Ты знаешь, я томлюсь в неволе…

По «окончании» псевдоромана великой княгини придворная жизнь стала входить в свою обычную колею

Царский каприз, согласно коему в апартаментах молодой Екатерины появилась строгая опекунша — обер-гофмейстерина Мария Чоглокова (двоюродная сестра самой государыни), — не внес ничего принципиально нового в размеренный быт великокняжеской четы. Лишь пригляд стал более бдительным, а поучения — донельзя раздражающими…

«Афродитою с самых ранних лет обласкана я…» Парадный портрет императрицы Елизаветы Петровны (художник Георг Кристоф Гроот, 1745 год)

Пересмотрите все мое добро…

В мелочах, конечно, наступили некоторые перемены. Буквально в первые же дни своей верной службы Мария Симоновна не без скрытого торжества известила августейшую воспитанницу, что монархиня увольняет ее от прежней церемонии — утреннего посещения приватных комнат на императорской половине, где фрейлины и горничные тщательно «убирали» — наряжали, причесывали, пудрили — Елизавету Петровну перед очередным выходом ко двору. Столь завидное для любой аристократки гостевое право некогда выхлопотала юной Фике мать, Иоганна Элиза. Катя, впрочем, не слишком дорожила сей безделушечной привилегией, ничем, кроме пустых, туда-сюда, хождений, не одаривавшей и не поощрявшей. Теперь, слава богу, льгота отменялась, и всякую просьбу на имя самодержицы надлежало подавать только через госпожу Чоглокову…

Вскоре после этого откровенного разговора Елизавете Петровне захотелось посетить эстляндский Ревель (Таллин), и она предписала племяннику, Екатерине и несметному рою вельмож сопровождать ее к прибалтийским берегам, или, как тогда выражались на немецко-баронский лад, в районы Остзейского края. То было второе за короткий период пребывания Екатерины в России дальнее путешествие повелительницы — правда, уже не на юг, в Малороссию, а на запад, в земли, недавно отвоеванные Петром Великим у могучих шведских соперников.

Престолонаследную сладкую парочку усадили в четырехместную карету, где помимо них раскинулись на покой Адольф Фридрих, принц Голштинский (дядя Фике со стороны матери, умудрившийся остаться при русском дворе, несмотря на прошлогоднее изгнание своей интрижно-опальной сестрицы) и, естественно, Мария Чоглокова, неотрывно взиравшая на вверенных ей персон. За дилижансом тянулась еще одна коляска — с генерал-поручиком Василием Репниным, гувернером Петра Феодоровича, его женой княгиней Марией Ивановной (из графского рода Головиных) и несколькими придворными кавалерами. Эта блестящая компания и составляла путевую свиту великокняжеской семьи.

«Чернеет дорога приморского сада…» Ревель (Таллин). Дворец Екатериненталь (ныне — Кадриорг). Рядом, справа, — домик Петра I

Пронеслась гроза седая…

Вояж, мало понятный по своим целям, не доставил никому особого удовольствия и по самой организации дела. Двигались медленно, вразвалку, страдая от несносного июньского зноя, плохих ночевок и хаотичного переноса всех мыслимых сроков — начиная с отъездов и приездов и кончая обедами и ужинами. Взбалмошная государыня, окруженная бесчисленным штатом мужчин и женщин, забирала себе лучшие почтовые и станционные дома, специально предназначенные для полноценного отдыха, а остальных, включая Петра с супругой, отсылала спать и переодеваться в неудобные, душные и грязные помещения. Однажды Екатерине довелось «прихорашиваться» возле жаркой печи, в которой только-только испекли хлеб. А в другой раз в шатре, где поставили кровать, плескалась вода, не то дождевая, не то болотная, поднимавшаяся на добрые полфута (сантиметров на пятнадцать) — почти до щиколоток.

Измучились все — и господа, и слуги, и пассажиры, и кучера, и охрана, и бедные лошади. Острых ощущений неустанно добавляла мадам Чоглокова («отчаяние нашей кареты»). По малейшему поводу, по ничтожному пустяку она патетически восклицала: «Такие фразы не были бы угодны Ее величеству! Ваш поступок не вызвал бы радости у императрицы! Подобный шаг огорчил бы всемилостивейшую государыню!» Звонкие реплики Марии Симоновны сыпались, как горох, и все, кроме нее самой, молчали, будто набрав в рот воды, а Фике тихо дремала, смирившись с судьбой и опустив голову на подушки. Позднее, по приезде в Ревель, вельможи перешептывались: монархиня недовольно бросила в тесном кругу, что Чоглокова прожужжала ей уши какими-то глупыми несуразностями, ребяческими сказками и слезливыми жалобами («Не думала я, ей-богу, что она такая зануда!»).

