Татьяна Толстая: «Писатель — это такой псих»

В Петербурге писательница Татьяна Толстая представляла свою новую книгу «Легкие миры»

В здоровенном «Буквоеде» и в махоньком «Порядке слов». У «Порядка» народ толпился уже минут за сорок, и было понятно: не втиснемся. Встречу перенесли в соседнюю Христианскую гуманитарную академию, где зал на 150 мест, — все равно стояли по стеночкам. Переаншлаг, впрочем, был ожидаем: смотреть-слушать Татьяну Никитичну интересно, даже если вдруг читать ее не довелось. 

Нам запретили выражаться, а мы будем 

— Внимательный читатель может увидеть на обложке «18+», — предупредила Татьяна Никитична. — Это означает, что в книге употребляется непристойная лексика, она же подпадающая под закон. 

Следующее издание «Легких миров» (неминучее) выйдет уже в целлофане, «и это еще больше будет привлекать вас, дорогие читатели. Нам запретили выражаться, а выражаться мы будем и будем делать это все изощреннее». 

Книга из трех частей. Первая — «вещи, написанные с прицелом на художественность» (в том числе тексты, опубликованные в литприложении к журналу «Сноб»); вторая — «зарисовки, проистекшие от моих встреч с народом. Бытовуха такая»; третья — это «когда сквозь бытовуху ты видишь, что кроме этого мира, где все такие жвачные животные, есть еще какой-то другой мир». 

Сериал «Школа»

Толстая к публике добра: «Буду отвечать на ваши вопросы про все что угодно». 

Ободренная публика — сразу, конечно, про «Школу злословия», жившую 12 лет и вдруг почившую. 

— «Школа злословия» была задумана как программа, в которой ты снимаешь маски с людей. Это работает, когда ты приглашаешь политика: для избирателей он, может, плох, а на самом деле добрый и любит котят. Или наоборот. У нас были Горбачев, Гайдар, Чубайс… Немцов был, но его, кажется, запретили. Цензура в этом смысле всегда была. А потом политики стали отходить, мы уже довольствовались министрами, и идея показывать, кто гость на самом деле, стала не такой резко актуальной. Хотя людей, которые не имеют отношения к политике — Волочкову или Собчак, — конечно, интересно помучить... А потом разоблачать стало как-то некого, и все это превратилось в разговоры с интересными людьми. 

— Естественной ли смертью почила «Школа»? — интересуется публика. 

— Нет, нас просто не продлили. Гоняли по сетке, сокращали время. В этом году совсем взбесились — и закрыли. Хотя передача прекрасно могла существовать, она была дешева для телевидения, мы были такие низкооплачиваемые работники, и, в конце концов, она никому не мешала. Мы тихо разговаривали с интеллигентными, никому не известными людьми. 

Смех, аплодисменты. 

Татьяна Никитична телеканалу НТВ, впрочем, благодарна: 10 лет их терпели. Телеканал «Культура», как известно, вытерпел только два года. 

— На ТВ в том виде, в котором шла программа, она больше существовать не будет. И мы с Авдотьей Андреевной не будем вести другую программу. 

Но возвращения — «в каком-то виде в другом составе» — не исключает.

…Еще Татьяна Никитична — из тех писателей, кто не интересничает, а щедро рассказывает про «творческую лабораторию». 

— Писатель — это такой псих. Не писать ты не можешь. Ты видишь какие-то сны наяву, у тебя в голове идет какое-то кино, и это кино настойчиво хочет перенестись в слова. И если ты не назовешь, не найдешь слово — тебя раздражает, что мир остается неназванный.

Про отношения с издательствами — тоже не секретничает. Поведала, как серия «Татьяна Толстая рекомендует» была затеяна, потому что издательство только при таком условии обещало опубликовать труд доброй подруги Татьяны Никитичны. Не дождались. «Подруга умерла. И мою злобу на издательство не описать». 

