Василий БАРХАТОВ: Работать в театре — все равно что прыгать по крышам

Скоро петербуржцы увидят новую работу молодого режиссера — «Коварство и любовь» по Шиллеру.

Скоро петербуржцы увидят новую работу молодого режиссера — «Коварство и любовь» по Шиллеру.  Постановщик встретился с журналистами в Балтийской медиа-группе и рассказал о творчестве и о себе 

28-летний режиссер Василий Бархатов пронесся по нашему культурному небосклону как светловолосый метеор: с 2006 года — шесть постановок в Мариинском театре, работа с Валерием Гергиевым, «Шербурские зонтики», постановка «Летучей мыши» в Большом, передачи на телевидении. И все это — молниеносно, но в то же время — с каким-то пристальнейшим вниманием и вдумчивостью.  

В марте Василий поставил на сцене Мариинского «Мертвые души», в Театре «Приют комедианта» готовится его постановка шиллеровского «Коварства и любви» (премьера будет 24 июня). Вообще-то собирались ставить «Портрет Дориана Грея» по Уайльду — но Василий признался директору и художественному руководителю театра Виктору Минкову, что не понимает эту вещь до конца. А значит — и ставить не стоит. «Это будет, конечно, бюро красивых режиссерских находок — но в то же время окажется просто безделушкой». И отказался делать, а вместо этого предложил Шиллера. Кажется, такому подходу стоит поучиться многим из режиссеров.

Кроме того, к выходу на экран готовится первая картина Василия «Атомный Иван» — «позитивный фильм с музыкой Сергея Шнурова, не мейнстрим, но и не жесточайший арт-хаус», по признанию режиссера.  

Театр — не баня, в него по субботам не ходят

— Василий, как  вы  заинтересовались театром? С детства?

— То, на что у нас в школе странные женщины распространяли билеты, — было довольно ужасно. Эти спектакли, на которые нормальные люди не ходят, испортили вкус и отбили желание ходить в театр множеству детей. А все из-за того, что есть возможность на каникулах забивать театры школьниками. Спасибо моим родителям: все, на что они меня водили, — было здорово. Это был классический театр: «Чайка», «Борис Годунов» и все, что положено. Я вообще-то был дворовым ребенком — имел честь расти в двух самых неспокойных районах Москвы: Строгино и Выхино. Те, кто знает, — поймут. Мы играли в войнушку камнями, прыгали с одной двенадцатиэтажки на другую. Иногда я перед сном это все вспоминаю. А родители дали мне хорошее воспитание: я рано начал читать, писать и всячески развиваться. Папа, журналист, писатель, какое-то время возглавлял журнал «Советская литература». Мама тоже окончила журфак, работала в газете «Книжное обозрение».

— То есть вы выросли на хорошем театре. А что же, помимо нестареющей классики — есть ли шанс, что в России театр улучшится? Или все довольно печально?

— Я не хочу сказать, что в России все плохо! У нас есть замечательные драматические театры — на любой вкус. Не стану перечислять, потому что боюсь забыть кого-нибудь очевидно замечательного. А то пропущу человека, выйду отсюда — и он мне как позвонит... 

И музыкальный театр тоже живет, изменяется. Постоянно происходит множество интересных вещей. Просто надо подходить к этому очень разборчиво. Нельзя ходить в театр каждую неделю по субботам — как в баню. Если вдуматься, театр и баня — несколько разные штуки. 

Бегу за кулисы и пытаюсь все исправить

— И вы, наверное, захотели внести свою лепту в эти интересные вещи...

— После школы идти по стопам родителей и поступать на журфак не хотелось: фамилия моя примелькалась, преподаватели-то одни и те же. И на музыкальную режиссуру я попал достаточно спонтанно. Хотя вообще в театральный люди обычно идут уже с определившимися желаниями и планами. Со второго курса я уже знал, чего хотел, и добивался этого.

Года четыре назад я поставил музыкальный спектакль в оперном театре Ростова-на-Дону. Главный режиссер этого театра, сотрудничавшая с Мариинкой, и порекомендовала меня Валерию Гергиеву. 

