«Все самое интересное всегда происходит за кухонным столом»
Известный фотохудожник, автор проекта «Частная коллекция» Екатерина Рождественская представила в Петербурге свою книгу воспоминаний — «Жили-были, ели-пили. Семейные истории»
Воспоминания эти не совсем типичны: к каждому рассказу тут прилагается несколько рецептов домашних блюд (отсюда и название), потому это еще и кулинарная книга. Корреспондент «ВП» встретился с Екатериной Робертовной и расспросил ее о том, почему был выбран такой формат повествования, ждать ли нам новых книг и какие планы у Рождественской-фотографа.
Ели-пили, ругались матом, дым стоял коромыслом
— Екатерина, ну, действительно, почему же рецепты?
— Так получилось и так захотелось. Тем более что самое интересное всегда происходит за столом. И кухня — это самое теплое место в доме, это очаг. Там пахнет пирогами, чесноком. На кухне почти не бывает скандалов — они перетекают в какие-то другие комнаты. В нашей квартире, где мы жили с родителями, в маленькой кухонке стоял большой стол, за которым собирались гости. В то время я очень не любила этих гостей. Мне хотелось больше проводить времени с родителями: папа и мама часто были в разъездах. Я помню, что все свое несчастное детство провела на заборе в ожидании родителей. Или в буфете аэропорта Шереметьево, куда мы с бабушкой приезжали их встречать. И когда родители все-таки возвращались, к нам сразу приходила куча народу: Урбанский, Красаускас, Евтушенко. Гости приглашали своих гостей, а те — своих. Дым стоял коромыслом. Пили. Ругались матом. Курили беломор. Играла гитара. Все время кто-то бегал. Например, у папы с Евтушенко была дуэль — один читает стихи другого, останавливается на полуслове, второй подхватывает. Кто забывал — должен был выпить столько-то чего-то. И эта ситуация была для меня как для ребенка ужасной. Хотя сейчас я понимаю: люди собирались потрясающие. Надо было садиться под стол и записывать…
— Почему возникло желание вспомнить и рассказать?
— Все началось со старых прабабушкиных записок, которые я нашла. Она записывала таким милым детским почерком какой-нибудь кулинарный рецепт или что надо, например, купить килограмм муки. Для меня это было очень ценно — ведь дом со всеми семейными архивами у нас сгорел. И я стала писать, без всяких планов. И получилось очень интересное путешествие! Как будто идешь по темному коридору, открываешь дверь, а там стол и люди сидят знакомые. Идешь дальше, а там новая комната и новая! Притом что историю семьи я знаю довольно плохо. Мама — это южная линия: Астрахань, Саратов. Острая пряная кухня, много овощей. Папа — Сибирь. Сплошные пельмени, пироги. Во время работы я узнала, что по папиной линии мы, оказывается, из староверов-чашечников. А я не понимала раньше, почему пью чай только из своей чашки. Или ставлю ее вверх дном на блюдце — по-солдатски как-то. Оказывается, староверы так поступали! Совершенно генетический поступок, все правильно…
Все свои стихи отец посвящал ей
— Вы, получается, большая любительница кухни?
— Да. Но стараюсь себя контролировать. Лет десять назад я была довольно толстая тетя с боками. Как-то во время одной фотосъемки присела на корточки и не смогла встать, пришлось ползти — это было отвратительно! С тех пор занимаюсь в спортзале, мучаю себя три раза в неделю. У меня абсолютно садистский тренер, но это обязательно. И много пешком хожу. Сегодня вот по Питеру прошла километров десять, даже заблудилась. И после шести вечера не ем.
С сестрой Ксенией и отцом — Робертом Рождественским.
— Книга «Жили-были, ели-пили» в первую очередь все-таки об отце?
