Владимир Рецептер: Мы учимся у Пушкина
Известный пушкинист рассказал о своей новой книге «Принц Пушкин, или Драматическое хозяйство поэта», о театре слова и словодействия, об актерском даре великого поэта
19 октября по традиции отмечалась пушкинская дата — годовщина Лицея. Это и стало хорошим поводом побеседовать с народным артистом России Владимиром Рецептером — известным актером, режиссером, педагогом, поэтом и прозаиком, основателем и руководителем Государственного Пушкинского театрального центра в Санкт-Петербурге (Фонтанка, 41).
Сцена из спектакля «Дон Гуан».
Александр Сергеевич был гениальным актером
— Владимир Эммануилович, вы занимались и занимаетесь Пушкиным не только как практик — актер и режиссер, но и как филолог. Когда же вы «заболели» Пушкиным?
— «Болезнь» началась с актерского интереса к «Моцарту и Сальери». Результатом осмысления этой пьесы стал моноспектакль «А. С. Пушкин. Диалоги», выпущенный на Малой сцене БДТ в 1969 году. Я сыграл и Моцарта и Сальери, но, помимо этой «маленькой трагедии», в основу спектакля легли еще не имевшие сценической истории «Разговор книгопродавца с поэтом», «Сцена из «Фауста»» и «Наброски к замыслу о «Фаусте»». Костюмы сделал Слава Зайцев, ныне наш великий кутюрье, и, кстати, его эскизы у меня сохранились.
А в журнале «Вопросы литературы» появилась моя статья «Я шел к тебе…». Главное для Пушкина, как я писал, выражено в этой фразе. Ведь главное в пьесе — кризис дружбы, страшные недоумения Сальери и трагические предчувствия Моцарта, которые у него вылились в «Реквием». Моцарт чувствует трагическое излучение, исходящее от друга, поэтому и говорит: «Мне совестно признаться в этом…». И в рецензиях на спектакль отмечалось, что мой Моцарт впервые сыгран как герой трагический… Я понял, что для Пушкина форма диалогов всегда оставалась структурной необходимостью — и в прозе, и в поэмах. Вспомните «Полтаву», «Цыган». Конечно же, ошибка печатать «Анджело» в томе поэм, а не томе драматургии. Пушкин сам называл «Анджело» пьесой. На материале шекспировской «Меры за меру» вышло что-то совсем свое… Но ни пушкинисты, ни театроведы об этом не говорят.
Фото: Архив редакции
— По первому образованию вы филолог. Занимались ли вы Пушкиным с научной точки зрения, учась в университете?
— Пушкину отводилось, конечно, какое-то место в университетской программе, я его читал и что-то знал наизусть. Но личным импульсом к исследованию Пушкина стал для меня актерский интерес. Мне как актеру хотелось выяснить для себя предлагаемые обстоятельства пушкинской пьесы. Даже учась на филфаке, я был человеком «от театра», играл в университетском театральном коллективе. Видимо, я прошел тот же путь от университетского театра до профессиональной сцены, что и Алла Демидова, Ия Саввина, Сергей Юрский, Андрей Толубеев.
— Сегодня вы существуете на перекрестке творческого и научного подходов к Пушкину. Творческое исследование по-прежнему подчиняет себе научное?
— Со временем я стал понимать, что все-таки действую на «пограничье». Мой друг Натан Яковлевич Эйдельман заметил, что я живу на стыке двух профессий. И на этом стыке возникают необходимые искры, которые освещают тьму обоюдных заблуждений. Заблуждение само по себе рождает энергию; Виктор Борисович Шкловский так и говорил: энергия заблуждения. Часто важные научные открытия возникают на стыке разных дисциплин. На границе физики и математики Пуанкаре создал свою гипотезу, которая благодаря открытию Перельмана превратилась в теорему Пуанкаре.
И сейчас, когда я завершил очередную статью о Пушкине, важно, чтобы наука — даже текстология (я уж не говорю о литературоведении, о критике) — выделила театр Пушкина как отдельное направление. Так же, как и театр не должен заблуждаться, имея такое количество открытых наукой (текстологией в том числе) фактов. Заниматься Пушкиным иначе — «бесхозяйственно» и вне здравого смысла, а здравый смысл — одна из мощнейших сторон пушкинского гения.
— Лекция шекспироведа Алексея Бартошевича, показанная на телеканале «Культура», называется «Шекспир — человек театра». Алексей Вадимович доказывает, что пьесы Шекспира нельзя понять, изучая их только с точки зрения литературы, не учитывая условия сцены того времени. Пьесы Пушкина не увидели сцены при жизни автора. Насколько, по-вашему, можно говорить о Пушкине как о человеке театра?
— Пушкин — абсолютно театральный человек. И на его драматургию не стоит смотреть с одной только литературоведческой позиции. В 1820-е годы Пушкин увлекался театром, подобно другим дворянам, был «гражданином кулис». Театр оказался близок его натуре, его творческой природе. Когда поэт во время написания истории Петра рассказывал Погодину, как Петр допрашивал своего сына, изможденного заточением, у Пушкина вытягивалось лицо. А Шевырев говорил, что, читая «Бориса Годунова», Пушкин становился красавцем. Кроме всего прочего, Александр Сергеевич был гениальным актером. По уровню его, думаю, можно сравнить появившимся на свет много позже Михаилом Чеховым.
Александр Сергеевич перестал интересоваться повседневным театром своего времени, но не утратил интереса к перспективе строительства нового русского театра.
