Вероника Долина: Очень даже видать, что мы в изоляции

Известный поэт, композитор, автор-исполнитель уверена, что русский язык сегодня никому, кроме русских, не нужен

Поэтов среди бардов — единицы. Александр Галич, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Александр Дольский (еще примерно столько же имен можно назвать) и, конечно же, Вероника Долина. «Стихи со своей ощутимой внутренней музыкой — это то, чем я занимаюсь»,— признает и сама Вероника Аркадьевна. У Долиной удивительная творческая судьба. Одним из первых ее дар признал Булат Окуджава, а вот первый поэтический сборник вышел в Париже — без ведома автора… 

Фото: Обложка альбома Grand Collection 2006

Обитатели особенной территории

— Вероника, в России есть два поэта, дни рождения и смерти которых стали в последние годы отмечаться чуть ли не как общегосударственные праздники, — это Александр Сергеевич Пушкин и Владимир Семенович Высоцкий. Всех остальных мы обычно всенародно вспоминаем в связи с круглыми датами. Высоцкий собирал стадионы, он стал неким символом явления, которое с его подачи называют авторской песней. (На мой взгляд, определение неверное, потому что любая песня — авторская, за исключением разве что «Эй, ухнем!») Но вот ведь в чем парадокс. Высоцкий продолжает оставаться символом, а авторская песня спустилась с тех высот, которых достигла в 60-е — 70-е, даже в 80-е годы… 
— Время чрезвычайно изменилось. Все связано — и история, и социология, и психология, и экономика. Неожиданно выяснилось и продолжает выясняться, что мы, граждане России, обитатели настолько особенной территории, что все у нас свое. В первую очередь язык, который не желает приспосабливаться, адаптироваться даже минимально к времени, к языкам других территорий, хотя бы европейских. А европейскими людьми не осваивается вообще, никем и никогда. Возникает некий комплекс переживаний или размышлений на тему: отчего мы никому не нужны со своим великолепным русским языком? Полякам и чехам когда-то насильно втюхивали, да и то плохо втюхали. Поколение постарше, чем мы с вами, еще что-то усвоило, а более молодые... Настоящая же Западная Европа знать ничего не знает про русский язык, кроме причудливых славистов. Ни в Германии, ни во Франции, ни в Швеции, ни в Италии. Разве что чуть-чуть о русской литературе. Естественно, переводческим образом. Мы же осваиваем, как умеем, и итальянскую, и французскую, и немецкую и прочую литературу, а они нашу— нисколько. Видать, очень даже видать, что мы все-таки в изоляции. От этой изоляции — и особенности развития, и особенности психологии. Одним из пиковых выразителей этой особенности и оказался Высоцкий. Человек с острейшим слухом, с невероятно обостренным языком, он выдал фонтан способностей — и артистических, и поэтических. Он мог собирать стадионы. И за Евтушенко такое числится. И Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава могли стадионами мерить свою публику во всех больших городах страны, а их было много, этих городов. Поэты потише — Самойлов, Левитанский, Кушнер, ну кто хотите, имен много — не занимались стадионной жизнью. А в общем, будь у человека желание, чуть выше артистическая составляющая, пожалуйста — на стадион!

— Но не сейчас.
— Все теперь другое, все эти акции потеряны, и с талантами, языком одаренными людьми все обстоит немножко иначе, и попросту интеллигентное их происхождение, в сущности, исчезло из карты времени. Это люди уже совершенно другого образования, происхождения. Я не стану называть имен, но у них совсем простенькое образование, это не филологи и не люди уникальной чуткости к языку. Им хотелось проникать в другие сословия и вести артистическую жизнь. Они этого достигли, все — заслуженные и народные артисты, собиратели залов вплоть до Кремлевского дворца. А некоторые, возможно, приняты на каких-то верховных вечеринках. Я совершено не в курсе. И за всем этим — острейшая фаза самодовольства, довольности жизнью. Язык стихотворный и проблемы поэтических песен совершенно не участники этих игрищ. Ну что поделаешь! И лицо интеллигенции сейчас, с брезгливой гримасой иногда высовывающееся из своей квартиры, оно тоже не бесконечно обаятельное. Но люди пишут все же стихи. Есть яркие. А вот со стадионами мы закрыли вопрос очень давно. 

