16 марта народный артист России Сергей Юрский отмечает 80-летие

Жизнь его резко поделена на два периода — ленинградский и московский. В Ленинграде Сергей Юрьевич «родился, учился, женился», сформировался как артист

Золотая пора его жизни совпала с золотой порой БДТ, когда этот театр был, пожалуй, лучшим театром СССР. На этой сцене Юрский сыграл свои коронные роли — Чацкого в «Горе от ума» (1962), Джузеппе Дживолу в «Карьере Артуро Уи» (1963), Тузенбаха в «Трех сестрах» (1965), Эзопа в спектакле «Лиса и виноград» (1967) и другие. Примечательно, что с периодом работы в БДТ (1957 — 1978) совпадает взлет Юрского и как актера кино. Тогда он снялся в фильмах «Человек ниоткуда» (1961), «Республика ШКИД» (1966), «Интервенция» (1968). В конце 1970-х Юрский вынужден был переехать в Москву.

С тем чтобы осветить ленинградский период артиста, корреспондент «ВП» обратился к Олегу Басилашвили, который дал нашей газете эксклюзивное интервью. Кто еще мог полнее раскрыть тему, нежели Олег Валерианович — многолетний друг юбиляра, партнер по сцене и сосед по гримерке? Народный артист СССР Олег Басилашвили — о коллеге, партнере, друге в день его 80-летия:

— Товстоногов говорил, что всю жизнь мечтал создать театр, который впитал бы все самое лучшее, что было в Московском художественном театре, а также у Вахтангова и Мейерхольда. «Все самое лучшее» — не только в плане формы, сценического языка, но и атмосферы театра, его внутренней жизни. «И кое-что мне удалось», — не без гордости замечал Гога, как называли мы Георгия Александровича.

Олег Басилашвили и Сергей Юрский в спектакле «Мольер». Фото: предоставлено БДТ

Только сейчас мы начинаем по-настоящему осознавать, какой это был великий режиссер и руководитель. Труппа, собранная им, могла составить конкуренцию лучшим театральным коллективам мира. Формируя свою уникальную труппу, Товстоногов обращал внимание не только на незаурядный талант и самобытность артиста, но и на его мировосприятие, его картину мира.

Сергей Юрский был одним из бриллиантов в короне Большого драматического театра. Мне посчастливилось работать с ним в БДТ без малого два десятка лет, начиная с 1959 года, и видеть, как он работает над ролью. Мы были — и остаемся — большими друзьями…

— Впервые я увидел Юрского в 1950-е как зритель. Я, молодой актер, приехавший из Москвы, работал в то время в Ленинградском театре имени Ленинского комсомола (нынешний «Балтийский дом»). У кого-то из корифеев Большого драматического театра (если не ошибаюсь, у Виталия Павловича Полицеймако) был юбилей, и я пошел в БДТ на торжественный вечер. Юрский выступал в группе студентов Театрального института, и в памяти моей только Сергей и отпечатался: как он выходил на сцену с барабаном и что-то читал, поздравляя сидящего в кресле юбиляра.

Чуть позже, когда Товстоногов взял Юрского в труппу, я видел его в спектакле «В поисках радости». В одной из сцен его герой Олег Савин вступал в жаркий спор с женой своего брата, женщиной мещанского сознания. На Юрском были кеды (не кроссовки, а именно кеды, такие выпускались в советское время — мягкие, из темно-синей ткани и с белым ободком). И я помню, что во время этого эпизода через обувь просматривалось, как нервно двигается большой палец. Представляете?! Прошло больше полувека, а палец Юрского, как бы вступавший в борьбу с героиней, мещанкой Леночкой, я помню до сих пор. Сергей включался в действие всем телом, всем своим существом.

В то же время Юрский сыграл в спектакле «Синьор Марио пишет комедию» сына заглавного героя. Материала для роли по большому счету не было: в пьесе это довольно безликая фигура. Юрский придумал себе целую симфонию движений — как герой отплясывает рок-н-ролл, как садится в машину, забрасывая ноги на руль, — и в итоге бездельник-сынок получился живым, эксцентричным и по-своему обаятельным.

