Вадим ЗНАМЕНОВ: Собирать музейные ценности — это как намывать золото

Президент музея-заповедника «Петергоф» считает, что сегодня российский рынок предметов старины испытывает трудности

«Дело о кладе Нарышкиных» не стоит на месте: внезапно нашлись их потомки, готовые предъявить права на фамильное серебро, — Наталия 1928 года рождения, проживающая в Париже, и Натали Вианелло-Чиодо из Швейцарии. Возможна ли процедура реституции когда-то национализированного имущества? В свете этих событий Вадим Знаменов, президент ГМЗ «Петергоф», почти всю жизнь собиравший предметы искусства и исторического значения для дворцов Петергофа, поведал корреспонденту «Вечернего Петербурга» обо всех тонкостях работы с ценностями эпохи царской России. Как выяснилось — никакой романтики «охоты за сокровищами», просто трудовые будни.

 

— Вадим Валентинович, если так можно выразиться, «охотой за сокровищами» вы занимаетесь чуть ли не большую часть жизни… 
— Я пришел в музей, где не было фонда как такового. Все, что когда-то в нем экспонировалось, разбрелось по запасникам, хранилищам и другим музеям, откуда это приходилось вытаскивать в прямом смысле слова. Задача тогда передо мной стояла непростая: во-первых, необходимо знать, какой была коллекция изначально, во-вторых, стремясь ее расширить, сделать богаче, нужно было четко представлять необходимость в тех или иных предметах. Тогда мы носились по комиссионкам и ломбардам. Порой это все напоминало шпионский роман. Но все же всегда находилось что-то интересное. 

— Стало ли сложнее работать в этом направлении в условиях современной России?
— Сейчас российский рынок предметов старины обескровлен: все, что представляло какое-то историческое, мемориальное значение, — пристроено. Либо буйствуют перекупщики. Тем более не забывайте, какие сейчас времена: при желании владелец запросто может вывезти культурные ценности за рубеж. Если же отнестись к тому, что пришло время «собирать камни», серьезно, то бескрайний рынок действует в Европе, при том что порядок цен на нем намного ниже, чем у нас, и при этом экземпляры попадаются первоклассные! Судите сами: мы привозили оттуда вещи Александра II, Николая I, и все они атрибутированы, гарантированно подлинные. И ведь это все происходило не так давно, и этот процесс поиска наших культурных ценностей, расползшихся по всему миру, можно продолжить и сейчас. Запомните, если кто-то вам скажет: «О да, мы, конечно, можем восстановить какой-нибудь дворец, усадьбу или особняк, но смысла-то в этом нет, вещей-то не сыскать, «начинить» его нечем, ведь экскурсию не поведешь смотреть на голые стены!», то знайте — эти люди кривят душой, потому что настоящих, «живых» предметов быта времен царской России — море! Они в Англии, в Европе, в Америке, даже в Японии! Когда я только заступил на пост директора ГМЗ «Петергоф», то коллекция ограничивалась несколькими десятками экспонатов. Сейчас же — их четверть миллиона! И это говорит о том, что все возможно, нужно просто работать не на себя, а на благо общего дела — сохранения нашей истории! 

— В чем же заключается секрет успеха вашей «охоты»? 
— Мне до сих пор говорят, что я удачливый. Ничего подобного. Ведь это как с золотом: моешь песок, моешь, а потом — бах! — и вот самородок появился. И в этот момент важно не в карман его себе положить, как некоторые нынче делают, а передать людям. Думаю, вы поняли, что я хочу сказать. Усердие в собирании музейных предметов, выражающееся во внимательном отслеживании аукционов и прочих организаций, занимающихся сбытом предметов старины, бывает вознаграждено, например, появлением подушки с кровью Александра II, которая считалась «списанной», все думали, что нет ее, сожжена. И вот она появляется в Германии. Точно так же нашлись и мерные иконы, сделанные для Александра II при его рождении: «проявились» в Италии и были приобретены нами. Нужно только действовать оперативно и иметь на руках свободную сумму денег, которая позволила бы не упустить сокровище. Поэтому настолько замечательно сегодня движение частных музеев — ведь там нет необходимости объявлять тендеры, выполняя известный всем пресловутый закон, вяжущий нас по рукам.

