, в какие сроки можно закончить, а затем: «Вы две рабочие пайки получаете?» И услышав, что нам выдают 125 граммов хлеба, воскликнули: «Этого быть не может!» На следующий день нам выдали рабочие карточки по 250 граммов. Все в итоге нормализовалось, жаль только, что распалась наша бригада — ушли из жизни Алечка Пригожева и Алоиз Зембо, тяжело заболела Оля Фирсова...

— А сейчас встречаетесь со своими боевыми друзьями или чеченские войны, грузино-абхазский конфликт вас всех рассорил? Зовут вас на Кавказ, за который вы кровь проливали?
— Два с половиной года назад я был в Грузии — встречался со своими ребятами фронтовыми, сванами. Многие уже умерли... Я, когда получил назначение, прибыл в самый высокогорный район старшим инструктором военного альпинизма 5-го горно-стрелкового отряда. Этот отряд дрался на высоте 4,5 — 5 тысяч метров, в условиях гипоксии — дышать было нечем.

Я приехал из голодного Ленинграда, а мне говорят, что через три дня нужно вывести людей к ледникам — на высоту 3,5 — 4 тысячи метров. Какой ледник! Мне не дойти туда! Вы бы знали, как мне сваны помогали, деликатно подкармливали: «Мишако, генацвале, кушай…». В общем, откормили они меня, и я вошел в норму. Мы все жили одной семьей — как это можно было порушить?

— Но ведь теперь президент Путин собирает страну...
— Да, собирает с болью, визгами... А года три назад по приказу Владимира Путина на южных границах создали две горнострелковые бригады, которые дислоцируются в Карачаево-Черкесии. И когда мы с этими ребятами встречались (я ведь еще председатель Совета ветеранов отдельных горнострелковых отрядов России), то видел, какие это прекрасные парни, какое у них вооружение — легкое, портативное, так что остается только радоваться за них. К слову, в школе №113 Приморского района есть команда ребят, которую возглавляет преподаватель химии Сережа Телешов, и уже лет 12 он водит их в горы, по военным тропам, перевалам, где было много жестоких боев. Там и сейчас стоят обелиски, установлены мемориальные доски. Сергей — молодец, он как-то договаривается с пограничниками, со спасателями, они сопровождают ребят в горах. И эти девчонки с пацанами приводят в порядок памятники. Школьники вот только что приехали — подарили мне майку, на которой, как у хоккеиста, написано «Бобров-90».

Встречи с президентом

— Михаил Михайлович, вы часто забирались на шпиль, заглядывали Ангелу в глаза. И каким вам виделся город с этой высоты — вы его еще больше полюбили?
— Не то слово! Мы работали на шпиле Петропавловского собора с 1 декабря 1941 года до 12 февраля 1942 года. И когда я забирался наверх, то видел героическую картину: на Неве стоит весь Балтийский флот, на Стрелке Васильевского острова, Сенатской площади, Марсовом поле — зенитки, сполохи фронта тоже были видны — за портовыми кранами. А напротив филологического факультета — остатки наплавного моста: там была батарея зенитчиц — студенток мехмата, которые здорово расчеты делали и здорово сбивали. Да еще корабельная артиллерия начинает бить, и по периметру Петропавловской крепости тоже зенитчики — такой огонь, такие сполохи везде, смотришь и думаешь: «Все равно выстоим!» Кстати, когда было празднование 300-летия Петербурга, я был в Стрельне, во Дворце конгрессов, и мы с Владимиром Владимировичем Путиным поднимались на флажную башню. И я ему показал, где стояли немецкие артиллерийские орудия — там сейчас коттеджи, — которые били прямой наводкой по Ленинграду.

— Это не первая ваша встреча с президентом, вы ведь, когда заведовали кафедрой физической культуры Большого университета, где он учился, были ответственны за его спортивную форму...
— Владимир Путин пришел к нам и сказал, что будет заниматься в Школе высшего спортивного мастерства у Рахлина — великого педагога-тренера, недавно ушедшего из жизни. И мы освободили его от занятий, ведь он очень серьезно занимался самбо: был чемпионом ДСО «Труд», затем — Ленинграда, а после переключился на новый вид борьбы — дзюдо и там тоже стал мастером спорта. В своей книге «Великие и одержимые» я пишу о всех тренерах, которые после Великой Отечественной проторили тропу в советском спорте и о которых стали забывать, о Рахлине, который не гнался за спортсменами высокого класса, а отрывал мальчишек от улицы, о Путине — о том, как он рос, как ему спорт помог стать личностью, руководителем страны. Да и сейчас спорт помогает президенту быть в форме: то он летает на дельтаплане, то бегает кросс, каждый день делает гимнастику и проплывает тысячу метров.

— Впрочем, когда вы заведовали кафедрой, вы были ответственны за спортивную подготовку Дмитрия Медведева...
— Я не был за них ответственен, они сами отвечали за себя (улыбается). Медведев тоже ведь был чемпионом Ленинграда на байдарке-одиночке, а Сергей Иванов долгое время был капитаном университетской баскетбольной команды — здорово играл. Никогда не забуду: когда встречалась сильнейшая команда по баскетболу — ЛИАПа — и наша команда ЛГУ, тоже очень сильная, то с одной стороны играл Георгий Полтавченко, с другой — Сергей Иванов.

