Сень, поедем на Черные камни…

Пока одни незаконно рыбачат, другие восстанавливают рухнувшую отрасль

Рыба – прекрасный продукт, но в магазинах «кусается». Поэтому — судак, лосось, форель – берем кому что по карману. Ну и за столом, как полагается, вопросы гостей: откуда рыба, ладожская? Да вы что, отвечают обычно петербуржцы, откуда у нас в Петербурге рыба!

Да, только «оттуда». Или из Финляндии везем, или норвежскую в магазинах покупаем. Так есть ли в водоемах вокруг морской и озерной столицы рыба? С этим вопросом корреспондент «ВП» пошел к руководителю Северо-Западного территориального управления Росрыболовства Денису Беляеву — буквально напросился на разговор в разгар рабочего дня. Рыбы в приемной не было, только чай и конфеты.

— Денис Сергеевич, какая рыба у нас водится, какую вылавливают?
— Я думал, у нас интересная беседа получится, а вы предлагаете мне читать лекцию по биологии минимум на два часа. Коротко скажу. На Северо-Западе очень богатые водоемы по видовому составу. Водятся сельдь, салака, судак, сиг, хариус, лещ, щука, жерех, корюшка, окунь, линь, плотва — и это только малая часть видов. Много краснокнижных, запрещенных к вылову видов. Много промысловой рыбы, причем объемы вылова в пределах одного вида не такие, как на Дальнем Востоке, но в совокупности получается достаточно.

— Достаточно для чего? Мы же не видим ее в магазинах…
— У ритейла свои законы. Наши рыбаки не успевают за конкурентами. Даже корюшка: продавцы говорят, что торгуют ладожской, а мы видим — рыбка финская. У наших очень серьезная цепочка посредников. И мы, Росрыболовство, полностью не управляем этим процессом. Да, хорошо, если бы можно было проследить рыбу, как говорится, «от лодки до глотки», но слишком сложная система взаимодействия. Разные этапы — а это непосредственно вылов, хранение, переработка, транспортировка, продажа и так далее — контролируют разные ведомства. В советские времена рыболовецкие предприятия были огромными холдингами. В одних руках были промысловые суда, склады, транспорт, реализация. Сейчас эта цепочка разорвана. Мы проигрываем по инфраструктуре, даже портовой. Рыбак сам решает, куда везти рыбу, и везет в Норвегию, потому что там быстрее разгрузят. В результате мы едим норвежскую выращенную, а в Норвегии едят нашу «дикую», что намного полезнее.

— Как я понимаю, вы всецело поддерживаете решение Россельхознадзора о запрете поставок норвежской охлажденной рыбы?
— Качество рыбы при таких объемах поставок, которые существуют в Норвегии, снижается. Она выращивается там в неприемлемых для естественной среды обитания условиях. Искусственно поддерживается ее выживаемость в этих условиях, используются различные медикаменты, гормоны, корма и т. д. И уже многие страны поняли это, и многие мировые контракты расторгнуты. Например, в Японии сложилась культура потребления именно дикой рыбы. Кстати, в Японии самая большая продолжительность жизни. И ученые связывают это с объемами потребления морепродуктов.

Но есть и еще один аспект. Человек должен потреблять продукт, произведенный в регионе, где он живет. Наши виды рыб более ценные, чем даже рыба, выловленная в океане, некая экзотическая рыба, которую мы видим на прилавках. Это касается всех отраслей сельского и рыбного хозяйства.

— Давайте представим, что мы едим только «свое». Нам рыбы хватит?
— Вы знаете, я хожу по магазинам, знаю ассортимент, представляю объемы. Рыбы хватит. Только надо построить систему от вылова до реализации, убрать лишних посредников, создать инфраструктуру — портовую, рыбозаводы, заводы по переработке. Серьезная проблема — сбыт. Может быть, запрет на норвежскую охлажденную этот процесс стимулирует. Ритейл должен пойти нам навстречу, есть проект возрождения такой же сети магазинов, какой был «Океан». Но это серьезная комплексная и пока межведомственная работа.

— Объемов точно хватит? А то как-то не верится…
— За двадцать лет объемы вылова, конечно, серьезно уменьшились. Но за последние два-три года они немного выросли. Есть серьезные предпосылки к росту. Один из сдерживающих факторов — плохая экология.

— Но рыбаки говорят: Ладога очистилась, воду можно прямо так пить, если забрать вдали от берегов, ладожская нерпа, говорят, расплодилась так, что хоть утаскивай с Ладоги сети…
— Нерпу вовремя вписали в Красную книгу, ведь она уже была на грани исчезновения, а сейчас популяция восстановилась. И конечно, рыбаки страдают. Но какое нормальное живое существо будет гоняться за едой, если обед уже подан, вот он, в сетях, поэтому и опустошают сети. И ничего с этой нерпой не сделать. Раньше у рыбаков было право на отстрел — сдерживание популяции. Сейчас на нерпу и посмотреть косо нельзя. Можно, наверное, сдерживающие мероприятия разработать, но нужно серьезное научное исследование. И только после выводов ученых можно принимать взвешенное решение. Главное — не навредить.