В спектакле «Я, бабушка, Илико и Илларион» 30-летний Сергей играл кривого старика-грузина (как распевал он грузинские песни!), и это был настоящий старик! Таким же подлинным — но совершенно иным — стариком был профессор Полежаев в «Беспокойной старости», сыгранный Юрским спустя несколько лет.

Сергей Юрский в роли Остапа Бендера в «Золотом теленке» режиссера Михаила Швейцера.

Мне очень нравилось играть в «Беспокойной старости» безумно плохую роль Бочарова, молодого революционера и ученика профессора. Я должен был обращаться к Полежаеву и его жене Марье Львовне, которую играла великая русская актриса Эмма Попова, вот таким ужасным текстом: «Враг нарушил перемирие и надвигается на Петроград, уже взяты Псков и Нарва. Мы должны ответить контрударом. Наши отряды выступают немедленно». Роза Абрамовна Сирота, работавшая над спектаклем как второй режиссер, хотела помочь мне утеплить эти слова, объясняла, что чудовищный казенный язык, которым изъясняется Бочаров, — от его неумения облекать чувства в красивую форму. «Вам надо отнестись к Юрскому и Поповой с таким чувством, будто они вам папа и мама. Представьте, что вы — сирота…». А ведь я понимал это состояние, поскольку приехал из Москвы, вся моя семья —  мама, папа и бабушка жили там, и в Ленинграде я ощущал себя очень неуверенно. В итоге в этом спектакле я относился к Юрскому как к боготворимому существу, что, надо сказать, не представляло для меня сложности: практически так же я относился к Сереже и в жизни — как к уникальному явлению природы.

Можно многое вспомнить о наших сценических дуэтах. В спектакле «Лиса и виноград» Юрский играл Эзопа, некрасивого раба и при этом мудреца и поэта, а я — его господина Ксанфа, хорошенького собой идиота, который возомнил себя великим философом. Я как бы выкачивал из героя Юрского мудрость, выдавая ее за свои мысли. Пьеса заканчивается тем, что Эзоп должен выбрать: остаться в живых, но доживая дни в рабстве, или же умереть, прыгнув в пропасть, — но умереть свободным человеком. Эзоп выбирает смерть. С интонацией, которую нельзя забыть, Юрский спрашивал: «Где ваша пропасть для свободных людей?» — и знаете, рабочие сцены каждый раз рыдали в голос за кулисами. Трогательный штрих, не правда ли?

В спектакле «Мольер» (по пьесе Булгакова «Кабала святош»), который поставил Юрский, он играл заглавного героя, а я — Людовика XIV. Король-солнце обращался с Мольером как кошка с мышкой, но осознавая при этом его гений. Дескать, я — гений власти, а он — гений театра. Мольер единственный человек, которому позволено сесть в присутствии короля — и даже надеть шляпу.

Следует подчеркнуть, что Сергей всегда чутко ощущал «условия игры» конкретного спектакля. Когда это требовалось, он достигал невероятной остроты пластического рисунка роли, как в «Божественной комедии» советского драматурга Исидора Штока, где Юрский играл Адама, первого человека. В спектакле польского режиссера Эрвина Аксера «Карьера Артуро Уи» по Брехту он играл Дживолу, которого драматург срисовал с Геббельса. В исполнении Юрского это был масочный персонаж. Зрители видели не кривляющегося артиста (что часто видим мы сегодня), но образ, созданный по масочному принципу. Артист поднял его на ту высоту, на которой находился и Артуро Уи (прототипом для которого послужил Гитлер) в исполнении Евгения Алексеевича Лебедева.

Столь же достоверным Юрский был совсем в других условиях — когда вместо остроты, эксцентрики, гротеска требовалась психологическая сложность образа, близкая мхатовской эстетике. Так Сережа играл, скажем, Тузенбаха в «Трех сестрах».

