Ты помнишь? В нашей бухте сонной спала зеленая вода…
Свой летний отдых в Прибалтике императрица Елизавета Петровна превратила в цепочку приятных путешествий и светских удовольствий
На гребне развлекательной — а равно и (по весомым дипломатическим итогам) деловой — поездки в Эстляндию царский двор изрядно флиртовал, частенько играл в карты, охотно угощался деликатесами и непрерывно, в духе тех лет, интриговал и сплетничал.
«Ай ты, батюшко, да король польский!..». Его величество Август III, суверен Речи Посполитой, великий князь Литовский, курфюрст Саксонский (1696 — 1763)
Интересы различных вельможных группировок то причудливо переплетались, то резко расходились, заставляя аристократов и аристократок искать дополнительные опоры и создавать запасные позиции. В эпицентр этих бурных подковерных игр попала и юная жена престолонаследника великая княгиня Екатерина Алексеевна.
И дать Коленову медаль…
Неустанные, изо дня в день, нашептывания Мавры Егоровны Шуваловой, благоверной графа Петра Ивановича, принесли определенную практическую выгоду: в монарших покоях прислушались к жалобам давней дворцовой наперсницы и чуток охладили опекунский пыл Марии Симоновны Чоглоковой. Заигравшаяся обер-гофмейстерина, хоть и была двоюродной сестрой государыни, ощутимо сбавила градус воспитательного воздействия, перейдя в общении с Екатериной на вкрадчиво-ласковую тональность. Однако полностью отодвинуть мадам Чоглокову от манящих ступеней трона не сумела — как ни старалась — даже вездесущая Мавра Шувалова. Елизавета Петровна не потеряла еще доверия к своей преданной кузине и не пошла на решительные «кадровые» ломки.
А вскоре положение Марии Симоновны в энный раз упрочилось и окрепло: из дальних странствий возвратясь, в Ревель приехал наконец долгожданный гость — ее любимый супруг Николай Наумович, успешно, по слухам, выполнивший свою информационную задачу в венском дворце Шёнбрунн. Как полагала наблюдательная Фике, сей камергер считал себя необыкновенно красивым и умным мужчиной, а на деле выглядел человеком самонадеянным, глупым, заносчивым, спесивым и «по меньшей мере таким же злым, как и его жена». Трудно сказать, ей-богу, сколь справедливым и объективным бывает отравленное неприязнью перо — что гусиное, что железное…
Впрочем, возвращение господина Чоглокова в родные пенаты едва не обернулось для благородного семейства большим и звонким конфузом. Как нередко случается, подвело обыденное житейское тщеславие. Вояжируя из Вены в Ревель, специальный посланник слегка задержался в ослепительном Дрездене, где курфюрст Саксонский Август III (вдобавок «по совместительству» и по единодушной воле польского сейма король Речи Посполитой и великий князь Литовский) даровал ему, ради союза с могучей Россией, одну из главных польских наград — орден Белого Орла.
«Важные, со звездами, генералы…». Польский орден Белого Орла (1740-е годы — закат независимого существования Речи Посполитой, преддверие ее территориальных разделов между Пруссией, Австрией и Россией)
Это почетное отличие, учрежденное в самом начале XVIII века, вручалось только коронованным особам и высокопоставленным лицам. Положа руку на сердце камергер Чоглоков ни с какой стороны в сей избранный круг не входил, и ему надлежало — по канонам тогдашней эпохи — предварительно испросить разрешения своей державной повелительницы. А он, самовлюбленный, забыл на радостях о строгом придворном этикете.
…«За ревность и старанье»!
Выведав подноготную, Елизавета пришла в ярость. Еще бы: все русские цари и царицы, начиная с Преобразователя, дружески обменявшегося с королем Августом II (родителем Августа III) орденскими знаками Андрея Первозванного и Белого Орла, и включая свергнутого с престола младенца-несмышленыша Ивана Антоновича, являлись в обязательном порядке кавалерами высокой польской награды. Их императорские величества! А тут какой-то лакей взял ее без спросу и привез сюда в кармане («Монархиня уж не нужна больше — холопы сами на себя иностранные медали возлагают! Господи, мне-то лишь три с половиной года назад в Москве пожаловали…»). Над честной головой Николая Наумовича сгустились тучи.