— И то, что во главе страны и города находятся руководители в хорошей спортивной форме, наверное, заслуга советской системы развития спорта?
— Да, хорошая была система, которую мы сами развалили. Сколько у нас, в Большом университете, олимпийских чемпионов было! На одном только экономическом факультете занимались около 30 мастеров спорта. А сейчас сколько больных ребят приходит в вузы, в армию. Хорошо, что Путин — сам отличный спортсмен, помог возрождению спорта, но чего это стоит! Сколько затрат! На мой взгляд, необходимо не только спорт развивать, но и здоровье нации восстанавливать — надо сделать так, чтобы человек привыкал к здоровому образу жизни: поменьше курил и пил, поменьше ночные дансинги посещал, не баловался наркотиками, чтобы, действительно, был мужиком и девушки в нем чувствовали силу. А то приходит парень — подтянуться не может, и как он будет помогать жене таскать коляску наверх, если лифт, например, сломался?

«Я Кирова видел»

— Хочется отметить и вашу отличную форму... Скажите, приходилось ли вам раньше задумываться, что когда-нибудь придется отмечать 90-летие и, даст Бог, столетний юбилей?
— Во-первых, дожить до 90 лет — это уже сам по себе героизм (улыбается). А во-вторых, у меня были хорошие наставники — тренеры, которые, с одной стороны, были добрые, а с другой — жесткие, мои родители — лучших родителей на белом свете не было, друзья — тоже лучшие в мире. Мне везло — и на фронте, и в мирной жизни.

— Михаил Михайлович, знаю, что вы из простой семьи...
— Да, папа был простой работяга, а мама какое-то время работала парикмахером, потом домохозяйкой. Папа с мамой и втянули меня в спорт. В выходные мы садились на велосипеды и так закатывали — ездили далеко, в Петергоф, в Гатчину. А жили на Малой Пушкарской. Помню, что у нас в доме был дворник — татарин, дядя Юсуп — мировой человек: он кормил собак, кошек, поливал цветы, заливал нам каток, стирал белье. Его все любили, доверяли ключи — сейчас таких дворников не найти.

— Сейчас у нас таджикские дворники...
— Эти совсем другие. А тогда дядя Юсуп надевал вечером белый передник, шляпу, садился у парадного, возле закрытых ворот, и те, кто возвращался из театра, давали ему на чай… Еще помню, как папа рассказывал о встречах с Кировым. Он часто ездил в трамвае №12, который раньше ходил по улице Красных Зорь (ныне Каменноостровский проспект), и видел Кирова — тот заходил в трамвай (у него не было никакой охраны!), садился во второй вагон, на переднюю площадку, и разговаривал с рабочими. Это же здорово! Я сам видел Кирова на одном из лучших стадионов — «Строителе», который находился на углу улицы Рентгена и Каменноостровского, достигая улицы Льва Толстого. Там было здорово — ледяные горы, горячие пирожки, ватрушки, молоко, там назначали свидания, играла музыка. И там был небольшой деревянный домик-раздевалка. На этом стадионе я часто видел Сергея Мироновича, который вместе с Михаилом Зощенко бегал на коньках за пацанами, играл с нами. Там можно было встретить и академика Павловского, и Косыгина, писателей Виталия Бианки и Льва Кассиля. Помню, когда мы накатались, Зощенко сложил руки рупором возле рта и крикнул: «В раздевалку!» И там возле двух больших печек собирается большая толпа, а он начинает рассказывать разные байки. Народ хохочет. Здорово было!

— Вы пишете и книги, и стихи. Уж не это ли знаменитое окружение на вас повлияло?
— Нет (улыбается). Но в нашей школе преподавал Бианки, и сам Зощенко несколько раз был у нас — читал на вечерах. Я же родился на Петроградской стороне и почти всю жизнь прожил здесь. А наша школа «паслась» на островах — Крестовском, Петровском, Елагином, Каменном — там ботаники нас ловили, из воды доставали — какая чистая вода была! Мы ловили уклеек, пескарей, даже тритонов ловили — сейчас их не поймаешь! Эти острова стали для нас родным домом — все гребные клубы были отданы нам, всем классом туда ходили, гребли и на лыжах тоже ходили. И тут же на островах — прекрасные архитектурные творения. Отец меня водил по всем этим интересным местам, и хочу сказать, одновременно шло патриотическое воспитание и спортивное, и культурное... 

