Война спасла отца от ареста

О Владимире Феликсовиче Инчике вспоминает его сын

8 сентября мы вспоминали блокаду, одно из самых страшных и трагических событий XX века. Сегодня особенно ценны живые свидетельства того времени, дневники, письма, рассказы старших родственников. У нас в руках — рассказ профессора Всеволода Инчика об отце. О человеке, прошедшем Первую мировую, сталинские времена… И погибшем в блокаду, как сотни тысяч ленин­градцев.

В квартире Всеволода Инчика — целый блокадный музей, посвященный певице Вере Шестаковой.

Идя в бой, читал «Отче наш»

Доктор технических наук, профессор кафедры химии Санкт-Петербургского архитектурно-строительного университета Всеволод Инчик — известный петербургский собиратель. Это он по собственной инициативе, на собственные средства при активном участии жены Татьяны Викторовны в своей квартире создал музей «Блокадная комната певицы Веры Шестаковой». Солистка Малого оперного театра Вера Шестакова — младшая сестра матери Всеволода Владимировича. Раритетов набралось столько, что в комнате не умещаются. А вот документальные свидетельства жизни и деятельности отца Всеволод Владимирович буквально по пальцам перечесть может…

— Папа, Владимир Феликсович Инчик, родился в 1886 году в Казани, — начинает профессор Инчик свой рассказ. — Была еще сестра младшая — Ольга. Она вышла замуж за кавказского князя и вскоре после революции уехала в Париж. Отец мне, помнится, наказывал: о родственниках и тем более о тетушке в Париже говорить никому не следует.

Владимир Феликсович о своем участии в Первой мировой также предпочитал помалкивать. Я знал только, что он окончил Московский строительный техникум и в 1914 году был призван в действующую армию, служил в строительном батальоне — занимался наведением мостов через различные водные преграды.

Лишь однажды, в возрасте где-то девяти или десяти лет я невольно услышал его рассказ об одном из военных эпизодов.

При наведении очередного моста военные строители оказались под обстрелом. Когда немцы приблизились к мосту вплотную, командир поднял взвод в контратаку. Враг был отбит и отброшен. Но и от взвода осталось два человека: папа и его товарищ, имени которого я, конечно, не запомнил. Отец не был даже ранен. После боя он сказал товарищу: «Наверное, мы остались живы потому, что я шел в бой и все время читал «Отче наш». На что тот говорит: «И я тоже все время читал «Отче наш». Больше об участии отца в Первой мировой я не знаю ничего.

Из документов Владимира Феликсовича того времени сохранились: удостоверение, свидетельствующее, что «студент Инчик летом 1917 года работал на постройке срубов для блиндажей и место работы усиленно обстреливалось неприятельской артиллерией», и фотография, где он в офицерской форме, с папахой в руках. Фотография — в рамке, под стеклом, вместе с засушенными цветками клевера. Видимо, она таит какую-то романтическую историю.

— Папа женился в 40 лет. Мама задавала вопрос: «А что, у тебя до меня не было дам?» Он категорически отрицал. Мама в разговоре со мной, когда я подрос, удивлялась: «Как бы не так! Такой представительный мужчина!» Папа был высокого роста (180 см, не меньше), сухощавый плюс офицерская выправка… Он очень щепетильно относился к своему внешнему виду, и не только к своему. Если возвращался с работы, а я еще бегал по улице, осматривал меня с ног до головы. «Замазура! Ботинки в пыли. Вернись домой, вычисти и возвращайся во двор. Ты не имеешь права быть в таком неряшливом виде…»

«Когда по ночам скрипят тормоза...»

— Отец окончил Институт путей сообщения по специальности «инженер по строительству мостов и тоннелей». Несколько лет проработал на Кировском заводе, после чего стал часто менять организации. Увольнялся либо по собственному желанию, либо когда открыто намекали: «А не подать ли вам, Владимир Феликсович, заявление об увольнении?..» Работать на одном месте ему мешало одно обстоятельство. Однажды, когда отец заполнял анкету, он задумался, как ответить на вопрос: есть ли родственники за границей? Решил обсудить ответ с мамой: «Писать, что у меня есть сестра в Париже?» Мама: «А спрошу-ка я у своего младшего брата». Младший мамин брат, дядя Гриша Шестаков, был активным коммунистом, даже ходил в полувоенном обмундировании и имел личное оружие — пистолет. Кем он работал или где служил — теперь можно только догадываться. Мама считала, что ее младший брат хорошо ориентируется в политической ситуации. Дядя Гриша в силу своей прямоты и, видимо, недальновидности сказал: «Конечно, надо». И у отца начались проблемы.

…Однажды просыпаюсь ночью — отец в полном облачении ходит как маятник по комнате: туда-сюда, туда-сюда. Позже я спросил у мамы: что случилось? «Сынок, ты же знаешь, сейчас идут аресты, и когда скрипят тормоза у дома — значит, за кем-то приехали…» Потом мама мне говорила, что, видимо, война спасла отца от ареста.

«Хочу повесить вождей»

— Воспитан я был патриотом своей социалистической родины. Я любил всех вождей — Сталина, Ленина, Ворошилова, Калинина, Молотова… Отец меня в моих ура-патриотических порывах поддерживал.

Перед праздниками в Ленинграде стены домов украшали лозунгами и портретами партийных руководителей. Я подумал: а почему бы мне и дома не устроить похожую галерею? Тем более что я давно уже вырезал из газет портреты вождей — не мог же я выбросить газеты с портретами руководителей партии и правительства! Вот я и говорю отцу: «Я хочу повесить вождей — как на улице — у себя в комнате». — «Вешай». Я стал гвоздями приколачивать портрет к стенке, да так, что посыпалась штукатурка. Отец не останавливал. Он только сказал: «Ну что ты вешаешь вырезки из газеты? Наклей портрет на картон — так-то лучше будет». Я последовал его совету.