Но подоспела подмога! Мария Симоновна и канцлер Бестужев-Рюмин (который, помнится, мечтал во время московского недомогания Екатерины «переженить» Петра Феодоровича на дочери Августа III принцессе Марии Анне) кинулись в монаршие апартаменты и буквально прожужжали уши помазаннице Божией, умоляя отпустить простодушному камергеру вину — за немалые услуги, оказанные русской короне при чужеземных дворах. Елизавета Петровна, поразмыслив, оттаяла и смилостивилась. А потом и вовсе дозволила прощенному чиновнику надеть орден прилюдно и по статутным правилам — на широкой светло-голубой ленте через левое плечо к правому бедру. Грудь счастливца украсила и золотая восьмиконечная звезда с четырехгранным серебряным крестом и символическими языками пламени. Праздные зеваки, подходя, внимательно разглядывали чеканную латинскую формулу: Pro Fide Rege et Lege («За веру, короля и закон»)…
«Когда кильватерной колонной вошли военные суда…». Смотр морского флота (художник Иван Айвазовский, 1886 год)
События между тем разворачивались по утвержденному сценарию. Жарким солнечным утром веселое общество отправилось на берег залива наблюдать за военно-морскими учениями. Над водой стояла абсолютная тишина, и только вдалеке, на рейде, вспыхивал сноп огоньков (то рокотали судовые орудия) и клубились облака сизого дыма. Никаких пушечных ядер, которые очень хотела увидеть Фике, не заметили даже в подзорные трубы… После стрельб светский люд устроил бал на террасе Екатериненталя, а ужин накрыли на улице, возле бассейна, где намечалось пустить фонтан. Но стоило проголодавшимся царедворцам коснуться своих кувертов, как хлынул проливной дождь, и дамы с кавалерами стремительно бросились по комнатам и палаткам.
Пролегала путь-дороженька…
Спустя несколько дней вся компания двинулась на маневры к Рогервику — просторной бухте в западной части Финского залива, окруженной мысом Пакерорт и островком Малый Рог. Некогда царь Петр Алексеевич собственноручно заложил там форпост, ставший впоследствии эстонским городом Палдиски. Молодецкие экипажи опять демонстрировали свое ратное мастерство, но с береговой кромки вновь можно было любоваться одними клубами дыма.
На этот раз, кстати, путешественники сильно натрудили ноги: почва оказалась донельзя каменистой и вязкой. Мелкий булыжник прямо-таки истерзал пешеходов, покрывая ступни густым слоем острых осколков, от которых потом месяцами ныли суставы. Не спасала даже прочная обувь: так, местные каторжане, обслуживавшие корабельный мол, пользовались надежными деревянными башмаками, но и их хватало не более чем на полторы недели. Поэтому в тюремных каптерках хранились поистине неиссякаемые запасы грубых, крепких чоботов…
В поездке к Рогервику русскую свиту сопровождал кайзеровский легат Иоганн фон Бретлах. Он оценивающе, с видом знатока, кивал, глядя на флотские стрельбы, и с наслаждением — безмерная честь! — трапезничал в государевом шатре за личным столиком Елизаветы Петровны. Где-то на полпути между Рогервиком и Ревелем самодержицу позабавили удивительным зрелищем — к ужину приковыляла древняя, 130-летняя старуха, напоминавшая ходячий скелет и способная произнести пару-тройку фраз о Смутной поре и воцарении Дома Романовых. Елизавета с нескрываемым любопытством взирала на анатомические особенности восьмого чуда света и, словно почувствовав себя в отцовской Кунсткамере, одарила редкую посетительницу блюдами монаршей кухни и туго набитым кошельком.
Из Ревеля предполагалось прокатиться до Риги, и многие придворные кареты уже отъехали к югу, в Лифляндию. Но государыня внезапно, не объясняя причин, изменила свои намерения, и никто не мог угадать смысл сего неожиданного поворота судьбы. Бойкие дилижансы начали возвращаться обратно…
