Целует бабушке в гостиной руку и губы мне — на лестнице крутой…
Теплое лето 1747 года запомнилось Фике и приятно веселым времяпровождением, и полезным знакомством с людьми, которым суждено было вскоре играть важные придворные роли
Среди будничных привязанностей великой княгини выделялись, пожалуй, две — чтение хорошей литературы и охота на диких уток. Но если первая симпатия вырастала постепенно, по мере взросления, то вторая увидела свет вместе с самой Софией Фредерикой, став ее прочной, неотъемлемой частью. Еще ребенком принцесса обожала — под приглядом штеттинских мальчишек — возиться с оружием, собирать-разбирать пистолеты, исследовать детали и стрелять в воздух. И позднее, будучи уже невестой русского престолонаследника, она горделиво повествовала об этом шведскому графу Гюлленборгу…
«Я насадил мой светлый рай…» Екатерининский паж Иван Шувалов (1727 —1797). В мечтах о будущем…
Пора, пора! Рога трубят…
Окруженная пажами Екатерина вдохновенно палила по пернатым около Ораниенбаума, в районе Тростинок, где вдоль кромки залива тянулись — сообразно с топонимикой местности — густые тростниковые заросли. Молодая особа предавалась птичьим отстрелам вплоть до своего фееричного восшествия на престол, когда пришлось слегка отложить небесные «ловитвы». Но забытая страсть вспыхивала порою с удесятеренной силой: приезжая в Первопрестольный град, государыня-матушка через каждые три дня отправлялась с придворными и егерями на живописные подмосковные просторы. И старики вельможи вспоминали 1720-е годы — совместные многочасовые охотничьи забавы царя-мальчика Петра II и его порывистой, импульсивной тетушки цесаревны Елизаветы. Опять, как в то далекое время, трубили рога, заливались лаем борзые, гортанно перекликались псари, реяли под облаками острокрылые соколы…
Пока же, в 1747-м, они, разумеется, не трубили, не заливались, не перекликались, не реяли. Малый штат великой княгини и строгий контроль «приставленных к виску» гофмейстерин и фрейлин не позволяли Кате развернуться во всю ширь. Можно было лишь бродить по морскому берегу и вскидывать хорошо смазанную винтовку. Иногда ружье и патронташ несли предупредительные пажи. Меж ними обретался небогатый, совсем юный дворянин Иван Шувалов, происходивший из старинной, хотя и не знатной фамилии, которую «основал» еще в XVI веке какой-то служилый костромской помещик. Сам двадцатилетний Ванечка, не обладавший бойцовскими свойствами и пробивными качествами, делал робкие шаги по карьерной лестнице с помощью двоюродных братьев — Петра и Александра, кои занимали высокое общественное положение и были тесно связаны с монаршей свитой.
«Летело время соколом…» Охотничьи принадлежности XVIII века. Художник Николай Самокиш. 1896 год.
Впрочем, и у житейски неопытного Ивана Ивановича имелись бесспорные достоинства. «Я, — писала на склоне лет Екатерина II, — вечно находила его в передней с книгой в руке… На охоте мы беседовали — юноша показался мне умным и с явным желанием учиться. Я укрепила его в сей склонности и предсказывала, что он проложит себе дорогу, если не устанет обретать знания. Иван тихо сетовал на одиночество, в каком оставляли его родные… был очень недурен лицом, очень услужлив, очень вежлив, очень внимателен и казался очень кроткого нрава. Он внушал доверие, и я с похвалой отозвалась его родным, да и всем любимцам императрицы. В своем счастии, которое наступило довольно быстро, Иван был благодарен мне за то, что я отличила его, и — из лести — говорил сам и поручал сказать мне, что я была тут первым двигателем…»
Я так давно тебя люблю…
Красуясь перед бумажным листом, словно перед начищенным зеркалом, Екатерина упускала, что в летние месяцы 1747-го она не могла предвидеть искрометного взлета своего скромного пажа — взлета, который совершится пару лет спустя, осенью 1749-го. То будет легендарный миг, когда ладный и застенчивый парень Ванюша Шувалов по-хозяйски войдет в интимный будуар Елизаветы Петровны — войдет, дабы дать полную отставку Алексею Разумовскому, заняв — до конца бурных царицыных дней — место «ночного императора России». То будет звездное мгновение, когда 40-летняя венценосная повелительница окинет державно-ласковым взором своего — годящегося ей в сыновья! — миловидного «раба» и приветливо кивнет ему головой…
Но на даче в Ораниенбауме екатерининский паж-книгочей Шувалов не ведал еще о своей грядущей громкой стезе. Он без памяти влюбился во фрейлину Анну Гагарину, сестру покойной княжны Анастасии, собиравшейся, помнится, замуж за князя Александра Голицына, да буквально накануне свадебных торжеств сгоревшей от тяжелой простуды. Александр Михайлович отскорбел положенный срок и, утешившись в объятиях младшей Настиной сестры, прелестной Дашеньки, смело повел под венец вторую избранницу. Ваня Шувалов увлекся третьей Гагариной — Анной Алексеевной, умной и богатой (свыше тысячи крепостных душ!) аристократкой, которая, однако, была пятью годами старше своего поклонника.
