Поэт эксцентрического жанра

Сегодня «Книжный клуб» представляет Лину Лом, уроженку Петербурга, уже больше десяти лет живущую на две страны и расколовшую питерское — вернее, учитывая Интернет, международное читательско-писательское сообщество на два лагеря. Нет человека, способного нейтрально отнестись к ее стихам. Она словно совершает головокружительные трюки и прыжки, задействуя как реквизит то подзаборную брань, то имена героев немого кино, то немецкие глаголы и существительные, вкрапленные в русскую речь. И либо встречает аплодисменты, либо нарывается на свист. Лина не так давно начала печататься, но успела вместе с петербургским поэтом Евгением Мякишевым и его ныне покойным московским соавтором Михаилом Болдуманом выпустить книгу «Кунштюк. Альманах на троих», а также опубликовать «сольный» сборник стихов «Лакомства» с послесловием Виктора Топорова и подборку в журнале «Слово». Хозяйке КК удалось поймать Лину Лом во время очередной краткой побывки на родине.

— Давно хотела сказать: твои стихи очень напоминают мне зонги из пьес Брехта…
— Спасибо, ужасно приятно это слышать. Брехта люблю с детства, раза три бегала на спектакль «Мамаша Кураж и ее дети» в нашем ТЮЗе. Меня всегда дико подкупало, что у него размашистая, плакатная такая грубоватость — а за ней ирония, и куча смыслов, и отчаяние невыразимое. У меня действительно выходит похоже?

— По-моему, да. Но мне не всегда понятны слова, которые ты употребляешь. Что такое «кач»?
— Это современный сленг. Емкое такое словечко: мне в нем слышится и «качественно», и «качать», и «скачка». Сленг вообще очень емок.

— Знаешь ли ты, что поговаривают, будто никакой Лины Лом нет и пишет за нее стихи какой-то склонный к мистификациям товарищ, а то и группа товарищей?
 — Ё-о! Конечно, знаю. Вот что бывает, когда не крутишься в писательских тусовках и не торгуешь… скажем так, лицом. Время от времени кто-нибудь, ну например Юля Беломлинская, начинает всех уверять, что я существую на самом деле, а вовсе не фикция и не фейк, не Козьма Прутков в мини-юбке. Зачем? Нравится людям говорить, что меня нет, ну и пожалуйста. Это же смешно. Ты есть, а все думают, что тебя нет. Интрига. Хотя поначалу мне это все порядком двигало крышу. Чувствовала себя… помнишь, как в «Алисе»… не в своем уме, а в Мэри-Эннином.

— Бестактный, может быть, вопрос, но все-таки я его задам. В Берлине ты жалуешься на «чужбину-горбатину»…
— А в Питере мне снится Берлин. Да ладно, не стесняйся. Ты хотела спросить, почему я не останусь насовсем тут — или, на худой конец, там? Может быть, когда-нибудь устану. А пока меня устраивает жить то в России, то в Германии. Даже не то что устраивает… Понимаешь, я уже, наверное, и не могу иначе. Я ведь не только пишу на немецком и на русском, смешивая два языка в одной фразе, я теперь и думаю так же. Приобретенный билингвизм, выражаясь по-научному…

— И напоследок: почему ты так не любишь фотографироваться?
— Просто потому, что не хочу! (Демонстративно закрывает лицо руками.) И опять же — интрига. Раз народ уверен, что меня нет… Вот сделали мы эту фотографию, отфотошопленную совершенно по-хулигански, для обложки «Кунштюка», — и хорошо. Сережа Крюков изобразил меня на иллюстрациях к «Лакомствам», ни разу не увидев живьем, — и мне очень нравится. Да, я такая и есть. (Хохочет.)