«Вот видите, что без меня делается!»

Ровно год назад не стало Юрия Любимова

О встречах с легендарным режиссером вспоминает петербургский актер и режиссер, создатель театра «Эксперимент» Виктор Харитонов:

— Думаю, то, что я расскажу, теперь, когда Юрия Петровича уже нет, представляет интерес не только для меня…

После первого увиденного мной в Москве спектакля Любимова я понял: Театр на Таганке — мой театр. Родной мне театр — по направлению, по мыслям. К сожалению, не помню, какой был спектакль, но точно не «Добрый человек из Сезуана». Потому что после знакомства с молодой Таганкой мне страстно захотелось посмотреть спектакль, с которого начался театр Юрия Любимова.

Приехав в следующий раз в Москву, я бросился к репертуарной афише и увидел: «Добрый человек…» играется, но не в Театре на Таганке (тогда — Московский театр драмы и комедии. — Прим. авт.), а в Театре Маяковского. Купил билет и отправился на Сретенку.

Зал был переполнен. Но во время действа недовольные уходили, демонстративно хлопая креслами. Актеры кричали в зал — до сих пор помню: «Шагают бараны в ряд, бьют барабаны, кожу для них дают сами бараны». («Бараний марш» Бертольда Брехта из спектакля «Добрый человек…» — Прим. авт.) Я был солидарен с актерами. Это происходило в то время, когда в театр Любимова уже ломились. Ломились на гениального Любимова, а не на гениального Высоцкого — такое тоже будет, но позже. Попасть на Таганку считалось престижным. Но многие зрители не были готовы воспринимать искусство Юрия Любимова.

В подавленном состоянии стоял я в гардеробе за пальто и вдруг увидел, что передо мной протянул номерок Булат Окуджава. Нас уже двое, подумал я. Затеплилась надежда: наверняка есть еще люди, которые приняли «Доброго человека…». Значит, не зря спектакль ставился, не зря, играя, выкладывались актеры.

Я знал, что такое работать на выезде, и решил: обязательно нужно еще раз посмотреть «Доброго человека…» на родной сцене, в Театре на Таганке. А после спектакля можно и переговорить с Юрием Петровичем. К тому времени мною уже были созданы спектакли в жанре театра одного актера, и немало. Я был убежден: то, что делается в этом жанре, по духу близко к тому, что делает Любимов с большой труппой талантливых артистов. Возрождая жанр, я искал поддержки и его утверждения. Мне было очень важно услышать оценку моей работы от такого Мастера, как Любимов. Кроме того, думалось мне, я бы мог играть свои спектакли на сцене Таганки, когда она свободна. Время было такое, театральное, и без лишней скромности могу сказать: на мои спектакли тоже народ валил валом.

Разыскав репертуар Театра на Таганке и узнав телефон Любимова, я позвонил Юрию Петровичу. Рассказал о жутком приеме публикой «Доброго человека…» в Театре Маяковского и тем самым объяснил, почему хочу посмотреть спектакль еще. И попросил о встрече после спектакля — у меня есть деловое предложение.

Юрий Любимов был неудобным человеком, но прекрасным режиссером.

На Таганке я увидел совершенно потрясающего «Доброго человека…», и принимался он зрителями так, как и должен был приниматься.

По окончании спектакля я постучался в дверь впоследствии ставшего знаменитым кабинета. На стене еще не было столько автографов, но уже какие-то были.

На столе перед Юрием Петровичем, что меня очень удивило, лежал пятитомник Сергея Есенина. Эти, в голубом переплете, книжицы я прекрасно знал, потому что первый мой самостоятельный спектакль был «Сергей Есенин». Из книг торчали закладочки. Как я потом понял: Любимов готовился к постановке «Пугачева».