Богатое драматическое хозяйство
— Сейчас вы выпускаете книгу «Принц Пушкин, или Драматическое хозяйство поэта», само название которой перекликается с шекспировским принцем датским…
— Если развивать тему отношений Пушкина с Шекспиром, прежде всего отмечу, что Шекспир находился в лучшем положении, чем Пушкин. Во-первых, неизвестно, кем был Шекспир. (Смеется.) Я склоняюсь к мнению Ахматовой, что это был придворный человек или человек, имеющий право на английскую корону, который отдавал артисту по имени Шекспир свои драматические сочинения, а тот с коллегами их разыгрывал. Но, как сказала Анна Андреевна — лично мне, — этому человеку повезло: ему удалось скрыться... Пушкин, один из величайших драматургов, учился у Шекспира и сам признавался в этом. Он написал гениального «Бориса Годунова», опираясь на шекспировский опыт. Но, как у всякого гения, у него выходило все-таки по-другому, по-своему…
Нововведения Пушкина в драму оказались чуждыми театру его времени. Неспроста в предисловии к «Борису Годунову» он написал: «Нововведения опасны и, кажется, не нужны». Что поделать: в России надо жить долго. Шекспир писал для театра, и театр играл его пьесы. Пушкин писал для театра, но его пьес театр не играл. Вот в чем трагедия Пушкина как театрального человека.
— Что войдет в эту книгу?
— Мои литературоведческие и текстологические работы о пьесах Пушкина — о «Русалке», о «Маленьких трагедиях», а также статья «Принц Пушкин, или Цельность замысла». Замысел Пушкина, как я понимаю, был в том, что он, стремясь к перестройке театра, задумал перестройку не только драматургии. Он говорил, что нужна совершенная перемена актерской методы. Нужна полная перемена способа сценического существования, умение органично существовать, не разрушая стиха… И еще нужна, говоря революционным языком Маяковского, перековка зрителя. Потому что нельзя судить о достижениях театра по рукоплесканиям «нашей публики»!
Вы, конечно, поняли, что в своем заглавии я перефразировал Ходасевича, который назвал свою книгу «Поэтическое хозяйство Пушкина». Позже наш Пушкинский театральный центр планирует издание тома пушкинской драматургии, куда войдут, помимо известных пьес, и «Анджело», и «Альманашник», и «Мария Шонинг», и многие другие как бы просящиеся на сцену вещи Пушкина. В общем, драматическое хозяйство окажется гораздо богаче, чем это представляют себе ученые Пушкинского дома.
Сцена из спектакля «Дон Гуан».
Прокладывание новой дороги
— О театре Гоголя, Островского или Чехова можно с уверенностью говорить как о сложившемся явлении с давними традициями. Разговор о «театре Пушкина» заведомо проблематичен до сих пор. Как вы думаете, почему?
— В свое время я ответил на этот вопрос так: «Не Пушкин несценичен, а театр не пушкинизирован». Театр всю свою энергию упорно тратит на давние заблуждения. Но с этими заблуждениями борется прежде всего само время. Ну, кое-что делает и Пушкинский театральный центр в Петербурге, и театр «Пушкинская школа» на Фонтанке, 41, и Пушкинский театральный фестиваль во Пскове и Михайловском, который я провел 20 раз… По итогам фестиваля и его ежегодной лаборатории были изданы 2 тома «Играем Пушкина»… Пушкинские спектакли, которые идут у нас на Фонтанке, объединены программой «Театральное собрание сочинений Пушкина». Набран студенческий актерский курс в Театральной академии, и пушкинское наследие, как вы можете догадаться, во многом лежит в основе нашей методы. И у меня есть некоторые педагогические соображения по поводу того, как ускорить приближение своих студентов к пушкинскому театру.
В общем, можно сказать, что движение в сторону театра Пушкина началось. И конечно, надо сохранять веру в будущее, которое, надеюсь, переменит вектор российского театра. Хотя степень трудности этой задачи мне ведома.
И в деятельности нашего центра — и книгоиздательство, и спектакли, и фестивали, и педагогика — важны все направления. И в этом цельность нашего замысла. А поскольку мы находимся в самом сердце Петербурга, рядом с Невским, надеюсь, наше сердечное излучение будет все больше доходить до наших земляков.
— Сегодня театр уходит от слова, становится все более визуальным, «физическим», телесным. Для Петербурга «театр художника» — понятие не отвлеченное, а вот чтецкие программы не пользуются такой популярностью у артистов, как раньше. Как вам удается существовать против течения?
— Верности слову и смыслу меня учили прежде всего великие русские писатели, мои театральные педагоги. Со своими моноспектаклями и концертными программами я объездил почти все российские города и веси, порой приходилось выступать в залах на сто, двести, пятьсот и даже на две тысячи человек — в зале Чайковского, например. В моем понимании, каждый спектакль, каждое выступление со сцены — это какое-то мое сообщение зрителю. Театр существует не для себя, а для кого-то. Не в низменном смысле, не чтобы зритель «пришел отдыхнуть», а чтобы пришел «окормиться». Ведь кроме слова «кормиться» в русском языке есть слово «окормляться».
Понимаете, строго говоря, театра слова не существует. Театр это всегда действие или словодействие… В этом смысле то, чем мы занимаемся, по-своему продолжает все то, чему я научился у Георгия Александровича Товстоногова за 25 лет совместной работы, у Розы Абрамовны Сироты, которая окормляла не только меня, но и Иннокентия Михайловича Смоктуновского и многих других. В наше время Пушкиным системно занимались Петр Наумович Фоменко, Анатолий Александрович Васильев. Да вот, пожалуй, и все. Но «Пушкинская школа» это совершенно автономный путь. Это прокладывание новой дороги. Мы учимся у Пушкина — русскому языку, русской речи, смыслу, ясности, мы не устаем учиться, независимо от возраста. И приглашаем к себе не поучать, а вместе поучиться Пушкину.
