Простая сложная судьба

Один из верных читателей «Вечёрки» поделился с нами воспоминаниями о ленинградском детстве, о боевых товарищах и о том, что связывает его с нашей газетой

С Ипполитом Евгеньевичем ГУРЬЕВЫМ мы познакомились совершенно случайно. В Музее обороны и блокады Ленинграда представляли новый дизайн экспозиции — а мы разговорились с одним из ветеранов, пришедших на открытие. Слово за слово — и оказалось, что у Ипполита Евгеньевича есть с собой старый номер «Вечёрки», тогда еще «Вечернего Ленинграда». 1984 год, январь — еще до моего рождения. Тогда в редакцию пригласили совет ветеранов 72-й дивизии. С тех пор прошло 27 лет.

Мы договорились встретиться и поговорить подробнее. В прошлый раз Ипполит Евгеньевич был лишь одним из членов совета ветеранов. Сейчас из всех, кто приходил в тот раз в редакцию, остался он один. Ему и рассказывать за всех, ведь военные судьбы, хотя и принадлежат разным людям, сходятся очень близко. Его товарищи, надеюсь, согласятся со словами Ипполита Евгеньевича.

Старый номер «Вечёрки» у Ипполита Евгеньевича был бережно сохранен до этой самой встречи. Фото: Натальи ЧАЙКИ

Несладкое детство
Надо сказать, что сам он энергичен, как молодой. Шагает быстро, смеется: «Я — непоседа». Говорит бойко и охотно, рассказывает все подробно. Глядя на него, и не скажешь, что ему уже идет девятый десяток.

— После девяноста буду каждый день рождения праздновать как юбилей, — если бог даст дожить, — говорит Ипполит Евгеньевич.

«Он — член Межрегионального комитета ленинградских ветеранов войны и военной службы однополчан и председатель совета ветеранов Павловской 72-й дивизии. Участвует в работе муниципального образования «Нарвский округ», — говорит Сергей Завалин, заместитель главы Нарвского округа. Ипполит Евгеньевич его научил очень многому за годы знакомства. Стал кем-то вроде второго отца.

Сергей Ильич и предложил нам с Ипполитом Евгеньевичем побеседовать в своем офисе.
— Вы сказали, что вас пригласили в 1984 году в «Вечерний Ленинград»…
— Да, редактор нас позвал. Помещение у вас, помню, было на Фонтанке. Я был членом совета ветеранов 72-й дивизии уже не первый год. Тогда еще много было живо моих товарищей. Я — самый младший из тех, кто тогда пришел в редакцию «Вечёрки». Сейчас уже никого из них не осталось.

— А когда вы родились? Расскажите свою историю с самого начала…
— Родился я в Ленинграде 19 сентября 1924 года. Мама работала в «Ленэнерго» счетоводом. Она умерла рано — в 1933-м была эпидемия тифа. Папа одно время работал даже акробатом в цирке. У него случилась травма руки, он стал рабочим на стройке. Пил здорово... И мы с сестрой Риммой попали в детдом. Потом с отцом уже не общались. Я узнал, что в войну он умер.

После детского дома, когда мне исполнилось 17 лет, я пришел в «Ленэнерго» и сказал: моя мама работала у вас, помогите мне устроиться на работу! Они меня взяли. 

У «Ленэнерго» были свои плавсредства для того, чтобы в акватории Ленинграда ремонтировать и проводить подводный кабель. Вот на корабль «КС» — «Кабельная сеть» — меня и устроили. А пришел я к ним 14 апреля 1941 года. За два месяца до войны.

Тот самый корабль «КС», на котором служил молодой ремонтник Гурьев. Фото: Натальи ЧАЙКИ

В сентябре уже немцы были под Ленинградом, началась блокада. И мы выходили в Финский залив, буксировали баржи с оборудованием, прокладывали и ремонтировали кабель. Водолазы спускались под воду, а мы с корабля подавали им кабель. Все это под огнем врага — ведь в Стрельне и Петергофе уже были немцы, вся Маркизова лужа простреливалась. «Юнкерсы» бомбили, из Дудергофа стреляли... Страшное дело. Нас прикрывали военные корабли, не жалея себя. Это же были очень важные работы, электричество подавалось только на  стратегические объекты.

