Весь мир идет на тебя войной

В «Приюте комедианта» 11 и 12 октября сыграют премьеру под названием «Маскарад Маскарад»

Хотя следующий год — год 200-летия Лермонтова, молодой режиссер, ученик Льва Додина, лауреат молодежной петербургской театральной премии «Прорыв» Семен Александровский выбрал для постановки не классическую драму, а ее современный вариант. Это — совершенно оригинальный текст Михаила Угарова, где сохранены основные линии лермонтовского «Маскарада», однако действие не просто перенесено в наши дни, но и обрисовывает исключительно проблемы сегодняшнего сознания. Свой выбор Семен Александровский разъяснил «Этажерке».

— Вы же видели спектакль самого Михаила Угарова по его же пьесе «Маскарад Маскарад». Чего вам в нем не хватило?
— Вообще-то я в первую очередь текст прочитал. Я знал, что Михаил Угаров работает над пьесой по лермонтовскому «Маскараду» — и у нас была договоренность: он мне прислал текст сразу, как только состоялась его первая публичная читка в Москве, в Центре драматургии и режиссуры. И текст мне сразу очень глянулся, а потом я увидел спектакль, и мне показалось, что Угаров-режиссер слишком буквально следует за Угаровым-драматургом. Я в этом тексте увидел другие возможности.

— Что зацепило в тексте лично вас?
— Дело в том, что это большой вопрос, как сегодня работать с классикой. Она ведь в один и тот же момент существует и в своем, и в нашем времени. Мы, конечно, можем исследовать эпоху, ее антураж, ее философию, но все равно воспринимаем произведение из нашего времени. И я убежден, что самый честный путь здесь — вступить с классическим текстом в диалог. Вот Угаров и вступает в диалог, причем замечательно: не только с Лермонтовым, но и природой театра как таковой, включая в пьесу свой личный опыт. В свою очередь я как практик встраиваю опыт Угарова в свой контекст. Получается такая многослойная драматическая композиция.

— И каков сюжет этой композиции? Это я обычно задаю запрещенный вопрос: что бы вы хотели сказать потенциальным зрителям спектакля?
— Я ничего не хотел бы сказать зрителям, но могу сказать, в чем для меня суть этой истории. Все герои пьесы и все участники спектакля — это сегодняшние люди. И они, на основе «Маскарада» Лермонтова, ведут поиски своего безусловного. Потому что без такого безусловного, главным воплощением которого, конечно же, является любовь, невозможно существовать. Но суть в том, что все они сталкиваются с невозможностью безусловного. И тогда им приходится решать вопрос: как с этой невозможностью жить в этом мире? Это сложнейший на самом деле вопрос, потому что люди в конце концов неизбежно приходят к тому, что мир не играет по их правилам, а играет только по своим — никакие наши рациональные модели в мире не работают, все в нем подчинено случайности. То есть никакой разумности в окружающей нас реальности нету. В этом смысле мир к нам абсолютно безжалостен.

— А в самом человеке эта разумность есть?
— Сомнительно. Мы все тоже подвержены законам природы, прежде всего.

— Но мы же не животные?
— Нет, но почти невозможно смириться с тем, что мир нельзя себе подчинить. Почти всегда человек начинает разрушать мир вокруг, и тогда обязательно разрушает и самого себя. 

— А как насчет феномена веры, который предполагает как раз гармонию с миром, с собой, с Богом?
— Я допускаю, что это существует, но не могу это чувство пережить, разделить. Современные молодые люди в большинстве своем скорее эскаписты и гедонисты. Они бегут от мира-чудовища.

— Как в этом случае быть с нравственными ценностями? Они в вашем спектакле существуют?
— Вы спрашиваете о том, говорим ли мы, что убивать — плохо?

— Нет, я спрашиваю, есть ли в вашей структуре место нравственным ценностям, разговору о них — или это имморалистичная структура?
— Театр, которым я занимаюсь, не вписывается в привычную драматургическую конструкцию. Убийство в нашей истории — это не событие, как в пьесе Лермонтова, это логическое развитие сюжета, неизбежность, поэтому мы на нем не концентрируемся. Гораздо интереснее, почему у Арбенина не получилось выстроить его утопию. 

— Как бы вы определили тот тип театра, которым занимаетесь?
— Наверное, все-таки как постдраматический, который вбирает в себя массу возможностей. В нем нет никакой назидательности — зритель должен получить свой, индивидуальный опыт. У меня нет готовых схем, я двигаюсь интуитивным путем. Мне сложно взаимодействовать с понятием «персонаж». Потому что, если мы изначально допускаем, что вот этот вот актер, мой современник, — это принц Гамлет, — то почему я тогда должен верить, что все остальное — правда? Мне интересен театр, где актер не играет героя, а пытается определить свое к нему отношение и разобраться, что и почему с героем происходит.