Во время войны она не оставила на поле боя ни одного раненого
А теперь фронтовичка оказалась фактически запертой в четырех стенах
88-летняя Ирина Владимировна Грызова (Яворская), участница Великой Отечественной войны, получившая ранения на фронте, награжденная боевыми медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией», инвалид-колясочник I группы, не может самостоятельно попасть на улицу: ей не преодолеть большие лестничные марши парадного.
Ветераны, обращающиеся за помощью на горячую линию «36 квадратных метров», как правило, живут в крайне стесненных условиях (обычно — в так называемых семейных коммуналках) или же и вовсе не имеют жилья и вынуждены снимать самое дешевое, неблагоустроенное где-нибудь на выселках.
У 88-летней Ирины Владимировны Грызовой (Яворской), прошедшей войну санинструктором, поэтессы, педагога, ответственного секретаря городского Совета ветеранов войны, как раз жилье есть — однокомнатная (67 кв. м) квартира в центре города, в доме социального обслуживания Центрального района (5-я Советская ул., 5). Сама по себе квартира — сказка. Да вот только выйти из этой квартиры, расположенной на третьем этаже, инвалид-опорник не в состоянии. Нужна серьезная посторонняя помощь. Лифта на лестничной площадке нет, он расположен между этажами. Причем лифт обычный, узкий, в него на коляске никак не въехать. Ирина Владимировна просит у государства вместо этой шикарной квартиры, находящейся в собственности государства, небольшую квартиру, которой сможет распоряжаться сама. Но в доме с пандусом и лифтом. Чтоб быть самой себе хозяйкой и не нуждаться в посторонней помощи. Но на свои просьбы получает упорные отказы от власть имущих.
«Зачем мне эти хоромы, если я тут заперта, как в клетке?»
Автор этих строк в гостях у Ирины Владимировны. Не могу не отметить: несмотря на преклонный возраст и пережитые испытания, это очень деятельный человек. Сидеть у телевизора — не ее удел. И еще: Ирина Владимировна замечательно выглядит, она необыкновенно артистична. Трудно поверить, что многие годы она была только педагогом. Это прирожденная актриса: жесты, мимика, хорошо поставленный голос. Нет, драматический театр потерял великую актрису! Но так сложилась судьба Ирины Владимировны. Творческой карьере помешала война.
— Завтра мне ехать на работу — я ответственный секретарь на общественных началах городского Совета ветеранов. Завтра ко мне придет соцработник, будет меня чуть ли не на себе тащить по лестнице до лифта. Поедем на лифте, далее — она меня будет тащить еще один лестничный марш вниз. А потом еще несколько ступенек между первым этажом и дверью в парадное. Причем последние ступеньки — самые тяжелые. Там и поручней нет, чтобы мне держаться. И еще соцработнику придется отдельно мою инвалидную коляску спускать: по лестнице, в лифт (уже в сложенном виде), снова по лестнице. Дальше соцтакси выручает. А потом, из Совета ветеранов, снова пытка: и для меня, и для соцработника. Пока в квартире не окажусь. Да и в квартире, несмотря на большую площадь, есть сложность: в туалет на коляске — никак. Туалет маленький, — поясняет Ирина Владимировна, выезжая на коляске на лестничную площадку. И дальше все: стоп.
На лестнице, к слову, сейчас идет косметический ремонт. Все красят к Дню Победы. Да только что толку от обновленной лестницы ветерану, которому эту самую лестницу не преодолеть?
Ирина Владимировна родом из Воронежа. После войны поехала с мужем-однополчанином по месту его новой службы — в Узбекистан. В Петербург, к дочери, перебралась после смерти мужа. Жила с семьей дочери в квартире зятя (теперь уже бывшего). Жить было очень сложно — и морально, и физически (с больными ногами тоже самостоятельно не преодолеть лестничные марши). После выхода указа президента об обеспечении жильем ветеранов обратилась к властям. Ей отказали: не преодолен ценз оседлости, определенный для Петербурга в 10 лет.