— Бывали ли случаи в вашей практике, когда на некую вещь, найденную вами и возращенную в Россию, прежние владельцы предъявляли права — мол, это наше, верните? 
— Прежних хозяев — встречал. Люди приходили, смотрели, говорили: да, эта вещь очень долго была в нашей семье и когда-то у нашего прадедушки стояла на письменном столе. И мы очень рады, что она теперь у вас: мы-то думали, что она потеряна безвозвратно. Бывали ситуации, связанные с конфискатом — предметами, изъятыми у прежних владельцев, осужденных в советские времена по политическим мотивам. И такой человек искренне радуется: он-то думал, что его семейная реликвия сгинула в кладовых режима, ан нет, вот они, эти китайские вазы, стоят в бывшем дворце, ныне музее, на них каждый день смотрят сотни людей, они радуют глаз… Так что конфликтов никогда не было!

 

— Приходилось ли вам сталкиваться с подделками?
— О, этого добра предостаточно. Только подделка подделке рознь! Допустим, когда-то мы получили серию предметов под видом работ Фаберже. Позже выяснилось, что это всего лишь стилизация, не имеющая к мастерским самого Фаберже никакого отношения. И знаете, мы рады, что они у нас есть! Сегодня — это ценные вещи, их постоянно просят у нас для участия в выставках, ведь увидеть работу русского мастера XX века «под Фаберже» — это очень интересно. Поймите, оценочные категории очень призрачны и со временем они меняют свой смысл и окраску. Существует и такое понятие, как «фальсификат». С одной стороны, если вы серьезно подходите к вопросу, то у вас есть все необходимые специалисты и технологические экспертизы, но с другой — никто от этого полностью не застрахован: даже всемогущий «Метрополитен» натыкался на подделки, и эти дела гремели на весь мир. 

— Бывали ли случаи, когда коллекционеры передавали свои собрания музею?
— Сплошь и рядом! Мы получали собрания от людей, у которых не было наследников, нам их просто завещали. Покупали же мы коллекции редко, но пример есть: так в Петергофе появился один из его пятнадцати музеев, Музей карт. Тогда ситуация сложилась таким образом, что коллекция известного в Петербурге собирателя пошла по рукам, дробясь и норовя исчезнуть, а мы этого допустить не могли! В итоге она была нами выкуплена у его вдовы. 

— А существует ли возможность, что кто-либо из родственников прежнего владельца коллекции попробует оспорить решение покойного или вдовы, совершившей сделку? Я фантазирую, но все же…
— В любом случае всегда можно ожидать появления осложнений, «внезапных поворотов сюжета», даже когда все с юридической стороны абсолютно прозрачно. Теоретически в музейном деле оспорить можно все что угодно. Но это становится возможным лишь при наличии мощного защищающего законодательства. За примером далеко идти не придется, взять хотя бы серебряный клад Нарышкиных: в 1917 году движимое имущество было национализировано, и, поскольку это решение никто не отменял, клад является собственностью РФ. Поэтому реституция его может быть лишь волеизъявлением нашего правительства. В рамках же нынешней правовой системы получить ценности обратно у обнаружившихся потомков великой фамилии не получится. И вообще давайте приглядимся к нашей реальности: поскольку в России до сих пор события 1917 года и установившийся впоследствии режим не признаны преступными, то оспаривать можно сколько угодно, притом безрезультатно, — ведь даже не существует документа, на основании которого можно было бы «отбивать» эти вещи назад. Подобные вопросы возникают даже на международном уровне: ценности, вывезенные из разгромленной фашистской Германии в 1945-м и попавшие в СССР, а также наши достояния, похищенные все теми же фашистами, — обоюдоострый вопрос: нам время от времени напоминают, что хорошо бы что-нибудь вернуть… Но если так посмотреть, то современную Украину «трясти» можно вообще до безобразия — ведь к ним попали бывшие территории Польши, Галиции, Румынии… И что там было — все им и досталось. Но есть документы, с помощью которых все свершившееся признано законным, и точка. Так же и с Калининградом: немцы не хотят и, похоже, не захотят когда-либо «отыграть» назад, а у нас еще не нашлись люди, способные вновь поднимать эти вопросы. Так что в мире все взаимосвязано — от частного к общему и обратно.