«Слушай, родная страна, с тобой говорит Ленинград!»

3650 литературных передач прошло по блокадному радио в дни войны

Кадры военной хроники запечатлели лица людей, застывших у уличного репродуктора 22 июня 1941 года. Война! С напряженным вниманием люди слушают и постигают смысл этого страшного слова — война. Все мгновенно изменилось. Улыбки исчезли с лиц, на всех легла тяжелая тень заботы. Война, страшное, безжалостное и неотвратимое вошло в жизнь каждого. Только что кто-то собирался в театр или в гости, а теперь стоит в задумчивости у репродуктора…

У репродуктора на углу Невского проспекта и Малой Садовой

В Ленинградский радиокомитет срочно вызваны сотрудники — идет экстренное совещание. Спешно меняется программа. То, что было хорошо вчера, теперь не подходит. Уже падают бомбы, и люди у репродуктора ждут новостей, ждут единственно нужных слов, чтобы справиться с первым потрясением. Радио работает на улицах города, черные тарелки репродукторов включили во всех домах — включенными они останутся все дни войны и страшной блокады, которую суждено будет пережить прекраснейшему из городов мира. 

Очень скоро по радио начнут звучать сигналы воздушной тревоги, в жизнь горожан войдет мерный стук метронома: спокойный — значит, все тихо, частый — в городе вражеский налет. 

С первого дня войны на радио потянулись люди. Василий Соловьев-Седой принес новую песню — «Играй, мой баян». 24 июня она уже звучала в эфире Ленинградского радио: 

Играй, мой баян, 

И скажи всем врагам, 

Что жарко им будет в бою…

***

У микрофона выступали писатели, ученые, артисты. Ленинградцы слушали Николая Черкасова, Дмитрия Шостаковича, Анну Ахматову. 

Дом радио стал жить новой жизнью. Слова «Доброе утро!» и «Спокойной ночи!» больше не произносились.

Радиоинженеры и радиотехники надели военную форму, теперь они не ходили на работу в Дом радио, а жили здесь на казарменном положении. Спали в одной большой комнате на раскладушках, дежурили на крыше, спасая дом от зажигательных бомб. Скоро к ним присоединились и гражданские. Дом радио стал настоящим домом для журналистов, дикторов, артистов и музыкантов. 

Все вокруг изменилось — на Марсовом поле появилась батарея зениток. На мостах — зенитные установки. Слепо смотрели окна домов, заклеенные крест-накрест бумагой. В Доме радио тоже заколотили огромные оконные проемы.  

Вручную, орудуя ломом и лопатой, техники проложили резервные кабели. Создали резервный радиовещательный узел и небольшую вещательную студию в подвале. Едва закончили, как руководивший всеми этими работами начальник радиовещательного узла связи Петр Палладин получил секретный приказ: подготовить план уничтожения всей аппаратуры радиоузла. Бои шли уже на Лужском рубеже. 

(План пролежал в сейфе всю войну, и о нем, к счастью, не пришлось вспомнить.)

Из пригородов срочно эвакуировали приемные радиостанции. Под огнем вывозили оборудование. Радисты уходили вместе с последними солдатами отступавшей армии. Уже шли жестокие бои под Колпином, а радиостанция там продолжала работать! Она работала под обстрелами, работала, даже когда снарядом была разрушена стена машинного зала. Под градом снарядов ее демонтировали и вывезли в город. 

В этих жестких условиях рождались смелые идеи. В сжатые сроки была построена новая длинноволновая радиостанция. Она расположилась в буддийском храме, который был плотно укрыт густой листвой из ЦПКиО. Ее так и не смогли обнаружить немецкие летчики. Станция работала бесперебойно, за всю войну сюда не попало ни одного снаряда. Бомбили рядом, но станция под сенью золоченого будды оставалась нетронутой.

В городе тогда не было коротковолновых передатчиков, а они были крайне нужны для связи с Москвой. И связисты смонтировали такой передатчик из «того, что было» — из ТВ-передатчика УКВ-диапазона.

