Василий Сигарев: Комедия в России может быть только с трагическим уклоном

Молодой драматург и режиссер рассказал о работе над пьесой «Каренин»; о том, чем «новодрамовцу» оказался близок роман Толстого; а также о своем дебюте в качестве режиссера кинокомедии

Завершились петербургские гастроли Свердловского театра драмы. В числе екатеринбургских драматургов, приехавших в Северную столицу встретиться с местными зрителями, оказался и Василий Сигарев — пожалуй, самый известный ученик Николая Коляды. Если Запад имеет представление о современной российской драме, то, конечно, во многом благодаря этому 37-летнему драматургу родом из Верхней Салды, рано познавшему успех, хоть его путь к признанию и не был легким. Ощутимый резонанс вызвали два фильма, которые Сигарев снял по собственным сценариям, — «Волчок» и «Жить», завоевавшие немало наград.

Фото: пресс-служба Театра «Русская антреприза им. Андрея Миронова»

Стрелялся ли Толстой

— Некоторые спектакли, привезенные к нам свердловским театром, значились в афише под грифом «Уральская школа драматургии». Это спектакли по пьесам Олега Богаева, Александра Архипова, Ярославы Пулинович, по вашему «Каренину». У драматургов из Екатеринбурга, по-вашему, в самом деле общая эстетика или это скорее ряд талантливых авторов в одной географической зоне?
— Не знаю. Я не знаю даже, что такое новая драма. Не вижу общих закономерностей, движений в одну сторону; по-моему, каждый делает что хочет. Резонанс, вызванный уральской драматургией, объясняется, конечно, Николаем Владимировичем Колядой и его школой. Такой школы нигде больше нет.

— Как драматург вы видите себя больше одиночкой или ощущаете себя частью какого-то направления?
— Направления — вряд ли. Хотя екатеринбургские драматурги общаются друг с другом, дружат. Совсем недавно я познакомился с Юрием Клавдиевым, но это так, к слову, он не из Екатеринбурга. Если говорить про мою вписанность куда-либо, то, пожалуй, в большей степени я ощущаю это в кино. В последнее время я в этой сфере больше существую. 

— А в кино ощущаете себя частью чего?
— Частью своих друзей, среди которых, например, Боря Хлебников. Мы все не занимаемся чем-то одним в кино, у каждого свои приоритеты, но наша душевная связь сильна. Кажется, кинорежиссеры в сравнении с драматургами более способны на тесное общение между собой, дружбу. 

— Вы могли бы снять кино по чужому сценарию?
— Нет, потому что я не понимаю чужой текст так, как его следует понимать режиссеру. Не понимаю физически, физиологически, если хотите, а это приводит к тому, что начинаешь ставить механично. Исключение — например, «Анна Каренина». Я до сих пор помню, какое впечатление произвела на меня сцена, где Вронский стреляется. У меня в жизни была история, благодаря которой я могу поверить всему, что описано в этом фрагменте Толстым. Я был ошарашен: откуда Толстой так точно знал, что это такое? Наверное, он тоже стрелялся.

Каренин, и Анна, и Сережа — все это я

— Пьесу по мотивам романа «Анна Каренина» вам заказал Олег Табаков — для МХТ. Вы часто пишете на заказ? 
— Ну, раз пять я это делал, наверное. Я соглашаюсь на заказ только в одном случае: сперва говорю, что подумаю, сажусь писать, и если чувствую, что у меня рождается нечто свое, то соглашаюсь. При этом я понимаю драматургов, которые пишут, учитывая запрос со стороны какого-то театра, под определенную публику. И мне это раньше было не чуждо. Этому и Коляда учил: «Напиши сперва несколько пьес, которые будут тебя кормить, а потом уже пиши свое, будучи совершенно свободным». И благодарен за это. А то сейчас я, возможно, проходил бы этот урок, сочиняя сериалы. 

— Работа с классическим романом стала для вас новыми «условиями игры»?
— Это не так, я до этого инсценировал классическую литературу. Моя первая пьеса — «Метель» по Пушкину, которая вот уже 15 лет идет в Камерном театре Екатеринбурга. Это первая постановка, благодаря которой я впервые попал в театр. Не то что на спектакль по своей пьесе, а просто — впервые увидел, что такое театр. Мне жутко не понравилось. А зрителям нравится, вот они и смотрят уже столько лет.

— Действие ваших пьес происходит, как правило, в социальных низах, в неблагополучной среде, а у Толстого — высшее общество. Это вызвало трудности? 
— Нет, мне кажется, проблемы одинаковы в самых разных социальных срезах. А потом, ведь у Толстого — целый мир, столько воздуха в романе, столько смыслов... У каждого есть возможность взять то, что близко лично ему. И я старался писать про то, что знаю.

— А почему вы решили рассказать эту историю через Алексея Каренина?
— Меня просили просто сделать инсценировку «Анны Карениной». Я прочитал роман — впервые в жизни — и понял, что меня больше всего волнует все, что связано с Карениным. Сложная душевная жизнь Анны как бы задвигает его историю на второй план, и это незаслуженно.  