А что касается чистоты Ладоги, где-то, да, чисто. Но экология — больной вопрос. Объемы водных биоресурсов не уменьшаются. Рыба просто уходит от мест жизнедеятельности человека. Надо ехать в глушь, и рыбалка будет как на «Черных камнях». Если в воду что-то вредное попадает, то естественная очистка почти невозможна, природа не рассчитана на «борьбу» с тяжелыми металлами там, где их быть не должно. Но многие предприятия решили, что им вместо того чтобы соблюдать законы, внедрять системы очистки, продумывать компенсационные мероприятия, проще, легче и дешевле нанять юристов. Мы требуем соблюдать экологические нормы, привлекаем к ответственности, штрафуем. А они с легионом юристов заводят многолетние судебные тяжбы, исхода которым не видно. Дело даже не в штрафах, время-то идет, выбросы не прекращаются. Конечно, все это влияет на кормовую базу, среду обитания и водные биоресурсы. Предприятия разбалованы нашей общей расхлябанностью. В Европе, в частности в Норвегии такое невозможно.

— Но как все понимают, установленные решением суда фильтры не вернут обратно ту гадость, которая уже была сброшена. А некоторые виды деятельности просто невозможны без влияния на окружающую среду...
— Вот поэтому с советских времен и до нынешнего дня все продумывается заранее. Компенсационные мероприятия в том числе. Например, строился в Волхове завод, рядом сразу строился рыбоводный завод. Строилась дамба, а было сразу понятно, что она не может не повлиять на пути миграции, на пастбища, на места нагула молоди — и сразу строилось предприятие по выпуску мальков. И это входило в смету. Еще один больной вопрос — браконьерство, с которым активно боремся, но слишком большая страна, у каждой речки инспектора не поставишь, физически сложно пресечь. 

— С браконьерством понятно. Но неужели оправданны попытки властей ввести плату за то, чтобы посидеть с удочкой?
— Как я вижу эту ситуацию? Сегодня катеров — как машин. На Ладоге сейчас так же сложно поставить катер, как в городе припарковаться. А вокруг мегаполиса нагрузка на водоемы на порядок выше, чем в Сибири или на Дальнем Востоке. Представьте только: 5 миллионов человек! И сколько из них постоянно ездят на рыбалку? В сезон катера, утыканные спиннингами, по двадцать — тридцать штук, бороздят просторы Ладожского озера. У них почти промышленный улов. Любительское рыболовство — уже индустрия. И сказать, что это никак не отражается на ресурсах... Вспомните, ведь запрет выхода под мотором был придуман, когда такого количества моторов еще не было! Природа рассчитана на восстановление, но не после такого воздействия.

— Вы запустили в метро социальную рекламу против браконьеров...
— Сейчас идет нерест, как всегда, весной и осенью мы должны дать возможность рыбе воспроизвести себя. Для этого — дежурства наших инспекторов, объединенные патрули с сотрудниками МВД, пограничниками. Для этого — объявления в метро с просьбой сообщать о случаях браконьерства. Но если честно, мне бы хотелось, чтобы реклама была не «против», а «за». Мы даем телефон горячей линии. Собираетесь на рыбалку — наберите, вам скажут, где и что сейчас можно ловить в том районе, куда вы едете.

— Я тоже рыбалку люблю. Потому что порой хорошая рыба просто не по карману — дороже мяса…
— А что вы хотели? Промысел в отличие от скотоводства — риск. Влияют погода, климат. Плюс к этому огромные статьи затрат. Нужно судно, орудия лова, себестоимость одного выхода зашкаливает. Уверяю вас, на ферме затрат меньше. 

— Почему в Норвегии рыболовецкие деревушки — богатейшие поселения, а у нас на Новую Ладогу больно смотреть?
— А разве так только с рыболовецкими районами? Тем более в Норвегии, пока нефть не нашли, рыболовство занимало очень серьезный сегмент экспортных ресурсов. Там такие дотации в отрасль шли, такая господдержка была, с нами не сравнить. И профессионалы уходят из отрасли. Остаются одни энтузиасты, в основном династии рыболовов. Они сейчас пытаются выжить в очень тяжелых условиях.

— Перспективы есть?
— Нам удалось сохранить отрасль. Это и рыболовецкие предприятия, их в Ленобласти около сотни. Это и образование — средние и высшие учебные заведения учат, конкурс в них есть. Это и наука, в Петербурге на нас целый институт трудится — ФГБНУ «ГосНИОРХ». Работает Рыбоохрана. Сейчас мы практически возродили почти разоренную систему, так что работа идет. Ведь рыба — это не только продовольственная безопасность страны, она востребована в фармацевтической, косметической отраслях. Есть надежда, что общими усилиями мы поднимем отрасль.