***

На коротких волнах Ленинград принимала Москва и транслировала на всю страну. 

«Слушай, родная страна, с тобой говорит Ленинград!» — эти слова неслись в радиоэфире из Ленинграда, отрезанного от всей страны плотным блокадным кольцом. У микрофона в студии Дома радио их произносила хрупкая мужественная женщина с нежными чертами лица — Ольга Берггольц. Ее голос стал голосом блокадного города, ее стихи стали его живой душой. Недаром назвали ее потом — ленинградская мадонна. Почему мадонна? Ответ в стихах:

Что может враг — разрушить и убить, и только-то, а я могу — любить!

Ее голос, ее слова несли любовь, сострадание, глубокую человеческую правду. 

Враг приближался к городу, сокращались хлебные нормы. А она повторяла: «Мы не сдадимся, мы победим!»

«Клянусь, мы страшно будем биться…» — звенел пронзающий, трогательный, исполненный глубокой решимости голос. 

Ольга Берггольц была в списках тех, кто подлежал расстрелу после того, как город будет взят немцами. 

Ольга Берггольц в редакции «Комсомольской правды». 1944 г.

Падая от усталости, превозмогая слабость и голод, она призывала к мужеству и знала: в холодных квартирах такие же голодные, как и она, ленинградцы ждут ее слов, надеются услышать то, что поможет им выжить или хотя бы пережить еще один черный блокадный день. И она несла им свою веру, свою любовь. 

Ее голос звучал в ленинградском эфире, и для многих это был единственный живой голос в доме. 

Стихи звучали по радио каждый день. Блокадный город внимательно слушал. Слушала вся большая страна.

Я говорю с тобой под свист снарядов,

Угрюмым заревом озарена.

Я говорю с тобой из Ленинграда,

Страна моя, печальная страна.   

Исхудавшая и ослабевшая, она шла к микрофону и вливала в свои слова все силы своей души. Ее слушали жадно. Ей верили безоговорочно. Она дышала одним дыханьем со всеми оглушенными горем, измученными голодом, смертельно уставшими, больными, но не сдающимися ленинградцами — и она им твердила: живите, мы победим!

Эта вера творила чудо. Ленинград‑ская голгофа закончилась воскресением. 

И этому служило радио. На это работал и весь безмерный потенциал русской классики. Каждый день по блокадному радио звучали бессмертные страницы Пушкина, Толстого, Гоголя.

Все это ковало победу — победу, свершившуюся в душах людей. Пушкин, Толстой, Гоголь — их слова оживали в эфире и приобретали новое звучание. Юрий Толубеев читал в прямом эфире отрывки из «Войны и мира», он читал о том, как князь Андрей уходил на войну. Совсем по-другому теперь воспринимались слова Пушкина: «Страшись, о рать иноплеменных! России двинулись сыны!.. Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья!» 

3650 литературных передач было передано по радио за дни войны. Темными зимними вечерами в эфире шли «Капитанская дочка», «Станционный смотритель», «Горе от ума», «Ревизор», «Вишневый сад».

После того как ненадолго прекратилось вещание, в самые трудные дни января 42-го, к Дому радио пешком стали приходить исхудавшие, как тени люди. «Только не молчите! Без радио страшно. Лежишь как в могиле», — говорили они. Радио было воистину вторым хлебом. Его голос укреплял волю к жизни. 

Однажды он спас и саму Ольгу Берггольц. Она упала, споткнувшись о замерзший труп, около здания Филармонии. Упасть зимой на улице для блокадника означало только одно — смерть. Но из уличного репродуктора услышала свой собственный голос — и огромным усилием заставила себя подняться и дойти до Дома радио. Долгим тогда казался этот путь. Дорого обходился каждый шаг.

Композиция при входе посвящена мужеству работников Ленинградского радио в дни блокады.