— О папе. О его самой большой любви — маме. Ведь почти все свои стихи он посвятил ей. Она была его музой, партнером, литературным критиком, женой! В этой книге много сказано о бабушке, которую все звали Лидка, и иначе ее звать было нельзя. Она была балерина оперы, удивительно легкомысленная женщина, наша гордость. Она с такой любовью ко всему относилась, так любила жизнь, так всему улыбалась! Она была счастлива, что идет дождь, не надо поливать цветы. Что она всего три часа просидела в поликлинике и ее все-таки принял врач…
Гурченко была выше всех
— Еще что-то планируете написать?
— Сейчас выходит вторая книжка, про мою работу. Она называется «Взрослые игры». Там уже все серьезно, там я вступаю на скользкую дорожку. Пишу о людях, которые приходили ко мне на проект: как они себя вели, что делали. Кому-то будет не очень приятно посмотреть на себя со стороны. Наверное, кто-то со мной не захочет разговаривать... Но с другой стороны, это не врачебная тайна. И неплохо, чтобы люди знали, как ведут себя кумиры и звезды. Например, однажды мой директор, она же крестная мама, предложила участие в съемке Олегу Янковскому. На что он сказал: «Вы — пожилая женщина, как вам не стыдно заниматься такой чепухой!» — развернулся и ушел. И вот этот романтический герой, барон Мюнхаузен, эта лестница в небо — рассыпались в прах. И дело не в том, что он отказал — я ненавижу людей, которые мутузят: «Приду, приду...», а потом не приходят. Дело в том, что это был совершенно циничный поступок. Она потом рыдала, ходила к косметологу. И таких случаев много. Познер три раза за вечер говорил, что едет на съемку, что попал в пробку. Его ждала вся команда. А выяснилось, что он даже не выходил из студии. Почему? Зачем? Видимо, слишком перевоспитан, чтобы отказать. Вообще, когда человек заходит ко мне в студию, все сразу становится ясно. Я теперь понимаю значение поговорки: «Пройти воду, огонь и медные трубы». Медные трубы проходят единицы. Гурченко прошла, Рязанов. Почти все остальные нет. Звездная болезнь — вещь безумно заразная, злокачественная, с летальным исходом.
— Есть ли у вас любимые модели?
— Моей любимой моделью была Людмила Гурченко. Она была настолько удивительной, настолько прекрасной женщиной. И настолько необыкновенной Бабой Ягой! Я не знаю аналогов у нас в стране. Она точно намного выше большинства американских кинодив. Она была абсолютно гениальна. И безумно несчастна. Ее много раз предавали. Она всегда ждала подвоха, удара и находилась в стойке боксера. Мы с ней общались 10 лет, и я очень хорошо помню ее первый приход ко мне домой. Это был тот период, когда ее никто не снимал и она медленно умирала — потому что главным для нее были съемки. Мы начали обсуждать варианты картины, и она сказала, что всегда мечтала сыграть Елизавету Английскую, потому как считает, что они очень похожи. Мы выбрали один из портретов королевы. Позже я предложила ей «Любительницу абсента» Пикассо, и она согласилась: «Это точно мое». И ушла домой репетировать фотографию! Это было настолько странно, потому что все просто приходят ко мне и садятся перед гримерами. Жириновский пришел, хотел быть Иваном Грозным. Заснул. Проснулся Иваном Грозным и закричал… Перед самой съемкой Людмила Марковна вышла на 5 минут из студии, а вернулась совершенно другим человеком — я ее не узнала. Это была не Гурченко. Маленькие потусторонние черные глаза, согнута. Еле дошла до стула, села, обхватив голову длинными пальцами, и сказала: «Быстрей снимай!..» И так было с каждой работой. После нее никто не достигал таких высот.
— Много ли осталось невостребованных картин? И каково это — подбирать нужные модели?
— Сейчас работать значительно тяжелее, чем раньше. Звезды измельчали и превратились в звездную пыль. Нет прежних величин. А тех, кто есть, я уже сняла и так и сяк. Теперь приходят стадами эти звезды. И никакие они не звезды. А в основном маленькие дети, которые не получили ни образования, ни нужного воспитания, ни опыта жизненного. И картин, соответственно, невостребованных остается очень много.
