Валерий Михайловский: Каторга, которая всегда с тобой

23 июля артисту балета Валерию Михайловскому исполняется 60 лет

Придя в Театр Эйфмана в год основания (1977), он почти 15 лет был ведущим солистом — и одним из лучших ленинградских танцовщиков. Сегодня Михайловский известен прежде всего как основатель мужского балета — единственного в своем роде, — поставивший мужчин на пуанты. О том, почему он недавно распустил труппу, а сам объявил об уходе со сцены, юбиляр рассказал корреспонденту «ВП» Евгению Авраменко.

Фото: Анны Французовой

Нужно ли в очередной раз говорить о трагизме профессии? 

— Два месяца назад мне пришлось распустить Мужской балет Валерия Михайловского. Это связано с тяжелыми материальными условиями. Мы 17 лет были гостеатром, но в 2010 году этот статус ликвидировали. Мы бились-бились три года как негосударственная организация, но я понял, что балетной труппе самой не выжить. Репетиционный зал нужен ежедневно — для балетных это жизненная необходимость, а аренда стоит дорого. На налоги уходило 40% заработка. Я не мог платить себе зарплату. Это ладно, у меня пенсия, а как быть ребятам? Потом и роспуск труппы, и мой уход со сцены объясняются элементарной усталостью. Как бы бодро я ни выглядел, возраст есть возраст. Если артисту балета положено 20 лет стажа, то я на сцене 42 года, 36 из них — на гастролях. А гастрольное существование — это ведь не вышел из дома и сразу в театр. Это вокзалы, аэропорты, гостиницы, сквозняки и холода; это каждый раз новая сцена. Организм изнашивается вдвойне.

Нужно ли в который раз говорить о трагизме профессии? Ну что такое 38 лет — возраст, когда я вышел на пенсию? Молодая пора. Мужчины, в таком возрасте став пенсионерами, оказываются у разбитого корыта. Заново искать себя в жизни — безумно тяжело. А артисты балета ведь ничего больше не умеют. Да, кто-то становится педагогом, но сами понимаете: столько педагогов не нужно, сколько уходят на пенсию.

Фото: Владимира Зензинова

Танцуя Воланда, я порвал ахилл 

— Уход со сцены — это условно-обобщенное решение, или вы поставили перед собой конкретную черту?
— Жизнь непредсказуема. Я ведь думал, что покину сцену, еще когда ушел от Бориса Яковлевича Эйфмана. Мне было 38 лет, из них 20 лет стажа. Но я подлечился, отдохнул — и почувствовал энергию, которую девать некуда. Начал танцевать номера по приглашению, а через год создал свою труппу. Сейчас у меня остались кое-какие обязательства. Вот 22 июля я станцевал новый номер в спектакле о Нурееве «Прыжок в свободу» на сцене Театра Комедии. И вообще — если я получу какое-нибудь интересное предложение, почему не согласиться?

— А вы видели Нуреева в жизни?
— Мало того что видел, я танцевал на фестивале в Казани, когда Нуреев дирижировал оркестром. Это можно назвать прощальным выступлением, ведь вскоре он умер. Сейчас модно говорить «харизма», но более точного слова к Нурееву не подобрать: он приковывал к себе взгляды одним движением. Я помню Рудольфа Хаметовича на этом фестивале (который сейчас носит его имя). Закутанного в плед, худого. Казалось, вместо ног в штанинах тростинки. А у него ведь всегда были такие мощные ноги…

— Список ролей, сыгранных вами за всю жизнь, поражает воображение. Это князь Мышкин — и бандит Мэкки-нож, Христос — и Воланд. Что касается последней роли, у вас не возникало сомнений: а стоит ли за это браться?
— Ранняя постановка Мужского балета называлась «По образу и подобию», и это был парафраз на тему пришествия Христа. Я играл не Бога как такового, но человека, который мог ассоциироваться с Христом. Можно сказать просто: мессия. В «Приюте Комедианта» в спектакле «Дневник гения» — о Дали — я играл Джеффа Фенхольта, исполнителя заглавной роли в рок-опере «Иисус Христос — суперзвезда». Фенхольт (кстати, последний любовник Галы) подписывал визитки: «Христос». Но я-то как артист не посягал на святыни.

А что касается Воланда, то это ведь по Булгакову, чего бояться? Хотя мистицизм в этой роли есть, об этом говорят все исполнители. Я порвал ахилл, танцуя Воланда. И с этой ролью связан удивительный случай. Театр Эйфмана приехал с «Мастером и Маргаритой» на французский фестиваль. Представьте картину: мы играем в амфитеатре под открытым небом, за сценой — пропасть, вдали горы, всходит огромная луна. Как принято на Западе, всех инвалидов в колясках подкатывают прямо к сцене. И я, готовясь к выходу, слышу мычание. Ребята, уже станцевавшие, жалуются, что невозможно работать. Выглянув, я вижу: эти громкие звуки издает девочка с ДЦП. А я как раз должен был внезапно появиться на авансцене, прямо перед зрителями. И думаю: дай-ка я ее загипнотизирую. Я вышел — и так взглянул на нее, что она замолчала и до конца спектакля не произнесла ни звука. Меня потом допытывали: «Валера, что ты с ней сделал?» — «Да ничего. Просто посмотрел. Но посмотрел в образе».