Сегодня у входа в Дом радио стоит памятник Ольге Берггольц — на нем начертано: 

...Не дам забыть, как падал ленинградец

На желтый снег пустынных площадей.

***

Дом радио был для немецких летчиков важным объектом, его нещадно обстреливали. Рядом рушились дома. Дом радио стоял, вещание не прекращалось. Как это ни удивительно, но 12 тыс. км проводов трансляционной сети удавалось поддерживать в полном порядке — восстановительные бригады связистов работали оперативно при малейших их повреждениях.

Голос радио звучал бодро и уверенно.

А дикторы и журналисты топили буржуйки, делились скудной едой, голодали как все — никаких льгот для них не существовало.

115 работников радио умерли в дни блокады от голода.

Но в эфире, как всегда, звучало: «Слушай нас, родная страна! Говорит Ленинград!», «Ленинград живет, Ленинград не сдается!»

На немецком языке звучали другие новости. «Ленинград стал одной большой могилой, Ленинград — это груды руин», — утверждала геббельсовская пропаганда. Так им хотелось. Ведь «фюрер решил стереть Ленинград с лица земли».

Иностранный отдел радио вел контрпропаганду на немецком и финском языках.

Поразительно, как изобретательны были наши радиоинженеры. Они оборудовали наш передатчик специальной аппаратурой и вклинивались в эфир вражеских радиостанций на ее волне.

Как только заканчивался выпуск новостей у немцев или финнов, наши, настроившись на ту же волну, выходили в эфир в паузах. Диктор получал программу через наушники и при малейшей возможности вставлял слово. Короткими меткими репликами, хлесткими замечаниями дикторы комментировали новости врагов, выступления вождей рейха. 

«Вы слушали выпуск новостей», — говорил диктор официального финского радио «Лахти». Из студии Дома радио продолжали (по-фински): «Но все это неправда!» Это вызывало бешеную ярость. «Не слушайте!» — спохватывался диктор по другую сторону. Но из студии Дома радио парировали так остроумно и метко, что не слушать было нельзя. К тому же техническая уловка наших инженеров была врагами так и не разгадана! Они пробовали глушить наши включения, перескакивать с частоты на частоту, но от этого страдало их собственное вещание.

В музее воссоздан редакционный кабинет времен войны.

Так сражались в эфире. Финской редакцией руководил Армас Эйкия. Немецкой — Фриц Фукс. Убежденный антифашист, он мужественно сражался в эфире Ленинградского радио.

«Ахтунг, ахтунг, дольче зольдатен!» — так начинались его передачи. Часто они были откликами на выступления Геббельса и Гитлера. Он читал в эфире письма убитых под Ленинградом немцев, в которых они признавали горькую правду: план фюрера провалился. 

Ленинградское радио в дни войны слушала не только вся страна. В спальне Уинстона Черчилля был радиоприемник, настроенный на волну Ленинграда.

***

Никогда радио не слушали с таким огромным вниманием, никогда в нем не нуждались больше, чем в те судьбоносные дни.

По всем расчетам немецких стратегов город должен был пасть. Но он не сдался. Победила сила несломленного духа ленинградцев, сила громадной веры в победу. В день прорыва блокады по радио лился «сплошной ликующий поток». Ленинградцы улыбались, незнакомые обнимались на улицах. Из эфира неслась музыка Чайковского и Скрябина. Радио говорило до зари. У микрофона, сменяя друг друга, говорили ленинградцы, делились радостью и не скрывали слез.

Значение Ленинградского радио в дни блокады трудно переоценить — это подлинно был голос, зовущий к жизни. Такого не знала ни одна радиостанция мира.

Маскировочные сетки на Доме радио призваны уберечь прохожих от обрушения балконов и декора исторического здания.

…Услышать радиозаписи Ольги Берггольц и 7-й симфонии Шостаковича блокадных лет вы сможете, если придете в Балтийский медиа-центр на Каменноостровском проспекте, 67. Вход свободный.