Из Кронштадта мы как-то вышли на шлюпке — собирать глушеную рыбу. А из наших боевых порядков шел заградительный зенитный огонь, и на нас сыпался дождь осколков. Даже щепку от шлюпки отбило. Опасно было.

Военная юность
— Выходить в море приходилось часто?
— Да мы все время были в море. У моста Лейтенанта Шмидта находилась наша база. У Мраморного дворца зимой, когда кончалась навигация, мы обслуживали подводные лодки: подавали им пар и электроэнергию. В частности, обслуживали знаменитую подлодку — минный заградитель «Лембит», — первоначально эстонскую, построенную в Великобритании. Мы даже ремонтировали «Лембит», когда его подбили.

Команда наша была из 29 человек. Потом стала мельчать: люди умирали от голода прямо на глазах. Насчет пайка было неважно.

Как-то были мы у Мраморного дворца. На рейде стоял «Иртыш» — база командования подводных лодок. К набережной подъехал автомобиль «эмка», вышли трое. Я им подал шлюпку до «Иртыша». Им там кинули две пачки галет, консервов. А потом мне капитан говорит: «Знаешь, кому ты шлюпку подавал? Адмиралу Владимиру Филипповичу Трибуцу, командующему Балтийским флотом!» Вот так тесно все было — все друг с другом пересекались.

До 16 июня 1943 года я работал на этом корабле. А потом ушел на фронт. У всех был молодой энтузиазм, туда просились все. Нам запрещали: мы нужны были на своем месте. Но я все-таки отправился в военкомат, отказался от своей брони. И попал в 72-ю дивизию, которая обороняла Ленинград. Мы были под Старо-Пановом, Колпином, Пулковом. 

Боя без мата не бывает
— А какие задачи были у морской пехоты?
— Те же, что и у обычной. Только боевого духа у нее было больше. Но мы не заносились перед другими войсками: это же все тоже были наши товарищи.

Я был зачислен в отдельный лыжный батальон 72-й дивизии. Летом стояли в обороне, а вот зимой пошли в наступление на лыжах. 600 человек, 3 роты автоматчиков, минометная рота и ПТР (противотанковая оборона. — Ф. Д.). Нас посылали в совершенно непроходимые места, дебри — леса, болота и кустарники. Надо было выбивать противника оттуда, куда другие части не могли подойти. Мы не только с немцами бились: там ведь где-то стояла испанская Голубая дивизия, хотя лично я не видел. 

Постоянные обстрелы, артиллерия, шестиствольные минометы немцев — это жуть что такое. Вот сейчас, может быть, считают, что в атаку бойцы идут с «ура!». А там кроме «ура» стоял сплошной мат. Боя без мата не бывает. Немцы кричали: «У-лю-лю, русь, сдавайсь, нас много!» Свистели, пускали осветительные ракеты, если шел ночной бой. Но ко всему этому происходит животное какое-то привыкание.

— Девушки были в дивизии? Возможны были романы?
— Да, были связистки. Возникали, конечно, любовные истории, хотя это было трудновато. Люди везде есть люди. Но мы-то были младшие, на нас особенно никто не смотрел.

Снабжали нас неплохо — было теплое белье, шерстяные джемпера, телогрейки, валенки, куртки. Вообще одежда была теплее, чем у немцев. У них-то вместо валенок были лапти из соломы. Водки не было, вместо этого на двоих выдавали шкалик — 100 граммов спирта. Все время хотелось есть.

Брали мы Зайцево. Немцы ушли, а после них остались еще горячие котлы, а в котлах — капуста. В горящих домах была печеная картошка и другие продукты, но есть их было нельзя: они пропахли горьким дымом.

Освобождение Ленинграда
— 14 января 1944 года началось генеральное наступление, и мы пошли освобождать Ленинград. Я участвовал в освобождении Александровки, Пушкина, Павловска, Зайцева, Гатчины. Видел, как били наши «катюши», — очень интересно наблюдать. Они же были секретные, с особым охранением. Появлялись, стреляли и тут же уезжали.

А 25 января я был тяжело ранен под Кобраловом — пули попали в приклад автомата и мне в руку. Вообще там многие ребята погибли, командир моей роты Никифор Максимович Хамротов. Прекрасный был человек.