К Ревелю приблизились после полуторанедельной дорожной тряски. Сначала остановились в усадьбе графа Стенбока, в 40 верстах от эстляндской столицы, а оттуда отправились в палаццо Екатериненталь — пригородный дачный коттедж, возведенный в 1718 — 1727-м по воле Петра Алексеевича, который подарил его своей жене Екатерине I. Над виллой трудился зодчий-итальянец Никколо Микетти, проектировавший также дивный Стрельнинский (впоследствии Константиновский) дворец.

Вся Эстония, разумеется, была на ногах, и любезных гостей встречали с необыкновенной торжественностью. В Ревель намечалось прибыть днем, но получилось как-то так, что въехали между двумя и тремя часами ночи — под проливным дождем и в ужасную, хоть глаз выколи, темень, не позволявшую видеть ни зги. Все роскошные камзолы и прекрасные платья оказались ненужными, ибо ураганный ветер задувал факелы, и «форсить», увы, было не перед кем. Поэтому, покинув замызганные экипажи, светское общество стремительно рассыпалось по покоям и постелям.

«Я — первая в Александрии по роскоши дорогих уборов…»: - французский бумажный веер с каркасом из слоновой кости; - декоративный букет из драгоценных камней (русская работа). Оба предмета изготовлены в XVIII веке

Палатка. Разбросаны карты…

Придворный люд быстро утомлялся, но столь же скоро восстанавливал свои слабые силы. Вкусив за завтраком сытные блюда, утонченная публика вернулась к привычному занятию — карточной игре на крупные суммы. С утра и до вечера, а бывало и до поздней ночи. Наверное, это следовало назвать не игрой, а делом всей жизни, без чего не ведали счастья ни фавориты, ни фаворитки, ни обер-егермейстер Алексей Разумовский, ни графиня Мавра Шувалова (в девичестве Шепелева), благоверная генерала Петра Ивановича Шувалова, кто подставил государыне Елизавете крепкое плечо судьбоносной ноябрьской ночью 1741 года…

Без всех этих бубей и червей, тузов и вальтов обходиться просто не могли. Как без воды и хлеба. Такое времяпрепровождение, вспоминала Екатерина, было необходимо при дворе, где не велось никаких серьезных разговоров, где вельможи «сердечно ненавидели друг друга», где злословие заменяло ум, а дельная речь почиталась за оскорбление величества. Подковерные интриги воспринимались как похвальная ловкость, а беседу об искусствах и науках считали признаком дурного тона. Процветало темное невежество: можно было, иронизировала наблюдательная принцесса, побиться об заклад, что половина свиты едва умела читать, а треть с трудом держала в руке перо…

Всеобщий горячий порыв слегка остудился, когда в Ревеле внезапно притормозили дилижансы с важными посетителями — канцлером Алексеем Бестужевым-Рюминым и посланником австрийского престола бароном Иоганном Франциском фон Бретлахом. Под скрип колесных рессор в воздухе сверкнули молнии большой международной политики. Петербург и Вена, опасаясь чрезмерных амбиций королевского Берлина, заключили дружественный пакт, рассчитанный на 25 лет и имевший четкую антипрусскую направленность. Этот подготовленный на приплесах Невы союз с кайзерин Марией Терезией, который Елизавета Петровна собственноручно завизировала в ревельском Екатеринентале — летней резиденции своей покойной матери, — спустя одиннадцать лет приведет русскую армию в Европу, на кровавые поля Семилетней войны…

Тем не менее, и пересуды о новых дипломатических предпочтениях не отвлекли елизаветинскую элиту от милых сердцу карточных забав. Состязались в дворцовой передней зале, перпендикулярно делившей двухэтажный царский особняк пополам, на равные доли. Обер-гофмейстерина Мария Симоновна Чоглокова (как раньше статс-дама Мария Андреевна Румянцева) показала себя заядлой приверженкой «стола и колоды» и посоветовала Фике не терять времени даром, а оживленно резаться на деньги — лучше всего в «фараон»…