— Проблемы, с которыми сталкивается Алексей Александрович, возрастные; молодому мужчине их не понять. Вы согласны?
— Нет. Когда девочка мальчика не любит, а он ее любит, у него схожие переживания. Для меня проблема Каренина не привязана к какому-то возрасту, она вечная, универсальная — она заключается в односторонней любви. 

— Вы отождествляете себя скорее с Карениным?
— Почему же, не только. Я вполне готов перефразировать Флобера и сказать, что «Анна Каренина это я». Но и этот одинокий ребенок — сын Карениных Сережа — тоже я. Все я. (Смеется.) Я есмь.

Фото: пресс-служба Театра «Русская антреприза им. Андрея Миронова»

Не так уж много видел хороших спектаклей по моим пьесам

— Сережа продолжает тему, проходящую сквозь ваши произведения, — ребенок, на которого приходится возмездие за ошибки родителей. У вас есть предпочтения: кто должен играть этого ребенка и как?
— Все зависит от артиста. Когда мы с Яной (Яна Троянова, актриса и жена В. Сигарева. — Прим. ред.) делали читку «Волчка», она играла девочку. И зрители, которые потом видели ее курящей на улице, недоумевали: неужели вот эта актриса была девочкой? Если артист талантливо может играть ребенка, почему нет? В спектакле театра Рудольфа Фурманова Сережу играет мальчик. И это может быть. В театре вообще все возможно. Совсем недавно состоялась премьера фильма Светланы Проскуриной «До свидания, мама» (я переделал своего «Каренина» в киносценарий), там Сережу играет девочка. Несмотря на то, что мой сценарий претерпел большие изменения, мне понравилось.

— А насколько с вашим восприятием мира совместима женская режиссура? 
— Я бы не стал называть режиссуру Проскуриной женской. Режиссура у нее совсем своя, скажем так. 

— Какой тип режиссера соответствует вашей драматургии? 
— Он перед вами. 

— А остальные?
— Вообще я не так уж много хорошего видел по своим пьесам. Подавляющая часть спектаклей огорчает. Но было очень точное попадание — «Пластилин» Кирилла Серебренникова в Центре драматургии и режиссуры Казанцева и Рощина. Вот где я снял шляпу и отказался от желания самому поставить «Пластилин». 

— До чего может дойти ваш протест как драматурга против плохих спектаклей по вашим пьесам?
— Дошло до того, что во многие театры я просто не приезжаю. А когда-то я отсматривал почти все, где бы мои пьесы ни ставили. Потом подумал: зачем? У меня есть такая пьеса «Семья вурдалака», ее часто брали в репертуар. На седьмой по счету премьере мне стало казаться, что я смотрю одну и ту же постановку, только в разных городах. Как будто один и тот же режиссер колесит по городам и весям и переделывает один и тот же спектакль. С разными артистами, но в одинаковых мизансценах. То есть просто поганая (но хочется крепче сказать) школа у людей, мыслят они одинаково.  

Будет хеппи-энд, которого от меня ждали

— Ваш новый фильм «Занимательная этология», премьера которого еще предстоит, как-то перекликается с вашими прежними сюжетами?
— Вряд ли. Могу сказать только, что фильм основан на реальных событиях. Они были или со мной, или с моими знакомыми, или я узнал о них из достоверных источников. По жанру это комедия. После картины «Жить», которая потребовала невероятных эмоциональных вложений, я испытывал потребность снять комедию. Чтобы легко работалось, легко монтировалось. Чтобы я ловил себя на том, что я над материалом смеюсь, а не реву. Название фильма еще уточняется. Сначала я думал: будет «Занимательная этология», потом пришло в голову: «Колобок». Пока можете называть — просто комедия Сигарева.

— Но от Сигарева вряд ли можно ожидать «просто комедии». В ней вы наверняка лавируете между разными жанрами?
— В России чистая комедия — странный жанр, да и невозможный, думаю. В России может быть только трагикомедия. Другой вопрос, что понимать под комедией. Для меня, например, подлинный образец этого жанра скорее «Мертвые души», чем какая-нибудь «Кавказская пленница». В моем новом фильме будет все, даже хеппи-энд, которого от меня так долго ждали.    

Что касается жанров, пожалуйста, не ждите от меня какого-то теоретизирования. Я делаю, как дышится. Я, когда начинаю пьесу, не знаю, чем она закончится. Я сейчас снимал кино, и у меня даже не было написанного финала. Вернее, он был, но я знал, что этот финал — формальный, что обязательно будет другой. И финальная сцена была написана лишь за несколько дней до съемок.

Вот рядом с нами стоит Алексей Бадаев, директор Свердловской драмы, он у нас на курсе преподавал историю театра. Может подтвердить, что я ее прогуливал и он мне из жалости ставил оценки. Я не разбираюсь в жанрах. Вот кто-то говорит, что «Жить» — пример современной трагедии. Я согласен с этим, но доказать эту жанровую характеристику не смогу. Я прежде всего рассказываю какую-то свою историю.