Пусть дуэнья старая смотрит из окна…
С великой княгини долго не спускали внимательных глаз
Бурная жизнь немецкой принцессы Софии Фредерики Августы, ставшей по воле судьбы русской великой княгиней Екатериной Алексеевной, а позднее взошедшей под тем же именем на императорский престол, окутана многочисленными политическими легендами и бессчетными пикантными анекдотами. А учитывая, что в июле уходящего, поистине урожайного на всевозможные юбилеи года исполнилось 250 лет со дня ее самодержавного воцарения в России, можно не сомневаться: и эпохальные поступки, и интимные мелочи сей одаренной натуры будут вызывать неослабный интерес всех, кто любит и чтит богатую отечественную историю.
«Веселая царица была Елисавет…». Портрет государыни (неизвестный художник, 1740?е годы)
Падай же, падай же, тяжкая медь!
Так называемый роман Фике с одним из великокняжеских придворных Андреем Чернышевым — плод светских сплетен, плавно переросших в грандиозный, с личным участием государыни Елизаветы Петровны скандал, — оказался предметом основательных «пережевываний» во всех дворцовых кулуарах. После доверительной беседы с милым супругом Екатерина поняла смысл разыгравшихся сцен. Буря в стакане воды назревала давно, но прелестница не замечала никаких тревожных сполохов. А сейчас она вспомнила, как «малая свита» пыталась предупредить ее о возможных последствиях бездумного кокетства.
Еще ранней весной, накануне очередного веселого маскарада, камердинер Тимофей Евреинов отозвал свою госпожу в сторону и сдавленным полушепотом поведал, что окружение весьма озабочено опасностями, к которым Екатерина Алексеевна, сама того не подозревая, мчится на всех парах. «О чем речь?» — изумилась Фике. «Как о чем? — парировал верный слуга. — Вы только и говорите об Андрее Чернышеве, только им и заняты. Думаете, этого никто не видит? Видят, видят! В том числе и те, кто не слишком любит вас». — «Господи! Я считаю его своим сынком. Он круглосуточно пасется у великого князя, и Петр Феодорович расположен к нему еще больше, чем я…» — «Ну, — развел руками мудрый холоп, — тут нельзя сравнивать. Его высочество — второе лицо в империи и во многих случаях волен поступать, как ему заблагорассудится. У вас, к сожалению, нет таких прав. Не пытайтесь обходить сей истины — это может привести к очень крупным неприятностям. Ведь то, что вы называете добротой и привязанностью, люди именуют любовью».
Екатерина остолбенела, словно громом пораженная. Боже, какая дерзость! Что позволяют себе глупые рабы? «Ваше высочество, — добавил заботливый камердинер, — советую остеречься: вы — мужняя жена, супруга престолонаследника. Надо быть всегда начеку! Я подучил Андрея сказаться больным. Теперь вы с ним долго не встретитесь…» Действительно, камер-лакей «прохворал» вплоть до апреля и появился на людях, когда монархиня и вельможи сменили апартаменты Зимнего дворца на палаты Летней резиденции. Екатерина с той поры посматривала на него не без опаски и смущения.
«И тенор пел на сцене гимны безумным скрипкам и весне…». Декорации к одному из оперных спектаклей, которые так любили при елизаветинском дворе. Середина XVIII столетия
Что ты делаешь, ты, безумный?
Между тем распорядок службы шел по своим законам, и императрица пожелала слегка подправить камер-лакейский церемониал. Отныне слуг распределили по всем комнатам — каждого в свой черед. Однажды (во время излюбленного занятия великого князя — самодеятельного музыкального концерта, на котором Петр Феодорович демонстрировал, как ему чудилось, класс скрипичного мастерства) скучавшая Фике отправилась на свою половину. Ее покои выходили в просторную залу Летнего дворца, буквально нашпигованную строительными лесами: там усердно расписывали высокий сводчатый потолок.