Князя Мышкина я считаю ролью своей жизни

— А что для вас главное в работе над образом?
— Поймать состояние того или иного персонажа. И еще важно найти его походку. Каков Воланд? Резкий поворот, стать, всевидящее око. Мышкин — светлый порыв, деликатная нерешительность. Граф Альмавива — брызги шампанского. А еще мне важно погрузиться в литературу по теме. Репетируя Мышкина, я не только изучил роман (поверьте, далеко не все танцовщики его просто прочли бы), но читал исследования о Достоевском. Я окунулся в роман вместе с великими партнерами Аллой Осипенко — Настасьей Филипповной и Джоном Морковским — Рогожиным. (Смеется.) Мы добивали Эйфмана фразами из «Идиота», доказывая, почему наши персонажи не могут вести себя так, как хотелось ему. После наших атак Борис Яковлевич даже выбегал из зала.

— Говорят, Смоктуновский, восхищенный вашим Мышкиным, сказал, что вы в прыжке выразили то, что он — играя князя как драматический актер — выразить не мог. А у вас было ощущение, что язык балета по-своему ограничен? Хотелось ли выйти за рамки этого языка?
— Ощущение было. Танцовщику дана возможность стихийных выплесков, такого накала страсти, после которого остается только взлететь, прыгнуть в воздух. Но артист балета говорит со зрителем только через движение, он лишен слова, голоса, интонации. Впрочем, Мышкина мне довелось сыграть и на драматической сцене, в спектакле «Послесловие к «Идиоту». Действие происходило в клинике доктора Шнайдера — Олега Басилашвили.

Благодаря роли Мышкина, которую я считаю ролью всей жизни, я подружился с Иннокентием Михайловичем. Как-то мы были на банкете, где предложили тост за гениального и единственного князя Мышкина. Смоктуновский встал: «Простите, но нас тут двое! Валера, детка, подойдите, за нас тост!»

Фото: Анны Французовой

Кордебалет Мариинки называют кладбищем талантов

— Вы гастролировали по всему миру. Что стало для вас самым ценным знаком зрительской любви?
— С Мужским балетом мы были и в Америке, и в Африке, и в Австралии, но больше всего запомнились японские поклонницы, которые очень нестандартно себя вели. На наши выступления приходил весь состав театра кабуки. Их руководитель, при всем зале вручая мне альбомы, эскизы, видеозаписи спектаклей, сказал что-то, отчего в зале раздался гул удивления. Как мне перевели, мастер дал мне право пользоваться их идеями. Это был нонсенс: в театре кабуки никого к своим традициям близко не подпускают, там такая кастовость… Этих актеров потрясло, как деликатно, не нарушая вкуса, танцевали мы женские партии.

— В чем сегодня главная сложность для молодых танцовщиков в плане самореализации?
— Состояться в профессии невероятно трудно. Почему кордебалет Мариинки называют кладбищем талантов? Даже туда берут лучших из лучших. И они должны пробиться, стойко все вынести. Бывает ведь, что артист задержался в кордебалете, но потом волной его выносит наверх. Нужно иметь несгибаемый духовный стержень. Конечно, чтобы реализоваться, нужно иметь, что реализовывать. Умение вращать дюжину пируэтов — это еще не балет. Нужна сила личности, сила высказывания. Но в мое время было еще сложнее. Сейчас ведь можно уехать в любую страну. Наши звезды одновременно работают по контракту в трех театрах мира. Меня в советское время приглашали в разные зарубежные труппы. Но уехать значило назад дороги нет. А как же КГБ? А что с мамой будет, с братом?

Сквозь тернии к звездам

— Вы можете емкой формулировкой определить ваш путь в профессии?
— Программа Мужского балета называлась «Сквозь тернии к звездам». Так, наверное. Но вообще-то прекрасно сказала Раневская: «Балет — это каторга в цветах». От себя добавлю, что не всегда в цветах. Или, перефразируя классика, это «каторга, которая всегда со мной». 

Дважды я был готов к тому, что карьере конец. В 1973 году получил травму, и с тех пор танцую, превозмогая боль. Врачи, видя мое колено, приходят в ужас. Карьера была тяжелой, но невероятно интересной: все время новые горизонты. В Одесском театре оперы и балета я перетанцевал чуть не всю классику. У Эйфмана танцевал много современной хореографии, какие-то роли исполнил впервые в мире. Это был очень плодотворный период. Репетируя спектакль «Бумеранг», мы полгода занимались карате. Когда я организовал свой балет, кто-то написал: «Михайловский сошел с ума. Он вышел на пенсию и встал на пуанты». Фраза другого рецензента порадовала еще больше: «Далеко не молодой Михайловский создал образ удивительно юной Жизели». Да, в придачу к лучшим мужским партиям у меня были и Жизель, и Раймонда…

Прелестями профессии не дает насладиться колоссальная физическая нагрузка. Когда я жил в Толстовском доме на Рубинштейна и возвращался вечерами домой, то видел, как на балкончике сидит в коляске пожилая женщина. Словно неживая. Я еще подумал: как это похоже на «Коппелию»! Помните? В этом балете девушка, выглядывающая с балкончика, оказывается куклой. Позже я подружился с этой женщиной, которая оказалась Лидией Михайловной Дорфман, бывшей балериной Кировского. И она мне как-то сказала: «Вот вы идете после спектакля с цветами и не представляете, какое это счастье, что вам рукоплескали, что весь зал встал. И я была такой же. А вы уловите счастье, хоть на секундочку». Знаете, во времена Мужского балета мне к концу представления было не до этого. Тем более что приходилось контролировать поклоны: «Один пошел, другой, третий!» И вот на днях — на прощальном спектакле — я думаю: ну хоть сейчас исполню завет Лидии Михайловны. Схвачу кайф! Но нет, и здесь не получилось…