Все так же надобны не умные, а верные

15 апреля исполнилось 80 лет со дня рождения Бориса Стругацкого

Борис Натанович Стругацкий ушел прошлой осенью, не дожив до своего 80-летия. Но у нас остается не только память о нем. Его учениками почли бы за честь называться, наверное, все наши фантасты. 

Скоро выходит фильм «Трудно быть богом» другого усопшего, Алексея Германа. В честь братьев Стругацких собираются назвать улицу или площадь... Но дело даже не в этом. Главное — то, что мы живем в реальности, в сегодняшнем дне, описанном братьями Аркадием и Борисом (все-таки невозможно говорить об одном, не упоминая другого). Фантасты, укорененные не в далеком будущем, не в фантастическом прошлом, а в сегодняшнем, — это выглядит как оксюморон. На самом деле это наверняка и есть самая высокая ступень, доступная для фантаста. С другой стороны, любое искусство — фантастично. Рассказать о жизни, не впадая в рутину банальностей, но рассказать при этом так, чтобы любая душа могла срезонировать в ответ, совместить в тексте изумление от встречи с иным и щемящее чувство узнавания — это то, что делает любой писатель. Просто почему-то мы переселяем при этом фантастику в отдельное гетто, на которое поглядывают остальные несколько высокомерно. 

Первые книги Стругацких — «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Стажеры» — были  написаны в духе, смешивающем оптимистический соцреализм с суровым мачо-реализмом Хемингуэя. Сейчас это выглядит наивным, и, кажется, братья Стругацкие были того же мнения. Но ведь это плоть от плоти своей эпохи, оттепельной и несколько ошалевшей от вдруг дозволенного, от всех невероятных перспектив, от молодецкого покорения природы, возникшего сообщества «людей гордых, веселых и добрых», которые вдруг взросли на оттаявшей земле.

Уже через год, через два эта картина дает трещину — появляются «Далекая радуга», «Трудно быть богом». И вроде бы юмористический «Понедельник начинается в субботу». Который на самом деле все о том же: иногда природа оказывается сильней. Иногда добрые и веселые люди оказываются бессильны перед обстоятельствами, и тогда их гордость, разбиваясь об эти обстоятельства, ранит осколками их же самих. Иногда оказывается, что вокруг тебя — не такие же покорители жизни, а людское стадо, живущее по законам природы и покорно бегущее самым простым путем — под горку. Иногда выясняется, что и ты, добрый и веселый, — точно такой же, что ты не можешь им всем помочь. Можешь только возненавидеть их и думать: «Протоплазма. Просто жрущая и размножающаяся протоплазма», — ненавидя и себя за это.

Обо всем этом братья Стругацкие написали как бы несколько авансом. Читателям пришлось испытать это на себе чуть позже, когда сама реальность, в которой они жили, принялась раскалываться. К этому времени уже были и «Пикник на обочине», и «Малыш», и «За миллиард лет до конца света» — все более глубокое погружение в проблему фатума и недостаточности, неприспособленности человека к счастью.

Они, конечно, попали в какой-то нерв. Иначе откуда столько экранизаций? 

Были наивно-фантастические сказки вроде «Чародеев» Константина Бромберга — для них Стругацкие переписывали сценарий под руководством режиссера, и из горьковатой сатиры на все здание отечественной науки получился какой-то мюзикл. Или экранизация «Трудно быть богом» немецкого режиссера Петера Фляйшмана, который выдал какой-то аляповатый треш-боевик. 

Над текстами Стругацких более серьезно работали и Андрей Тарковский, и Александр Сокуров, и Константин Лопушанский. «Сталкер» Тарковского или «Дни затмения» Сокурова довольно далеко отходят от литературного первоисточника Стругацких. Но это — вариации на предложенную тему, только подтверждающие, что исходная тональность, заданная писателями, точна.

А скоро выходит «Трудно быть богом» Алексея Германа. Или же не скоро — кто знает, сколько теперь, без режиссера, продлится работа над фильмом. 