Я коротко рассказал Юрию Петровичу о себе, о своих работах и замыслах. О том, что мой брат — Леонид Харитонов, знаменитый «солдат Иван Бровкин», умолчал. Олег Николаевич Ефремов, когда мы с ним встретились первый раз, сразу спросил: «Харитонов? Ленькин брат?» Юрий Петрович, думаю, не видел фильмов с участием моего старшего брата. Людям, далеким от искусства, трудно в такое поверить. Леонида Харитонова знала вся страна. Но настоящий художник до такой степени погружен в свое творчество, что на все остальное у него просто не остается времени. Сколько я сам Ленькиных фильмов увидел только после того, как лишился своего театра (театра «Эксперимент». — Прим. авт.)!

Я сказал Любимову, что очень хочу, чтобы он посмотрел мои спектакли. Во всяком случае — «Интеллигентов из Одессы». Художнику всегда хочется показать свою последнюю по времени создания работу. Юрий Петрович заинтересовался: три таких разных персонажа — Исаак Бабель, Эдуард Багрицкий и Саша Черный — под одной «обложкой»?!

— Мы вскоре будем в Ленинграде на гастролях, — говорит он. — Если сможете, договоритесь с руководством театра (я тогда работал в Малом драматическом), чтобы «Интеллигентов из Одессы» включили в репертуар в один из дней наших гастролей. Я приду посмотреть.

Мне удалось договориться с руководством, о чем я и сообщил Любимову по телефону. Но в оговоренный вечер Юрий Петрович не пришел. Я узнал: он останавливался в гостинице «Астория». В «Асторию» ему и позвонил:

— Как же так, Юрий Петрович?!

На что он отреагировал следующим образом:

— Приходите ко мне в гостиницу — переговорим.

Когда я вошел в «Асторию», Юрий Петрович прогуливался по холлу вместе с Николаем Губенко. У Губенко под глазом был жуткий фонарь. Я опять:

— Юрий Петрович, как же так?! Я с таким трудом добился…

— А куда я могу от них уйти? Вот посмотрите на Николая! — сказал Любимов, любовно глядя на Губенко. — Я не могу никуда уйти! И вчера не мог никуда уйти, потому что должен был стоять на балконе и фонариком заставлять господ артистов играть! Можно по пальцам пересчитать спектакли моего театра, на которых бы я не присутствовал. Вынужден быть все время. Чтобы все шло так, как надо. Понимаете?

Теперь я его очень хорошо понимаю. Посещая впоследствии Театр на Таганке, я постоянно видел Юрия Петровича на балконе с фонариком. Он не просто отсматривал спектакли, разбирал их после с актерами, а был соучастником происходящего на сцене, держал ритм, темп игры. Когда у меня в «Эксперименте» кто-то другой что-то ставил, а потом исчезал, я с этим человеком прекращал сотрудничать. Недопустимо: поставил и бросил! Спектакль должен развиваться. Этот урок мне преподнес Юрий Любимов. Я присутствую на каждом своем спектакле, как могу, помогаю актерам.

— Давайте будем еще искать возможность, чтобы я посмотрел ваш спектакль, — сказал Юрий Петрович и неожиданно предложил: — Может быть, вы покажетесь на Таганке?

— Спасибо, Юрий Петрович, но я до мозга костей питерский. Я понимаю, что такое Таганка, я знаю, что Ленинград — самый подцензурный город, колыбель революции, от которой, как говорил Сергей Есенин, блевать хочется, но свою судьбу я связываю только с этим городом.

Больше мы не встречались. Любимов так и не видел ни одного моего спектакля. Я же на Таганке бывал постоянно. Пересмотрел весь репертуар. На какие-то спектакли ездил специально. При том, что заработная плата у меня была не столь велика, чтобы раскатывать между Ленинградом и Москвой как на трамвае за три копейки. Но для меня посещение Таганки было чрезвычайно важно. Спектакли Любимова не только питали творчески, но и утверждали и в жизненной, и в гражданской позиции. Давали поддержку и опору. Поэтому Юрия Петровича так любил его, любимовский, зритель. Поэтому его так ненавидела власть предержащая.

Да, синяк у Губенко (он нас покинул в самом начале разговора) имел не бытовое происхождение. Николай Николаевич где-то снимался, и что-то произошло на площадке. Юрий Петрович просто очень ловко продемонстрировал синяк — как пример: «Вот видите, что без меня делается!»