При очевидной материальной скудости юного Шувалова сия партия принесла бы ему несомненное благо, открыв перед худородным отпрыском двери в мир высшей русской знати. Но когда он попросил разрешения у близких, ему отказали — непонятно почему, но жестко и категорично. Многие сановники пожимали плечами: Ванина родня оттолкнула руку с тугим золотым кошельком. Под эти приглушенные шепоты двор вернулся в Петергоф — наслаждаться музыкой волшебных фонтанов.
Но, быть может, люди врут?
Мягкая, солнечная погода способствовала бодрому и резвому настрою, и Петр Феодорович организовал во дворце Марли игру в жмурки, кою удостоили дружным участием почти все горничные великой княгини и почти все камергеры великого князя. Поспешившая на шум госпожа Чоглокова потребовала прекратить безобразие, учинив при этом грозную выволочку камер-фрау Марии Крузе. И Фике вновь призадумалась о седой старине.
…Весна 1690 года выдалась сравнительно спокойной: Петр отдыхал после недавних мятежей — пока у себя дома, возле жены Евдокии и младенца Алексея. Правда, его манили уже запретные соблазны Немецкой слободы, теснившейся на правом берегу Яузы, у ручья Кукуй, но сию тягу «кутали» еще в темных вечерних сумерках. Волновала, да, ситуация в семье хворого старшего брата, Ивана V: там мог появиться сын — Иванович! — чей детский крик перечеркнул бы все тронные виды нарышкинского клана, даже при наличии здорового царевича Алексея Петровича.
Но Прасковья Феодоровна, супруга Ивана, будто заговоренная, производила на свет божий только дочерей. Вот и летом 1690-го, спустя три с половиной месяца по рождении Алексея, в колыбели «главного государя» зааукала очередная лапушка — Феодосия, прожившая к тому же меньше года, до мая 1691-го. Потом худосочного тятеньку порадовали еще три красы-девицы — Катя, Аня и Парашенька. Кто был подлинным отцом здравствовавших и усопших царевен? Молва кивала на удалого, пригожего комнатного стольника Василия Юшкова, выходца из древнего дворянского рода, чей «провозвестник» смелый татарин Зеуш отъехал некогда из Золотой Орды ко двору Дмитрия Донского.
Вася, Вася — толковали в народе. Зри, мол, искусителя! Так это или не так, но были кое-какие резоны: ушлый богатырь редко покидал Кремль, а позднее и подмосковные Измайловские хоромы, где обитало семейство овдовевшей Прасковьи, и всегда осыпался щедрыми, не по чину, наградами — деньгами, деревнями, одеждой, самоцветами. Настораживает… Да вот, усмехнулась Фике, изрядно ли тяжел вес этаких доводов для конечных выводов? Подправили ли оные подарки династическую генеалогию, превратив романовско-милославскую линию в юшковско-салтыковскую ветвь? Или все то — басни? Бог весть…