Кажется, что фильм Германа, как и книга Стругацких, попросту растворился в нашей реальности, слился с ней. Это не на страницах, а вокруг нас — вольно дышится в возрожденном Арканаре, и все так же надобны не умные, а верные. Все так же черные сменяют серых — или, в крайнем случае, наоборот. И все так же бродят среди людей умные, гордые, добрые доны Руматы, бессильные помочь и им, и себе.

Николай Крыщук, писатель:
— Мы с Борисом Натановичем довольно много работали вместе в приемной комиссии Союза писателей. Для меня Борис Стругацкий — супернормальный человек. Это тот, с кем можно ехать в поезде, вместе идти, что-то делать — более комфортного партнера я не могу себе представить. Он был абсолютно прост, открыт, заведомо доброжелателен к любому собеседнику. Но при этом демократизме всегда имелось расстояние, которое было не преодолеть никакой фамильярности. В общении казалось, что смотрел на мир он глубоко — а значит, не благодушно, катастрофично. Именно поэтому он старался избегать житейских психологических конфликтов — это означало бы разменивать большой трагизм на мелочи. Но у меня впечатление, что Стругацкие были, несмотря на весь этот трагизм, людьми верящими. Они надеялись, что все-таки есть возможность устройства человеческого общества по человечным законам. Эта точка отсчета — представление о том, как должно, — всегда присутствовала, даже в самой мрачной антиутопии.

Никита Елисеев, публицист, литературный критик:
— Я долго посещал семинар Бориса Натановича, но лично с ним не общался.

Он был настоящий демократ, но при этом — опытный модератор. Выступить давал всем. Но последнее слово оставалось за ним. Не потому, что он был самым главным. А потому, что это слово было самым интересным, и после него уже и сказать было нечего.

Я помню одну замечательную вещь, которую он сказал в связи с обсуждением, нужны ли бестселлеры. Борис Натанович сказал: «Попросите водопроводчика и суперэстета назвать десять самых хороших книжек. Понятно, что не все книжки в списках совпадут. Но те, которые совпадут, — это и есть настоящие книги». По-моему, это блестящее математическое соображение.

Меня поражало в Борисе Натановиче удивительное сочетание рационального ума и теплой человеческой этики. Одно подкрепляло другое. В нем было много веселого. Это, наверное, так привлекало к нему людей.

Конечно, он был трагической фигурой. Последние его книги — особенно «Бессильные мира сего» — великие вещи. Их плохо восприняли не только потому, что они сложны, но и потому, что они очень мрачные. Хотя в общении Борис Натанович никогда не давал прорваться этому пессимизму. Он был настоящим интеллигентом. А интеллигент — это тот, кто не нагружает другого своими проблемами, даже если считает, что эти проблемы — мировые.

Самуил Лурье, литературный критик, писатель:
— В книгах Стругацких траектория проходит от утопии к политической сатире, а затем к антиутопии. Они в сущности описали драму целого поколения советских людей. Это и наш путь от веры в социализм с человеческим лицом до нынешнего дня, когда мы возвращаемся глубоко обратно. Борис Натанович до последней секунды старался спасти свой исторический оптимизм. Но, насколько я понимаю, не спас и умер в глубоком разочаровании.

Стругацкие, впрочем, были не политические, а философские писатели. И они были не антисоветские, а антидурацкие. По молодости лет и в силу образования им казалось, что вся проблема — в глупости, которая не дает осознать зло. Зло само по себе не страшно. Тут есть некая философская задача, которую они не решили. Но до сих пор имеет смысл читать их. Как и многие мыслители до них, они убедились, что человеческая глупость непобедима. Опыт последнего столетия учит, что она непобедима не случайно, а потому, что человеческая психика вообще трудно совместима с умом. Только глупость дает человеку некий психологический комфорт. И она сильнее человеческого ума. Так что дело не только в телевидении, пропаганде и башнях-излучателях. Обыкновенному слабому человеку не совладать с умом, он отказывается от него добровольно. На эту мысль наводит особенно чтение последних романов Бориса Натановича.