Помимо того что Юрский удивительный артист, он был — и остается — самобытным режиссером. В конце 1960-х он собирался выпустить в БДТ «Фиесту» по Хемингуэю, показал первый акт Товстоногову. В театре постановка по ряду причин не состоялась, и тогда Сережа поставил ее на Ленинградском телевидении. Вне зависимости от низкого технического качества съемки (то время!) сегодня мы можем оценить этот потрясающий телеспектакль с участием артистов БДТ.

В БДТ Юрский поставил «Мольера», о котором я говорил, и пьесу Аллы Соколовой «Фантазии Фарятьева», где сыграл заглавную роль. Надо признать, Георгий Александрович не хотел, чтобы Сергей занимался режиссурой; он вообще ревниво относился к тому, что кто-то ставит в стенах его театра. Хотя «Мольера» Гога ценил.

Когда Юрскому пришлось переехать в Москву, он продолжил реализовывать себя как режиссер, и некоторые спектакли я видел, в том числе по пьесе Островского «Правда хорошо, а счастье лучше», где, между прочим, играла сама Раневская.

Если говорить о концертных работах Сергея, я считаю, что в этом ему равных нет, не было и не будет. Каждый раз, смотря концертные выступления Юрского, я завидую ему белой завистью. Я вижу выдающегося актера и режиссера, не просто читающего тексты со сцены, но создающего целый спектакль на глазах зрителей.

А какой Юрский литератор! Не так давно я решил ночью перечитать подаренную им книгу иронических стихов и прозы «Практические облака» — и поразился тому, как это смешно. Уж не говорю про мемуары. Сережина книга «Кто держит паузу» давно стала классикой театральной литературы.

В общем, в лице Юрского мы имеем многогранный талант, отточенный со всех углов. Он стал таким, каков он есть, благодаря воле, настойчивости и пониманию своей цели. Но дело еще и в том, что Юрский больше чем артист. В свое время Сергей был, как бы это сказать… одним из эпицентров культурной жизни Ленинграда. Он знал Бродского, Солженицына, Шемякина и других талантливейших людей, зажимаемых в те годы. Он провожал Ефима Эткинда, когда тот был выслан из страны. Он привозил из Москвы песни Окуджавы, и многие из нас, ленинградских артистов, впервые услышали эти песни благодаря Юрскому.

Тех людей, из-за которых Сережа должен был покинуть город, раздражало то, что он свободен, способен иронично воспринимать строй советской жизни, выпадает из общепринятых рамок. Блок писал: «Пушкин! Тайную свободу / Пели мы вослед тебе!» Вот эта «тайная свобода» Юрского вызывала неприязнь у многих, в том числе у первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Романова, который сделал все возможное, чтобы перекрыть Сереже кислород. Юрского запрещено было приглашать в кино, на телевидение и радио. Когда в какой-то телепередаче о фотовыставке в кадр попал буквально только нос Юрского, вся редакция была снята. Вот какая ненависть. Когда я спрашивал у ленинградских чиновников высокого ранга, ЗА ЧТО к Сергею такое отношение, они только хитро улыбались: «А вы у него самого спросите».

Сережа был вынужден переехать в Москву со своей женой Наташей Теняковой, изумительной актрисой, тоже служившей в БДТ. По поводу этой «эмиграции» Товстоногов очень переживал. Гога связывал с ними много идей, которые могли бы воплотиться в жизнь…

Не хотелось бы заканчивать разговор на такой печальной ноте. Но что делать, если жизнь такова? Журналисты, которые приходят поговорить о БДТ, часто спрашивают: «А происходило ли что-нибудь смешное в вашей жизни? Пожалуйста, расскажите!» Да ничего смешного у нас не было. И работали мы как… лошади (но сказал бы крепче): почти 30 спектаклей в месяц, каждое утро — репетиция. Это колоссальный ритм! И Юрский приветствовал это. Вообще максимализм, идеалистическое отношение к профессии, полная самоотдача — все это очень характеризует его.

Я могу часами говорить о Юрском, потому что он — уникальное явление не только театральной, но и культурной жизни нашей страны. Таким был, таким и остается. И в этот день я хотел бы пожелать Сереже, Сергею Юрьевичу, всего самого-самого доброго. Счастья, здоровья, благополучия — ему и всей его семье!