После вмешательства сотрудников нашей горячей линии «36 квадратных метров» власти еще раз пересмотрели ситуацию, в которой оказалась Ирина Владимировна (см. «ВП» от 21.09.2009 г.). И учитывая ее боевые заслуги, дали ей эту квартиру в доме социального обслуживания. Тогда она согласилась: ведь ситуация была отчаянная. Но со временем со здоровьем становилось все хуже и хуже. Теперь лестницы стали совсем непреодолимы. Участница войны снова обратилась к властям: ценз оседлости пройден — так дайте обычную небольшую квартиру в доме с пандусом и лифтом. А в государственные хоромы в 67 кв. м заселите кого-то другого.
— Сейчас квартиры ветеранам дают на окраинах города. Пусть так. Но если у меня со здоровьем станет хуже и я не смогу справляться с бытовыми проблемами, по крайней мере такую квартиру смогу поменять хоть на комнату рядом с дочерью, — говорит бывшая санинструктор, спасшая сотни жизней, ни одного раненого не оставившая на поле боя.
Но ответы от властей идут как под копирку: отказать. Потому что и так есть квартира 67 кв. м. Пишут, что она обязана прожить в этом социальном доме пять лет (которые, к слову, уже истекают в июле). Власти не хотят понять, что квартира непригодна для проживания инвалида-колясочника, к тому же ведущего активный образ жизни.
Выходила на сцену еще совсем маленькой, но творческую карьеру перечеркнула война
Ирина Владимировна показывает мне свой архив. Фотографии с фронта, медали за боевые заслуги, красноармейская книжка, выданная старшине медицинской службы Ирине Владимировне Яворской в 1943 году.
Ирина Владимировна — из театральной семьи. Папа — режиссер, мама — актриса, тетя пела в опере, бабушка — в народном хоре. Родилась Ирина в Воронеже, но когда девочке исполнилось восемь месяцев, семья перебралась во Фрунзе, куда ее отца, Владимира Леонидовича, направили в качестве главного режиссера нового драматического театра. Именно там маленькая Ира через несколько лет вышла впервые на сцену. Играла детские роли — настолько ярко, что во время исполнения одной из трагических ролей в пьесе по произведениям Шолом-Алейхема зал начинал рыдать. Но судьба совершила еще один виток: родители Ирины разошлись, и девочка с мамой вернулись в Воронеж. Начала заниматься хореографией, причем уже профессионально. Часами могла стоять у балетного станка, разучивая сложные движения.
Когда началась война, девочке не было и четырнадцати…
— Наша семья жила в старой части Воронежа. В 1942 году город стали жестоко обстреливать, а в июне на улицах показались немецкие танки. Мирное население, и наша семья в том числе, попрятались в подвалы. Дом наш был старинный, и подвалы были большие, сводчатые. У каждой семьи там стояли рундуки, наполненные картофелем, другими овощами, квашеной капустой. Вот этим мы и питались. А за водой украдкой бегали к колонке во дворе. Но настал день, когда по подвалам пошли в сопровождении собак немецкие жандармы. Выгнали всех, тяжелобольных заставили вынести во двор. Тех, кто им показался поздоровее, выстроили в колонны — и вперед, в Курскую область, в город Фатеж, в концлагерь. Шли пешком два месяца. Тех, кто падал и не мог подняться, пристреливали. Немцы выдавали на сутки по кусочку странного хлеба, словно он был из целлюлозы. Иногда варили бурду. Спасало нас от голода население деревень, через которые мы проходили. Люди кидали нам свеклу, картошку. Мы все это сырым, в дорожной пыли, и съедали. И спали прямо возле дороги, на земле. Наконец пришли: нас ждал длинный одноэтажный барак, в котором ничего не было. Спали на голых досках, постелив пучки соломы. Нас спасло то, что мама, когда выходила из подвала в Воронеже, успела накинуть на себя старую шубейку. Вот этой шубейкой и укрывались как-то: я, мама, моя младшая сестренка, бабушка и тетя, — вспоминает Ирина Владимировна.
Русские пленные ремонтировали дороги. Женщины должны были тяжелыми деревянными чурбанами утрамбовывать щебенку, засыпанную в выбоины и ямы. Чуть отвлечешься, надсмотрщик обожжет тебе спину плетью. Людей практически не кормили. Так бы семья и погибла, но тут тетю Ирины взяли на немецкую кухню подсобной рабочей. Тетя воровала картофельные очистки, которые за пазухой приносила в барак родным.
