«Сладкая жизнь» в «Коламбусе»
Во время качки зрители на пароме особенно благодарны артистам кабаре
Приглашение было довольно-таки внезапным. И заманчивым. Осенний круиз на пароме по Балтике. Хельсинки, Стокгольм, Таллин — от такого не отказываются. Однако предполагалось, что главная часть случится по пути, на палубе парома. Точнее — на корме, в баре «Коламбус».
Хореограф Никита Дмитриевский,
глядя в морскую даль, уже обдумывал новые проекты.
Каждый вечер «Коламбус» превращается в кабаре. То саксофонист лабает тему из «Джеймса Бонда», то певица в платье с голой спиной поет блюзы и польские шлягеры. Но центральное место, конечно, принадлежит балетной труппе. Это — Санкт-Петербургский балет «Мюзик-холл». В обычное время они радуют выпивающих пассажиров разнообразием своих номеров. Они то в костюмах, то в кокошниках, а то пляшут залихватский канкан по всем правилам «Мулен Руж».
Но в этот раз публику ждало кое-что особенное. В «Коламбусе» должна была состояться премьера нового шоу — не сборника номеров, а отдельного 50-минутного спектакля под названием «Dolce Vita». Хореографом «Сладкой жизни» стал не кто-нибудь, а Никита Дмитриевский — молодой, но уже видный автор русских и европейских спектаклей. У нас он известен своими постановками в Большом и Мариинском театрах, у Бориса Эйфмана и Ролана Пети.
Не порно? Снимайте!
С Никитой мы впервые встретились в столовой парома. Молодой, какой-то очень простой, повстречай такого на улице — не поверишь, что это знаменитый балетмейстер. Но все так и есть. Окружающие относятся к нему с большим трепетом и пиететом.
— Все-таки мои мюзик-холльские — это не классический балет. Люди другой пластики... Но он ставил с такой улыбкой — что я понял: все будет, — шепчет за обедом мне на ухо Тимофей Пономарев, директор Санкт-Петербургского балета «Мюзик-холл».
— А как вы вообще взялись за это дело? Чья была идея? — тут же спрашиваю я Никиту.
— Тимофей Пономарев пригласил меня уже с год назад. Он хотел устроить не шоу из нескольких номеров, а спектакль с единым сюжетом. Чтобы это был скорее театр, а не ревю. Мне стало интересно, что можно сделать с такой труппой. Я приехал и особо не пожалел.
В ролике к спектаклю танцоры в цилиндрах отплясывали на городских улицах под моих любимых английских музыкантов-фриков «Tiger Lillies». Но когда я спросил, будет ли действительно в балтийских городах устраиваться шоу, Никита объяснил:
— Это просто реклама, которую мы сняли в Хельсинки, Стокгольме и в Таллине. Хотя вы угадали, у меня есть подобные планы... Следующий мой проект — это кинокартина. Я там сам все делаю: хореографию, режиссуру, съемки, монтаж. Ну и все снимается в Москве: балет на фоне знаковых мест: ГУМа, мостов. Такой урбанистический балет.
— Когда ролик снимали, как-то специально договаривались с властями?
— Во всех странах с этим нет проблем. В Хельсинки только спросили: «Это не порно? Снимайте». А вот у нас надо согласовывать, ходить по кабинетам за разрешениями...
То, что автор «Сладкой жизни» осуждает стяжательство, поняли все зрители
Кентерберийские танцы
— А какой сюжет у вашего балета?
— В спектакле я рассматриваю семь смертных грехов. Все те вещи, от которых нам надо отказаться. Основным действующим звеном является Священное Писание. Там заложено наиболее сокровенное знание. А ключом к пониманию будут «Кентерберийские рассказы» Джефри Чосера! И все это я иллюстрирую популярными мелодиями: от Игги Попа до Элвиса Пресли.
— Ого. Библия, Чосер... Как-то сложновато для понимания, нет?