В комнатах, наоборот, царила каникулярная пустота. Государыня изволила куда-то уехать. Мария Крузе моментально умчалась к зятю, Карлу Сиверсу, — проведать дочь, Бенедикту. Да и прислуга попроще — фрейлины и горничные — растаяла, словно в тумане. Ни души! Зато рядом кипела оживленная творческая работа. Княгиня отворила дверь и внезапно увидела на противоположном конце залы незадачливого Андрея Гавриловича. В уме мелькнули шутливые уличные строки:
По деревне гуляла со стайкой гусей
Белолицая Катя-пастушка,
И понравился ей укротитель зверей —
Чернобровый красавец Андрюшка…
Фике прыснула: сей «красавец» отличался — на пару с ее благоверным — в постоянном подпаивании и отправке почивать средь бела дня слабонравной мадам Крузе. Но она подавила невольный смешок и, пальцем подозвав лакея к себе, осведомилась, скоро ли вернется ее величество. Визави поморщился: «Ой, ничего не разобрать — шумят в зале. Впустите меня в будуар — я вам все скажу». — «Ага, как же! — залилась густой краской августейшая собеседница. — Не многого ли ты хочешь, сынок? Говори отсюда!» Несколько минут, стоя у дверного косяка, они обсуждали горячую светскую хронику. Неожиданно раздался резкий шорох, Фике повернула голову и… обнаружила у второй двери своей комнаты графа Петра Девиера. Камергер бросил на нее короткий, быстрый взгляд и тихо произнес: «Супруг просит ваше высочество вернуться к нему на концерт…»
«Все голо так — и пусто?необъятно в однообразии немом…». Старый Оренбург, куда «на всякий случай» сослали трех камер?лакеев Чернышевых. XVIII век
Он был титулярный советник, она — генеральская дочь…
Спустя много лет генерал-аншеф Девиер — как помним, сын петровского обер-полицмейстера и заодно племянник светлейшего князя Меншикова — чистосердечно сознался Екатерине Алексеевне, что имел четкую и строгую инструкцию от матушки Елизаветы Петровны следить за каждым шагом великокняжеской четы и неусыпно наблюдать «поднадзорного» Андрея Чернышева. Отпрыск некогда пошедшего в гору корабельного шкипера (который умер всего-то около года назад, в июне 1745-го, за два месяца до Катиной свадьбы) был беспредельно предан любимой монархине. Еще бы! Она, не успев надеть родительскую корону, освободила из сибирской ссылки (из студеного Охотска, в каковые широты перебросили узника после вечных снегов Жиганского зимовья, что на берегу далекой Лены, в 800 верстах от Якутска) его отца-страдальца, экс-вельможу Антона Мануйловича Девиера. Освободила после 14 лет пребывания в забытых богом краях, куда, воспользовавшись болезнью и смертью Екатерины I, загнал бывшего моряка мрачноватый временщик, «шурин Шура» — генералиссимус Александр Меншиков, люто ненавидевший родственника-иноземца за бесчинную женитьбу на уже беременной сестре, Анюте. А Елизавета Петровна не только избавила бедолагу от кошмара белого безмолвия, но и вернула ему в Петербурге титул, чины, ордена, немереное имущество, присовокупив к оному 1600 крепостных мужиков из конфискованных имений покойного князя Меншикова. Да за такую повелительницу и жизни не жалко!
Граф Петр Антонович «раскается» перед Екатериной Алексеевной лишь годы спустя. А пока… В воскресенье, на другое утро после разговора с камер-лакеем и музицирования у великого князя, Фике и престолонаследник пошли к обедне в дворцовую церковь. По окончании молебна к Кате обратился Тимофей Евреинов, незаметно отдавший ей записку от Андрея Чернышева, в которой сообщалось: бравый удалец получил категорический приказ срочно отбыть в Оренбург. Причем не в одиночку, а в компании двух кузенов — но не природных графов, а таких же, как он, камер-лакеев, бывших при дворе «выездными», — Петра и Алексея Матвеевичей. Им посулили — в награду за томление под небом южноуральских степей — погоны поручиков (лейтенантов). Вздохнув, камердинер шепнул Екатерине: «Если вам захочется попрощаться с Андреем, то поторопитесь в прихожую возле покоев вашего мужа».
Юные супруги поспешили в эту комнату и застали там Чернышева — ладного, крепкого парня, обливавшегося горючими слезами. И Фике, и Петр были крайне огорчены столь печальным исходом дела. Все трое искренне плакали. За каких-то несколько месяцев второй — вслед за Машей Жуковой — близкий им человек вынужденно покидал двор. Но на этом ящик Пандоры не иссяк. Вечером заглянули канцлер Бестужев-Рюмин и статс-дама Мария Чоглокова. Прозвучал суровый вердикт: Мария Симоновна назначается обер-гофмейстериной при особе великой княгини. Поутру же к заплаканной Фике нагрянула недовольная, гневная императрица…