Умерла бабушка, а Ирина оказалась в списках тех, кого должны были угнать в Германию. Но накануне отъезда у Ирины поднялась температура, и немцы, панически боявшиеся всякой заразы, отправили ее в больничный барак. Эшелон ушел.
А в 1943 году пленных освободили советские войска.
— Мама хотела, чтоб я немедленно уехала домой, боясь, что немцы вернутся и меня угонят в Германию. А я хотела на фронт: я должна была встать в один ряд с солдатами и отомстить фашистам. Я смогла сесть в солдатский эшелон, который шел на Елец. В Ельце как раз шло переформирование воинской части. А я сочинила легенду, что я одна, что я потерялась. Да еще прибавила себе год, сказав, что скоро семнадцать. А на вопрос командира, что я умею, ответила: все. Меня оставили в медсанбате
37-й орденоносной гвардейской стрелковой дивизии. Выполняла хозяйственные работы, ухаживала за ранеными, а по вечерам устраивала для раненых маленькие концерты: пела, читала стихи. Потом были курсы санинструкторов, и меня направили на передовую в 109-й гвардейский полк 37-й дивизии, — продолжает рассказ фронтовичка.
Участницы дивизионной самодеятельности Ирина Яворская (слева) и Лидия Ляшкова, 1944 год Фото: из архива Ирины Яворской
Осколок вынимали без наркоза
Санинструктор Ирина Яворская получила боевое крещение на Курской дуге. Ни тогда, ни потом она не оставила на поле боя ни одного раненого. Маленькая, худенькая, она вытаскивала с линии огня и тяжелораненых, волоком таща их на плащ-палатке. Вместе с раненым нужно было тащить и его оружие. Таков был приказ. А винтовки Мосина были большие, и вся эта ноша, казалось, совсем не по силам хрупкой девушке-подростку. Но она справлялась.
Во фронтовом аду Ирина неожиданно для себя самой стала сочинять стихи. Тетрадь со стихами никому не показывала. Лишь изредка читала что-то из своих произведений товарищам. И с самого начала своего боевого пути она стала принимать активное участие в самодеятельности.
— Профессиональные артисты приезжали редко: это же была передовая, очень опасно. А мы выступали. И нужно было видеть лица солдат, которые, слушая наш концерт, хоть на какое-то время могли побывать в мирной жизни. Особенно популярны были песни под баян, в том числе песни из советских кинофильмов, — уточняет Ирина Владимировна.
В 1943-м Ирина Яворская была ранена. Это было первое (и не последнее) ранение.
— Мы находились в селе Михайловка под Курском. В местной школе должен был состояться концерт духового оркестра. И как раз в это время над нами пролетел немецкий самолет-разведчик. Летчик увидел, что к школе направляется много людей, и сбросил бомбу прямо в школу. Прямым попаданием, — поясняет Яворская.
Ирину задела рушащаяся стена, сломав руку. Но Ирина была молода, и все быстро зажило.
Вторым было осколочное ранение в бедро во время артобстрела. Осколок в медсанроте вынимали девушке без наркоза. Дали Ирине ложку, чтоб зажала зубами, вытащили металл, рану зашили. И снова в строй. Были и третье ранение, и контузия, когда потеряла и слух, и голос. Многое было.
9 мая 1945 года Ирина встретила на территории Германии, в городе Ростоке.
Красноармейская книжка, выданная старшине медицинской службы Ирине Яворской в 1943 году Фото: из архива Ирины Яворской
…Началась мирная жизнь. Ирина вышла замуж за однополчанина и вместе с мужем-военным уехала по месту его новой службы в Узбекистан. Встал вопрос о выборе дальнейшего пути. У Ирины за плечами было всего 6 классов школы. За один год, экстерном, прошла программу 7, 8 и 9-го классов. Еще и работала художественным руководителем в клубе железнодорожников.
Семья росла: появились дети. Ирина поступила в музыкальное училище на дирижерское и вокальное отделения, а потом заочно окончила консерваторию. Много лет работала педагогом в музыкальной школе. Много занималась общественной работой: организовала ансамбль русских народных инструментов, вокальный ансамбль «Катюша», в котором пели женщины-фронтовички. Много работала в советах ветеранов.
И вот теперь эта энергичная женщина, столько добра сделавшая для людей, обречена быть в четырех стенах, не имея возможности выбраться из квартиры. Разве это справедливо?
