Владимир Гусев: Жить в этом городе лучше по возможности без суеты…

От автора. Владимир Александрович — мужчина (так и хочется употребить слово — мужик, совсем не обидное в данном контексте!) предельно конкретный, что, согласитесь, весьма необычно для музейщика. Его коллеги любят поговорить, растечься мыслью по древу, да так, что, увлекшись изгибами своих фантазий и глубинами своих познаний, забывают, о чем, собственно, идет разговор. Музейщики любят рядиться в тогу небожителей и раздавать советы налево-направо по любому, часто от них далекому, поводу. В Гусеве — минимум позерства, самопиара, нет в нем барина. А есть максимально деловой, взвешивающий каждое слово, просчитывающий каждый свой поступок управляющий. При этом, конечно же, его душе покоя нет, и человек он просветленный. Хотя и скрывающий тонкую и ранимую художественную натуру под маской менеджера, вынужденного сражаться за вверенный ему участок культуры в эпоху дикого капитализма. Не будь в Гусеве этой хватки, Русскому музею пришлось бы туго. А при нем Русский музей стоит там, где ему полагается, занимается тем, что ему предписано. И за это низкий поклон вам, дорогой наш, хотя и с виду такой суровый, Владимир Александрович!

— Если б вы 100 лет спустя после нашего разговора вернулись в Петербург, каким бы хотели его увидеть?
— Таким, какой он сейчас. Не слишком изменившимся. И изменения чтобы были к лучшему. С хорошими дорогами, тротуарами, мостовыми, хорошими чистыми фасадами, с благоустроенными дворами не только в центре. Ну и желательно — с хорошей погодой.

— Был ли такой момент, такой период, когда Петербург на вас давил, сковывал вас, испытывал на прочность?
— Сразу, как только я начал жить и учиться в Петербурге, попал в совершенно другую атмосферу. Детство мое прошло в основном в Москве и Калинине. Вся моя семья, все корни — московские, отец был военным, его перевели в Калинин. А все жили в Москве, и поэтому я все детство проводил у бабушки в Москве… В Петербурге — вот эта регулярная архитектура, климат более суровый, и, конечно, это оказывает некоторое психологическое воздействие. И белые ночи… Это своеобразная атмосфера, к ней надо было привыкать. Она располагает к некоторой мерехлюндии, к такой в большей степени созерцательности. Но я привык, и давить на меня Петербург перестал.

— Какие две-три городские проблемы вам лично не дают спокойно жить и спать?
— Спокойно жить и спать мне не дают проблемы музея. А что мешает в городе? Загрязненность, мусор дворов и подъездов — чуть шагнешь в сторону от центра, от главных улиц. И еще загазованность, сложность с регулировкой движения транспорта, с парковкой в историческом центре города. От этого, конечно, страдают и памятники, и штукатурка на зданиях, и сады наши — и Летний, и Михайловский, и Михайловского замка. Загазованность от транспортных потоков — конечно, проблема.

— Удивительно, что ее никак не соберутся решить…
— Вы знаете, все-таки Петербург строился для карет, и как переделать город, не разрушая исторический центр? Не прокладывая новые бульвары, как это было сделано в Париже... Но если начать это делать, мы бы первыми закричали: «Руки прочь от исторического центра!» Проблема сложная, и, я думаю, она мешает всем, и мешает не оттого, что кто-то не способен действовать решительно…

— Какие особенные места в Петербурге вы показываете своим гостям-друзьям?
— Я очень люблю Петропавловскую крепость и все вокруг нее и, конечно, дворцы и сады Русского музея.

— За кого из известных петербуржцев вам было или сейчас стыдно, неловко?
— Такого не было. А если бы было, надо говорить им об этом в глаза, а не за спиной.

— А кем тогда вы гордитесь из ныне живущих? Кто вас восхищает?
— Каждый человек уникален. Вы хотите, чтобы я вам назвал список почетных петербуржцев?

— Нет-нет, меня просто интересует ваше мнение…
— Вот недавно был юбилей Юрия Хатуевича Темирканова. И друзья, и соседи, да много замечательных людей в Петербурге. Достойных очень много, и назвать двух-трех я не могу. Даниил Александрович Гранин, которого я глубоко уважаю.

— Ему ведь 1 января уже 95 исполнится…
— Тем не менее он активен. Были у нас хорошие, теплые отношения с Кириллом Юрьевичем Лавровым, Андреем Павловичем Петровым. Таких людей много и ныне живущих, и не стоит замыкаться на отдельных именах.

— Как вам нынешний Петербург по сравнению с тем, что было 10, 20, 30 и так далее лет назад?
— И так далее — я не знаю, я приехал в 1969 году. Очень люблю рассматривать старый Петербург на фотографиях. Которому, кстати говоря, вывески и рекламы не мешают. Вывески иногда наивные, разностильные, город живой. Сейчас много говорят о том, что реклама должна быть спокойней, но все-таки она говорит о том, что город живет.

Приблизительно двадцать лет назад мы с Анатолием Александровичем Собчаком вышли (я тогда был председателем комитета по культуре) из дворца Белосельских-Белозерских, и был черный Невский… Иномарки без номеров ходили, Невский был без рекламы… И мы с Собчаком между собой перекинулись: неужели Невский снова когда-нибудь станет таким, каким его описывал Гоголь?! А сейчас Невский все-таки преобразился. И не только Невский, а почти весь центр стал другим.

— Нет ли в этом некоего патриотического преувеличения, когда мы называем Петербург самым красивым городом мира?
— Во-первых, считать свой город самым красивым в мире имеет право каждый. Каждый город мира — часто самый красивый для тех, кто или родился в нем, или живет и любит. Но я считаю, что о любви вообще кричать не стоит. Дело это сугубо личное. И для меня Петербург — замечательный, чудесный, красивый город, из которого я никогда не собирался уезжать в другой. Но я считаю, что сейчас пора заразить друг друга другим патриотизмом — патриотизмом земного шара, чтобы не боролись мы за то, что наш город — самый чудесный, наша страна — самая чудесная, наша страна — самая крутая, что мы — короли Горы. А патриотизм земного шара — в том, что шар-то маленький, а мы все стараемся быть один круче другого.

— Что вы лично сделали для Петербурга, и что он сделал для вас?
— Что я сделал — это вы спросите у Петербурга. А что он для меня сделал? Ну, я не знаю. Есть такие строчки: «За радость тихую дышать и жить кого, скажите, мне благодарить…» (Осип Мандельштам. — Прим. авт.). Может быть, и Петербург, в котором я живу.

— Есть у вас или вашей семьи какие-то воспоминания, ассоциации с газетой «Вечерний Петербург» («Вечерний Ленинград»)?
— Первые мои маленькие заметки о выставках в Ленинградской организации Союза художников, где я был ученым секретарем, о том, что происходит в мастерских художников, появлялись в «Вечёрке», которая тогда располагалась в здании Лениздата на Фонтанке. Эти времена я помню.

— Как вы проводите свои петербургские вечера?
— По возможности, без суеты.