Ему тогда нужен был молодой режиссер для постановки «Москва. Черемушки» в честь юбилея Шостаковича. Я был нелеп и комичен, по делу ничего ему сказать не смог. Но почему-то — не могу представить, почему, — Валерий Абисалович предложил: «Давайте попробуйте, посмотрим, что получится». Так я попал в Мариинский театр. Через полтора месяца была премьера. Потом спектакль повезли в Лондон. А через несколько месяцев поступило следующее предложение.  

— Где находится Василий Бархатов во время премьеры? На последнем ряду в зрительном зале? Или среди актеров за кулисами?

— Стою в зале у задней двери. Если я вижу или чувствую, что что-то пошло не так, наши замечательные капельдинеры всегда готовы отпереть для меня дверь — иначе я просто вынесу ее плечом. Бегу за кулисы и пытаюсь все исправить.

А сидеть я на своих спектаклях в зале не люблю, тем более выходить на сцену, отвешивать поклоны. Было, правда, невероятное ощущение, когда в 22 года я стоял за руку с маэстро Гергиевым на сцене Английской национальной оперы и нам аплодировал полный зал иностранных людей. Это настолько здорово, что даже и говорить об этом неприлично. Да и сейчас стоять на сцене с Родионом Щедриным или с Гергиевым — это нечто особенное.

Артистов надо все время тормошить

— Вам интереснее общаться с людьми старшего поколения? Или все же есть какие-то точки пересечения с молодежью? 

— Ну, скажем, в андерграундной музыке я разбираюсь лучше, чем можно представить. Сегодня я могу быть на концерте Лондонского симфонического оркестра — а завтра сорваться на концерт группы «Мьюз» или на Ника Кейва. 

Но в искусстве мне интереснее работать со взрослыми людьми. Я работаю с художником Зиновием Марголиным потому, что мне с ним интересно, и в то же время я смогу его заразить своей идеей, чтобы сделать так, как мне надо.  

Гораздо проще явиться к студентам-первокурсникам и сказать: «Мы сделаем такой спектакль! Все будут голые ходить по белой комнате!» И они закричат: «Да, давай!» Если я предложу то же самое Зорику — он скажет: «Ты что, спятил, что ли?»  

С актерами то же самое. Иногда находишь соратника в человеке за 40, который тебе с удовольствием сделает любого фрика. И есть молодые люди, которые могут выдать только «Калину красную». Я ничего не имею против Шукшина, он гений — но это немного другое... Такое ощущение, что некоторым молодым людям, моложе меня, пересадили в черепную коробку мозг советского деятеля... 

— А вообще как получается уживаться с актерами в театре? Не бывает ли напряжения? 

— Театр — непростая организация. Далеко не все там любят друг друга. Бывают и доносы, и предательства, и попытки подсидеть. Всегда есть кто-то, кто к тебе относится недоверчиво. Но в 22 года вообще сложно вызвать в ком-то доверие. Меня спасло только то, что я об этом не думал. Вот так же со мной ничего не случилось, когда я прыгал по крышам в Строгино. Наверное, это работал юношеский максимализм. 

Конечно, сложно говорить с людьми, которые тебя не хотят слушать. Если взрослый человек может красиво закатить глаза и скомандовать перерыв, когда он не знает, что делать с актерами, то у меня такой возможности нет. Каждую секунду надо их тормошить. Если они ни на секунду не замирают — то и не успевают подумать: «А режиссер-то не знает, что делать». 

Шнуров превзошел Беллини

— Как вышло, что на главную роль в спектакле «Бенвенуто Челлини» вы пригласили солиста группы «Ленинград» Сергея Шнурова?

— По-моему, Сергей Владимирович очень похож на Челлини — и по характеру, и по поведению. Шнурову даже не пришлось ничего играть. Понимаете, он такой человек, который вам сперва процитирует Юнга, потом даст в нос, создаст какое-то великое произведение, а потом сразу же — что-то на потребу публике. Вот этим же всю жизнь занимался Бенвенуто Челлини. Интереснейший был человек. Художник, скульптор, ювелир. Сонеты писал. Правда, довольно скверные, тут Шнуров его безусловно превзошел.