— Такое равнодушие к литературе! Зато ко всем престольным праздникам мне то издательство дарило свою продукцию. Продукция была такая: книга про бутерброды. Полноценная такая, большая. И там меня учили, как сделать бутерброд в виде телефона и чтобы шнур был из докторской колбасы.

Толстой, Толстая и Прилепин

Публика, чуть посмущавшись, все же полюбопытствовала: что там у Татьяны Никитичны с Захаром Прилепиным? Тот ее обзывал «барыня» в своем произведении (эссе) с красноречивым названием «Отборный козий изюм».

— Боится! Боится меня Захарушка! — делая страшные глаза, пророкотала Татьяна Никитична. — Захар Прилепин, как я это вижу, человек очень талантливый. Но глубоко невежественный. Он же якобы университет заканчивал какой-то… Нет, не народный, какой-то государственный. Если вправду это произошло, то тогда это совсем тяжелый случай. У него не образовался вот этот костный скелет, на который нарастают мясо, жир, мышцы и все такое, что делает из скелета — человека. Он, конечно, чует, и если бы он был зверем…

Тут Татьяна Никитична правдоподобно изобразила рыскающего и принюхивающегося хищника.

— «Санькя» мне очень понравился. Там нет ни тени интеллигентскости. Как пишут интеллигенты, я хорошо знаю, интеллигент — это другая структура сознания, имеется край, за который он не пойдет. Вот у него есть балкон, и там оградка… У Прилепина балкон без оградок.

Лучшие страницы — это когда его герой заходит в магазин, а это девяностые, и в магазине много сортов колбасы. Ярость! Ярость слепит ему глаза! — будто страшную сказку сказывает Татьяна Никитична. — Сволочь! Сволочь! Колбаса эта! И герой, значит, выбегает во двор, чтобы схватить какую-нибудь кувалду и — крушить! Крушить какую-нибудь «тойоту», на которой кто-то приехал купить эту колбасу! 

Публика смеялась, видимо, топя в смехе тревогу, потому что «если бы их было много, Захаров Прилепиных, и они бы выходили стаями, то нам, людям в очках, надо было бы запирать ворота. Вандалы — особенные люди, они в своем праве».

…Про Алексея Николаевича Толстого, дедушку, разговор как-то не зашел, зато зашел о Льве Николаевиче (все равно все Толстые — родственники). И, как назло, опять в связи с Прилепиным. 

Года четыре назад немцы затеяли проект-фильм о Льве Толстом, пригласили нескольких наших писателей, в том числе Андрея Битова, Татьяну Толстую и Прилепина. 

— Идея была такая: они нас привозят в Ясную Поляну и мы там производим какие-то действия. Разговариваем, то-се.

Но сценарий для каждого прислали впритык к съемкам. Татьяна Никитична прочла свою часть — «и пришла в нечеловеческую ярость». 

— По этому немецкому сценарию я в городе Туле выхожу из магазина тульских пряников, приобретя тульский пряник большой, и что-то такое рассуждаю про Софью Андревну.

«Лапти-кокошник», — резюмировала Татьяна Никитична. Как оказалось, Андрей Битов тоже ругался насчет своей части и заявил, что как захочет говорить, так и будет. Вот они и говорили что хотели. 

— Я Захара спрашиваю: а ты чего? Или мы «на вы», не помню… А он: «Я человек простой, мне что сказали, то и говорю». Пипец! 

Хотеть премии — это болезнь мужская

Повесть «Легкие миры», давшая название всей книге, уже удостоилась премии Белкина, но «это вообще-то мужская болезнь — хотеть премии». У Татьяны Никитичны даже теория есть, почему так. Почерпнула в старом учебнике по психиатрии, где был описан персонаж, имевший при себе документ: такой-то имеет право на ношение на левой стороне груди всех блестящих предметов. Эти медали персонаж делал из металлических пробок. 

— Я вот думаю, когда люди хотят какую-нибудь «звезду» какой-нибудь восьмой степени — это то самое «ношение всех блестящих предметов на левой стороне». А женщинам удобнее — нам и так полагается бижутерия.  