— Зрители этого, конечно, не знают, да и не должны знать. Эта информация нужна артистам для образа. Хотя я и с актерами не всегда вдаюсь в подробности.
— А как вы работаете?
— Я читал труды Тарковского, Кончаловского. Вот они актерам вообще ничего не объясняют. У них главное — соответствовать нужному образу, а уж что там у тебя внутри в этот момент — твое личное дело. В этом я с ними согласен. Актер должен быть ведом режиссером, это вещь манипулируемая, программируемая. Я просто им говорю, что конкретно мне от них нужно.
Балет я воспринимаю с точки зрения математических формул. Вот Иоганн Себастьян Бах. Он говорил, что времени у каждого очень мало, и потом за все нужно будет отчитаться перед Богом. Поэтому в каждое свое произведение он закладывал максимум информации, которую потом можно будет расшифровать. Я делаю так же: закладываю информацию, а потом зрители ее воспринимают — сознательно или бессознательно, уж как получится.
— Думаете, здешний зритель что-то воспримет? Он же сел на паром, чтобы отдыхать, развлекаться...
— Здесь публика неискушенная. Не побоюсь этих слов — мало что видела. И мы, конечно, не можем требовать от зрителя, чтоб он внимательно следил за спектаклем. Это все-таки бар, кабак. Зритель приходит сюда выпить — и уж заодно посмотреть на нас. Это совершенно меня не коробит: я знал, на что иду. Такие вот правила игры. Это интересный эксперимент. Я пытаюсь доступными, простыми средствами достучаться до зрителей. До всех сословий! — почему-то прибавил Никита в духе чеховских или тургеневских персонажей.
…На премьере звучат уже названные Игги Поп, Элвис, «Тигровые лилии». И всякие другие хорошие вещи — Нина Симон, ирландская «Что нам делать с пьяным матросом»... Исключительная подборка, словно сам составлял. За звук любимых мелодий испытываешь к режиссеру невольную благодарность. Но потом вспоминаешь, что все-таки дело не в них.
Кентерберийских историй я, как ни бьюсь, не могу тут разглядеть. Есть просто любовная история: вместе танцуют девушка в красном платье и кавалер тоже в чем-то испанском. Они — солисты. Остальные — в серых плащах.
Библейские мотивы также проглядывают. Я зря беспокоился за рефлексию зрителей: все довольно очевидно. Когда, к примеру, звучит «Money» из фильма «Кабаре», танцоры трясут огромными банкнотами. То есть понятно: жадность осуждают. Доступная сценография и в то же время оригинальная.
Я оборачиваюсь на публику. Зрители сидят как-то оцепенело. Можно подумать, что они и впрямь спрашивают себя: «Почему?» Или все-таки задают себе тот самый фатальный вопрос: «Сколько еще тут сидеть?» Неизвестно.
— Серые плащи — это серая масса людей. А красное платье девушки значит, что она выделяется на общем фоне, привлекает внимание героя, — объясняет мне после балета Никита Дмитриевский.
Теперь с сюжетом все понятно окончательно. Но не до конца ясно с мотивами.
— Как вам кажется — все удалось?
— Я не слишком расстроен, но и не слишком обрадован результатом. Все произошло примерно так, как я и ожидал. Но я не застреваю в этой точке успеха. Я к этому конкретному спектаклю в сущности уже остыл, думаю, что будет дальше. У Тимофея Пономарева есть идея привлечь к этому зарубежных театральных див. И спектакль обязательно будет идти на одной петербургской сцене.
— И сколько вы занимались с актерами?
— Около двух месяцев.
— Они быстро уловили то, что вы хотели от них?
— Вначале это, конечно, было очень сложно. Для них это новый язык: не только работа тела, но еще и драматическое мастерство. И надо не просто «играть бровями», как престарелые артисты, но выражать телом эмоцию. Я говорю им: когда вы стоите спиной к зрителю и ему не видно вашего лица, он все равно должен плакать. До любой публики можно достучаться.