«Запутался» во внуках

— Михаил Михайлович, вы мальчишкой полюбили альпинизм, до войны ездили в Приэльбрусье — в альпийский лагерь «Рот-фронт», а потом почему-то перешли на пятиборье, тренировали сборную СССР...
— Да нет, я полазал немножко — сходил и на Северный и Южный полюса, потом по случаю 300-летия Петербурга мы поставили флаги на высочайших вершинах континента. А почему пятиборье? В 1952 году спорткомитет предложил нам выступать в команде по современному пятиборью — тренироваться, а потом сильнейших должны были пригласить на сборы к Олимпийским играм. А мы были люди военные, все у нас получалось — мы прекрасно стреляли, фехтовали, плыли, бежали. Лошадь? Освоим и лошадь (улыбается). И потихоньку стали готовиться, провели свой чемпионат, который выиграли я и Саша Дехаев, и поехали на сборы. Дождались первых пробных соревнований с финнами и венграми. Как раз на прикидке с венграми я здорово разбился, долго лечился и в итоге поехал на XV Олимпийские игры в Хельсинки играющим тренером. И неважно, что там у нас было пятое место, все равно мы считали это успехом нашей команды. А потом мы стали забираться все выше и выше — так сложилась советская школа современного пятиборья. Хорошая школа была создана моими учениками и здесь, в Питере, где ребята и сегодня следуют традициям.

— У вас большая семья — двое сыновей, внуки, правнуки...
— ...Я уже в них запутался (смеется)...

— Удается собраться всем вместе?
— Редко — сыновья в разъездах. Хотя у меня очень хорошие сыновья — такие, что лучше не придумаешь. Мы с ними друзья. Они — инженеры-корабелы, мастера спорта международного класса, занимались академической греблей, были чемпионами СССР, словом, хорошие мужики. У них прекрасные невестки, дети. Из мужиков — у нас много Михаилов. Я вот — Михаил Пятый. Сын — Шестой. Внук — Седьмой. Правнук — Восьмой.

— А почему второго сына Михаилом не назвали?
— Когда он был маленький, все об этом спрашивал. Зато у нас две собаки были Мишки (улыбается). Сейчас я живу с одним из сыновей, моя супруга Лариса Ильинична умерла девять лет назад. Это была удивительная женщина, сказочная — спортсменка, прекрасный ученый, в войну летала штурманом, потом окончила Академию имени Можайского. Мы с ней бегали на Крестовский остров, делали зарядку, купались и на работу успевали, и детей распихать по детским садам... Нынешняя моя жена — прекрасная горнолыжница, иногда меня вытаскивает в горы. Ведь я живу горными лыжами, люблю это дело, и мы каждый год выезжаем — побывали на всех скандинавских горах, начиная с Финляндии, в Швеции, в Альпах, на Пиренеях...

— Вот я и хотела спросить: есть ли на севере высоты, которые вы не прошли? Да вы, наверное, чуть ли не весь Северный путь прошли...
— Если начать с Берингова пролива, с бухты Провидения, то мы были и на Таймыре, на родном Кольском полуострове, на Фарерских островах, в родной Исландии, где я отработал более трех лет. Если вам удастся побывать на острове, вы не разочаруетесь. Там обстановка, которая была у наших поморов, — двери не закрыты ни в гостиницах, ни в домах. Это честнейшая, работящая, интересная страна, в которой более 700 гейзеров, 270 вулканов и все знают, в какое время какие вулканы будут извергаться — сообщают по телевидению и радио, говорят, куда поставить машину, откуда лучше наблюдать...

Мне пришлось работать и в университете Виннипега (Канада), и в одном американском университете, где учится много исландских ребят, — им богатые исландцы, живущие в Америке, оплачивают обучение, чтобы они вернулись домой и жили достойно на острове.

— Вы с такой теплотой говорите об Исландии, наверное, хотели бы там жить?
— Я столько со своей командой поездил по миру и скажу вам, что никогда бы нигде не остался — без Руси, без нашей родной России невозможно жить, особенно когда по России поездишь, увидишь ее. Причем, чем севернее, тем народ лучше — чище, добрее, более открытый.

— Михаил Михайлович, вы родились в Петрограде, учились в Ленинграде, живете в Петербурге — какой город вам ближе к сердцу?
— Вот он торчит в сердце, этот Ленинград! Где бы ты ни был, если узнают, что ты ленинградец, — все к тебе льнут. Ленинградцы — особенного склада люди, особый менталитет, но их все меньше и меньше. Но все равно мы с вами — самые счастливые люди, потому что живем и работаем здесь, в музее под открытым небом. И мне непонятно, как в таком удивительном месте можно что-то портить, ломать, воровать. Хочется пожелать читателям «Вечёрки» быть достойными звания жителей великого города. Я изъездил весь мир, и поверьте мне, это самый красивый город на белом свете, особенно когда поднимаешься на шпиль Петропавловского собора и в белые ночи видишь дельту Невы, мосты — обалдеть можно от такой красотищи! 

— У меня есть странное хобби — куда бы я ни приезжал, везде высоко забираюсь. Приехал я в Лондон — поднялся на собор святого Петра и Павла, в Риме — на собор святого Петра, забирался и на Кельнский собор, и на Эйфелеву башню, но это все не то! Какая красота — Питер! Другого такого нет, живи и радуйся и держись за эту землю, помогай ей, укрепляй, чтобы оставить достойное наследие грядущим поколениям.