Вот денежная часть премии Татьяне Никитичне интересна. В этом ей вряд ли близок Лев Николаевич. Ехал он, рассказывает Татьяна Никитична, имение покупать, представлял себе, как все хорошо там устроит, остановился в Арзамасе на постоялом дворе, дали ему комнату — беленые стены, маленькое окно квадратное с красной занавесочкой… 

— И вдруг на него напал ужас. Как он пишет, испытал духовную тошноту. Паническая атака, сказали бы сейчас. Только утром прошло — но после этого и стряслось духовное преображение, ребрендинг ценностей. «Много ли человеку земли нужно» и т. д.… На что совершенно психически здоровый до последнего вздоха Чехов сказал: три аршина земли нужны трупу, а не человеку. 

Татьяна Никитична тоже не видит ничего дурного в том, чтобы иметь имение. 

Преподавание

Пойти преподавать в какой-нибудь литинститут — этого Татьяне Никитичне не приведи господи. «Я преподавала в Америке. Лучше смерть». 

В Принстонском, например, была группа аспирантов. Русский они знали. Но Толстая им Зощенко читает — а они не смеются. 

— Я обнаружила, что эти аспиранты ни одной русской сказки не читали, ни «Колобка», ни «Козу-дерезу». А мне кажется, что это ужасно. Существуют вещи, которые растворены в ткани нашей литературы. Как в ткани западной литературы растворены Евангелия. Вот как Джойса читать, не зная Нового Завета? 

Впрочем, заветы западные студенты тоже не очень знают. 

— Знали, что Иисус был распят, а что дальше-то было? Говорю на заседании кафедры: люди должны прочесть то-то и то-то. А мне: «Ты что! Нам влетит, это же религиозная литература!» — «Почему? Можно читать и как литературный текст, как исторический». 

Но, как выяснилось, если бы кто сумел преподнести библейские тексты как литературные — воспротивилась бы религиозная общественность.

Там вообще запущено. Хуже, чем у нас, честное слово. 

— В Беркли же был случай такой. Умер профессор французского языка, надо нового искать. А умерший был геем. И вот нашли нового профессора, прямо во Франции. А он не гей. И тут студенты подняли страшный крик: хотим, чтобы был гей! Несчастное руководство Беркли заметалось, нашло какую-то хитрость в договоре, к чему-то придрались… И послали француза в ж…

Русский вопрос

Напоследок Татьяне Никитичне припомнили, что русские у нее в произведениях какие-то неприятные. И, мол, так кто для вас русские, Татьяна Никитична? 

— Наша семья в России существует где-то с тысяча триста какого-то года. Мы сюда приехали, по-видимому, в лице Индриса с сыном и сели в Чернигове боярами — извини, Прилепин. Дальше идут легенды, что внук этого Индриса был за невероятную толщину прозван Толстой. Есть еще теория, что будто бы мы и от короля Гедемина; может, так, может, не так. Были еще французы какие-то — многие любят себя во французы возводить... Затем прискакали татары в большом количестве, породили других разных моих предков, например Тургеневых. Мать Алексея Толстого, моего деда, — Тургенева. Еще один мой предок из норвежцев, ехал через Швецию, оброс шведской родней. Со стороны мамы, Лозинские, — по-видимому, поляко-украинцы. Со стороны моей бабушки, жены Лозинского, — там евреи… Вот кто такие русские. 

Вопросы еще были такие.

— А вас ваши дети читают?

— А не знаю. Я им даю свои книжки, но они никогда не скажут. 

— А вы читаете, что ваш сын Артемий Лебедев в Интернете пишет?

— Читаю, мне очень нравится. Он гораздо более лихой писатель, чем я. То, что я много лет разрабатывала, вот эту легкую руку, легкий синтаксис, ему удается совершенно без труда. 

— Вы часто говорите «Питер», а многие петербуржцы такого не любят…

— Ну, постоянно говорить «Петербург» — все равно что свою жену называть «супруга». Питер — старое название.