Вся жизнь артистов «Мюзик-холла» — здесь, на корме балтийского парома
Не всегда безголовое веселье
А что сейчас чувствуют сами артисты балета «Мюзик-холл»? Я разговорился с красавицей Марией Екимовой уже после премьеры, за столиком на третьей палубе.
— Прежде всего расскажите, пожалуйста: почему ваша труппа называется Санкт-Петербургский балет «Мюзик-холл»?
— Мы действительно раньше играли на сцене санкт-петербургского Мюзик-холла. Я проработала там восемь лет. Но в 2010 году произошла смена руководства: директор Мюзик-холла Александр Платунов сделался заместителем председателя комитета по культуре. В директорском кресле его сменил конькобежец, бывший глава комитета по спорту Евгений Куликов. И с собой он привел новый балет: в основном спортсменов из художественной гимнастики. Был проведен определенный кастинг... в общем, прежним артистам пришлось уходить из театра. И мы вдевятером ушли сюда, на паром.
— И вот вам предложили поучаствовать в балете «Dolce Vita»...
— Да. Мы были удивлены, потому что за три года работы на пароме привыкли между номерами делить сцену с вокалом и саксофоном. А тут оказалось, что с нами поставят целый спектакль. Конечно, было действительно интересно. Тем более что Никиту Дмитриевского мы знали как знаменитого хореографа. И он приезжал еще зимой, поставил с нами два отдельных номера.
— А вообще новые номера у вас часто появляются?
— Да, мы каждые полгода делаем новую программу, шьем новые костюмы. Мне кажется, мы уже шились в Петербурге у всех, у кого можно.
— С вами ставит номера какой-то постоянный режиссер?
— Нет, сцена все-таки одна, и нужно, чтобы на ней все было разнопланово. Поэтому стараются приглашать разных хореографов.
— Психологически сложно было перестроиться с ревю на новый формат?
— Честно говоря, да. Но Никита давал нам уроки, учил комбинациям джаз-модерна.
Кабаре — более простой жанр: канкан есть канкан, задирай себе ноги.
В модерне совсем иная пластика: там движения представляют собой один непрерывный рисунок. Это довольно сложно: постоянное напряжение и контроль.
Мы постепенно входили в эту хореографию и в понимание того, что мы делаем. За два месяца это было не чересчур болезненно, ломать себя не пришлось.
— Я вот не уверен, что многие зрители вообще поняли, о чем идет речь. Как вам кажется, оправданны ли такие серьезные постановки перед публикой, собравшейся поразвлечься?
— Три дня на пароме мы развлекали людей. А на четвертый можно предложить и что-то, над чем можно задуматься. Не всегда же хорошо такое безголовое веселье!
— Кстати, а вы смотрели на лица зрителей во время спектакля? Что было на них написано?
— Задумчивость. И крайнее сосредоточение.
— А где вы репетируете?
— На сцене, каждый день, пока нет пассажиров.
— Что самое сложное во время работы на борту?
— Качка. Когда 9 — 12 баллов — ужасно сложно работать. Но мы все равно выходим на сцену, и публика нам начинает хлопать с особой благодарностью. В такую погоду многим плохо, их укачивает. В баре сидят самые стойкие.
— А вас не укачивает?
— Некоторые артисты страдают. Но есть на этот случай специальные таблетки.
— У вас бывает что-то совсем авангардное?
— Был номер с кроватью, поставленной вертикально. В ней как будто бы просыпалась девушка — на самом деле ее держали наши мальчики.
— А у вас есть мечта поставить какой-нибудь суперномер?
— Вы знаете, у нас все мечты сбываются. Каждые полгода, когда случается новая программа! Ставить приходится как минимум десять номеров. И каждому хватает.
— На какие-то другие увлечения время есть?
— Почти нет. Танец — это жизнь. Какие же еще могут быть увлечения?