— Меня радует, что те, кто с гитарой выходит на сцену, удостаиваются звания «народный артист», а не поэт, потому что поэты-то они, собственно, никакие… 
— Понимаете, я могла бы отбиться какой-нибудь извращенной присказкой, ну там: какой народ, такие и артисты. Но народа я очень большой любитель. И огромный любитель, почитатель нашей публики в ее расширенном смысле. Во-первых, я ее дитя. Я от нее производное. И мой язык — производное от ее языка. И мое мышление, и мой образ жизни, и моя, если она сколько-то есть, независимость. Что касается тех, о ком вы говорите… То, что они делают, к литературе не имеет и никогда не имело никакого отношения. К поэзии тем более. К нашей культуре такой народно-простонародной, площадной, я бы даже сказала подворотенной, видимо, отношение имеет, но я тут совершенно не специалист. 

Конечно, многие едва-едва образованные, но желающие жить красиво — красиво, халявно, жирно! — преуспевают. Ну что им поэзия? У поэзии свое очень маленькое место. Вот если бы были пообразованнее, попросвещеннее наши монархи, политика в культуре могла быть понежнее. И в поэзии могло быть все получше, и поэты выживали бы чуть веселее. Могли быть заказаны какие-то тиражи, образовательные программы. Раз — и выпустил человек двухтомник, ну хотя бы один в десять лет, и за этот двухтомник получил бы каким-то чудом, грантом деньги, на которые два года мог быть жить. Пусть это будет несколько десятков тысяч долларов — я не скажу «сотен», мы не в Голливуде. Это утопия, да?

— А восемь лет из десяти на что ему жить?
— А восемь лет он работает, работает, работает. В школе преподает, в университете у него кафедра. А университетов-то много-премного! В Москве, в Петербурге, в Екатеринбурге… И поэты нарасхват! И все возглавляют кафедры, и около них каждые два-три года подрастают поэты и поэтессы, и поэтическое слово престижно, симпатично — как, между прочим, везде — в Польше, Чехии, Германии и, конечно, в Соединенных Штатах. Поэт может прозябать, может быть выпивохой, но вообще-то поэт на Западе уважаемый человек. В Финляндии, Швеции, Франции вообще поэт профессиональный (это неприличное слово, но оно существует) имеет право на то, чтобы претендовать на хорошее служебное место, и в общем-то он его получит.

— Наш петербургский писатель Дмитрий Каралис говорит примерно так. Получив гонорар за первую книгу, я уволился и год не работал. На гонорар за вторую книгу купил машину. На гонорар за третью — уже в постперестроечные годы — смог только отремонтировать эту машину. 
— Сегодня только сценаристы, причем сценаристы сериалов, могли бы такой реестр выстроить. Когда-то в старые времена сценаристы, настоящие, патентованные, могли и покруче рассказать — про то, как покупается квартира, строится дача, покупается еще один дом, квартира детям. А сегодня только те, кто занимается телесериалами, могут про деньги рассуждать. Но не те, кто пишет прозу, стихи, это смешно. К деньгам литературная жизнь давно перестала иметь отношение. Настоящая, подлинная, литературная жизнь. К настоящим деньгам. Я прекрасно помню, как мы в пределах десяти лет обсуждали с Сашей Кабаковым, с Женей Поповым, со Славой Пьецухом, какие деньги они получают, — их книги продаются. Деньги эти на деньги не похожи. Но я помню и рассказы старых драматургов — Лени Жуховицкого, Радзинского, других, спектакли по пьесам которых шли по всей стране, и много. Вот это были гонорары! 

Я вообще с деньгами очень дружу. Многие знают, насколько приятно и терапевтически полезно человеку шелестеть купюрами, например, разложив их на кухонном столе, как это убаюкивает, как это ласкает кончики пальцев… Так что я люблю поговорить о деньгах. 

— Хорошо, давайте вернемся к тому, о чем говорили вначале. К великому и могучему русскому языку…
— …который никому не надобится, кроме нас самих. 

— Но он же великолепен!
— Да! Но только для русских! Вообще, честно говоря, я всю жизнь страдаю, что у нас… Кстати, в мои-то годы, конечно, еще прилично обучали английскому, французскому, а немецкому уже похуже. А потом плохи стали дела с преподаванием и английского, и французского. Так вот, я за то, чтобы языковая программа и в школе, и в вузе была серьезно усилена. 

Первая моя поездка за рубеж — 1987 год, Прага. Очень много наших несовершенств сразу открылось: не так одеты, не так себя ведем. Чехия, простенькая, крестьянская Чехия, встретила нас изобилием вилок и ножей на столе. А мы, советские люди, мало того что не так одеты, так еще и не знаем, что с вилками и ножами делать. Два открытия я себе тут же поместила в мозг: язык и деньги. Вот два ключа к свободному миру. Без этого жить, конечно, можно. Но можно и в избе при свече сидеть. Естественно, без компьютера, без доступа к Интернету. А если приобрести курицу и корову и таким образом обеспечить себе кое-какой достаток, то можно и потомство заводить…