На снимке — молодой Владимир Инчик в офицерской форме. А цветы напоминают о какой-то романтической истории...

Перед каким-то праздником вижу в газете на первой полосе речь Молотова, на второй — ее продолжение. Естественно, есть и портрет. А еще на первой полосе указ о назначении Берии на должность наркома внутренних дел. Вырезаю Молотова, Берию, наклеиваю на картон. «Папа, я повешу?» — «Вешай». И тут я поделился с отцом своим сомнением: «Понимаешь, папа, некрасиво получится: портрет Молотова большой, а Берии совсем маленький». — «Тогда перерисуй портрет Берии, сделай его одинаковым с Молотовым».

Отец учил меня рисовать, он сам хорошо рисовал. Я бережно храню некоторые его рисунки, в том числе и автопортрет, правда, незаконченный. Он любил перерисовывать портреты с фотографий.

В конце четвертого класса я, вернувшись из школы, подошел к отцу: «Папа, учительница сказала, что во всех классах висят портреты Сталина, а у нас нет, нам Сталина не хватило». Отец ничего не сказал. Через день-два-три показывает портрет Сталина, перерисованный из газеты и подкрашенный акварелью. Абсолютное совпадение! «Неси в школу». Учительница пришла в восторг. Портрет поместили под стекло, повесили над доской, и учительница не один раз, войдя в класс, говорила: «Ну вот, дети, видите, теперь и у нас есть портрет Сталина! Его нарисовал папа Воли Инчика!» Я был счастлив.

Вскоре после этого, 14 июня 41 года, в день моего рождения, у нас, как всегда, собрались гости, пришли родственники по шестаковской линии. Я решил козырнуть: «Папа сделал портрет Сталина. Он висит в нашем классе!» Вдруг дядя Гриша как-то робко произнес: «А вы знаете, что портреты, которые где бы то ни было вывешиваются, должны утверждаться соответствующей комиссией? В противном случае художник может пострадать…» Мама побледнела, я заволновался, папа сидел совершенно растерянный. Гости ушли — как с похорон. Мама говорит: «Что же делать, Володя, портрет не утвержден… Мы можем пострадать… Надо бы его как-то снять…» Отец: «За то, что мы снимем портрет Сталина, попадет еще больше!» Но подавленное и тревожное душевное состояние наше продолжалось недолго: через неделю началась война и все об этом неутвержденном портрете забыли — навсегда! Кроме меня, разумеется…

«У нас не было сил на отчаяние…»

— В 40 году отец устроился на работу в строительное управление №5, засекреченное, потому что занималось оно стройкой стратегического объекта — метро. Несмотря на свое не рабоче-крестьянское происхождение, сестру в Париже и т. д., он был принят туда. Значит, требовался специалист его уровня, знаний и опыта.

К началу Великой Отечественной папа был уже непризывного возраста. Его привлекли к строительству укреплений, в том числе и на Лужском рубеже, где он получил сильную контузию, после чего стал плохо слышать. Затем в Ленинграде ему было поручено наблюдать за состоянием разрушенных бомбами и снарядами домов. В целях безопасности. У зданий и стен, которые могли рухнуть, выставляли посты, обносили их заборами. Занимался он этим делом, пока хватало сил. К январю 42-го папа от голода обессилел настолько, что перестал ходить.

Владимир Феликсович Инчик вел блокадный дневник. Начал он его 7 сентября 1941 года, накануне дня, когда вокруг Ленинграда сомкнулось вражеское кольцо. Пока мог, писал сам, потом стал диктовать мне. Первая запись моей рукой сделана 13 января 1942 года. Последняя — 20 января: «Надо умирать. Жаль бросить детей, оставить жену в осажденном городе, полном ужасов войны, голода, холода, темноты, на неизбежную смерть…»

Папа умер 21 марта 1942 года. В день рождения жены, Лидии Ивановны, моей мамы, которой исполнилось 45 лет… К тому времени мы настолько привыкли к смерти, что у нас не было отчаяния. Но не было и сил вынести труп из квартиры. Недели через две мама встретила какого-то знакомого — он и увез папу. Туда же, куда мы, пока были силы, отвезли бабушку, — в Канонерский переулок. Там находилось что-то вроде морга под открытым небом — на огороженном забором участке трупы складывали как дрова.

Позже мне стало известно: в каждом районе был подобный морг, откуда покойных вывозили на кладбища, кого на какое — родственникам не сообщалось. Однако одна наша знакомая разузнала: с Канонерского везли на Пискаревку. Так что и бабушка, и отец похоронены в одной из братских могил на Пискаревском кладбище…

***

«Папа, учительница сказала, что во всех классах висят портреты Сталина, а у нас нет, нам Сталина не хватило». Отец ничего не сказал. Через день-два-три показывает портрет Сталина, перерисованный из газеты и подкрашенный акварелью. Абсолютное совпадение! «Неси в школу». Учительница пришла в восторг. Портрет поместили под стекло, повесили над доской, и учительница не один раз, войдя в класс, говорила: «Ну вот, дети, видите, теперь и у нас есть портрет Сталина! Его нарисовал папа Воли Инчика!» Я был счастлив.

***

Владимир Феликсович Инчик вел блокадный дневник. Начал он его 7 сентября 1941 года, накануне дня, когда вокруг Ленин­града сомкнулось вражеское кольцо. Пока мог, писал сам, потом стал диктовать мне. Первая запись моей рукой сделана 13 января 1942 года. Последняя — 20 января: «Надо умирать. Жаль бросить детей, оставить жену в осажденном городе, полном ужасов войны, голода, холода, темноты, на неизбежную смерть…»