Я дополз тогда до перевязочного пункта. Меня встретил наш фельдшер, перевязал, дал выпить и закусить. Я ему сдал свой автомат. А потом он говорит: те из раненых, кто может идти, — идите пешком. Машин мало. 

И мы шли целые сутки до Средней Рогатки. А оттуда санитарный трамвай довез нас до Александро-Невской лавры: там был госпиталь. Потом меня отправляли поэтапно в Череповец, в Киров, в Пермь и Кунгур... В апреле я был комиссован по негодности, получил инвалидность. 

На инвалидности и встретил Победу, уже в Ленинграде. Помню, как в 45-м вешали немцев на площади Калинина — у кинотеатра «Гигант»: повесили псковского коменданта и еще кого-то из немцев.

Потихоньку я поправился. Еще когда меня ранило, я сказал себе: если выкарабкаюсь — сам пойду в медицину, помогать людям. Так и вышло, пошел в фельдшерскую школу. Работал на «скорой помощи». С больной рукой было трудно, конечно, но ничего. 40 лет отработал фельдшером, стал ветераном «Скорой помощи».

Конечно, после войны фельдшеры были особенно нужны: помочь людям залечить раны. А белая форма Ипполиту Евгеньевичу оказалась весьма к лицу. Фото: Натальи ЧАЙКИ

«Мы в отличие от нынешних были идейные»
— Сейчас кто-то еще жив из тех, с кем вы были в батальоне?
— Живы мои товарищи Иван Мартынович Голенищев, Леонид Устинович Манчинский. Мы вместе с ними ездим в Кобралово, ходим по школам, рассказываем о войне, напоминаем, что именно наши воины победили, а не какие-то другие. Там есть захоронение и музей — и надо сказать, что школьники за могилами ухаживают.

— Как вам кажется, нынешняя молодежь сильно отличается от вас, тогдашних?
— Они отличаются, конечно, тем, что не хотят идти служить. Но сейчас и армия совсем другая. Мы-то про дедовщину ничего не слышали: наши старшие товарищи поддерживали нас снабжением, едой, добрым словом. Никто не выпячивал свое старшинство.

Сейчас вот еще у нас появились националисты. Но это даже с точки зрения тактики неправильно! Мы же страна многонациональная! Так мы все развалим. В войну со мной вместе воевали люди из разных республик. Были у меня неплохие отношения с одним таджиком. Он говорил: запомни мой адрес — Таджикский ССР, Кулябский область, станция Янги-Базар. Приедешь — спроси Ниязова, тебе сразу покажут.

На море у нас много было ребят из Прибалтики. Был у меня один друг, Карл, тоже молодой парень. Потом их всех интернировали — это было такое зло... Ни на фронт не отправили, ни еще куда. В какой-то момент Карл мне показал свои худые коленки и сказал, что умирает. Его не стало.

— А сейчас бы в войне победили?
— Наверное, победили бы. Ведь бой — это и защита собственной жизни. Человек в сражении сам себя защищает. 

Но мы, конечно, в отличие от нынешних были вдобавок очень идейные. Помню, 22 июня 41-го, когда я был на корабле, объявили, что немцы напали на нас. Мы с товарищем похлопали друг друга по плечу и сказали, что сейчас рабочие Германии сделают революцию — воевать не придется... Мы в это очень верили. Потом-то я узнал, что немецкие рабочие при Гитлере жили отлично, никакой революции там быть не могло.

— Вы встречали немцев уже после войны?
— Да, военнопленных. Они даже заходили в магазины, говорили с народом.

Надо сказать, что немцы мягче к нам относятся, чем мы к ним. У наших людей накопилось все-таки много злобы. Я-то понимаю, что война давно кончилась, надо учиться жить мирно, сглаживать раздор. Но все-таки когда заходят у нас разговоры о восстановлении немецкого кладбища на нашей территории — люди гудят недовольно.

Хотя есть же пример Севастополя, где вместе похоронены русские, англичане и французы.

Фото ветеранов, пришедших в январе 84-го в редакцию «Вечернего Ленинграда». Фото: Натальи ЧАЙКИ

Плохо то, что живут наши ветераны неважно, — хуже и немецких, и английских, и французских, и финских.