Все тот же Достоевский и немного политики

В Петербурге прошел VI День памяти Достоевского. На этот раз праздник распространился по всему городу

Погода неизменно благоприятствует организаторам — очевидно, уважая великого классика. Сказано у него: «в начале июля в чрезвычайно жаркое время» — значит, так и должно быть. Солнце исправно раскаляет петербургский асфальт, а краски как будто выцветают — самая подходящая декорация для помина Федора Михайловича.

В этом году праздник значительно расширился и во времени, и в пространстве. Теперь у него есть как бы сочельник: вечером 3 июля во дворе Фонтанного дома прошел «День До», где артисты читали стихи ОБЭРИУтов в «клубе капитана Лебядкина».

А 4 июля достоевщина охватила не только привычный участок Кузнечного переулка между Владимирской площадью и домом писателя, не только Сенную и ближайшие переулки, как это было в последние годы, но и Невский проспект, и Манежную площадь, и прилегающие улицы. Так что мы решили посмотреть, как Достоевский развернется в еще непривычных ему пространствах.

Папа, вы уже всем надоели

Малая Конюшенная. Сперва никого вокруг не видно, и это удивляет: обещали какие-то шествия, перформансы… Единственная барышня в старинном платье, к которой мы подскакиваем, оказывается рекламным агентом какого-то ресторана и пытается нас заинтересовать винной картой.

Когда проходишь чуть дальше, к памятнику Гоголю, замечаешь толпу любопытных, обвешанных значками с Достоевским, Идиотом, Раскольниковым и другими героями. Значит, мы на месте.

Публика пристально смотрит на горку белых кубов, сложенную у дома. На кубах надписи: «Мечта», «Свобода», «Страх», «Реанимация»...

Из ниоткуда появляется толпа юношей и девушек в свободных рубашках и штанах. Они начинают перемещаться в пространстве, тасоваться с таким серьезным видом, что понятно: это часть представления. Они то собираются в кучу, переплетаются и раскачиваются, то расходятся врозь и застывают в неудобных позах. Потом они разбирают кубы с надписями и надевают их себе на головы. Объяснений этому нет, и смотреть, признаться, довольно скучно, но часть публики все-таки стоит и ждет: а может, в конце будет что-то интересное.

— Кажется, это перформанс, — неуверенно замечает кто-то из зрителей.

— Вот если бы они были без одежды, это была бы групповая любовь, — отвечают ему уходящие.

Еще дальше по Конюшенной высятся какие-то леса и каркасы. Когда подходишь, оказывается, что это площадка Русского инженерного театра «АХЕ». Репетируют.

— А что вы покажете? — спрашиваем ахейцев.

— «Пену дней». По Борису Виану. Вольные интерпретации.

— А при чем же тут Достоевский?

— Да ни при чем. Ну, сейчас ведь вообще Год литературы. Мы расширили границы дозволенного.

И расширяют, и действительно делают это здорово — вращая железный кубический каркас, залезая на него, поджигая друг друга и обливаясь той самой пеной дней. Достоевскому грех жаловаться, что тут не сосредоточились на нем.

Парадоксальным образом, как раз более традиционные «достоевские» увеселения кажутся заезженными. На углу Манежной площади и Малой Садовой стоят юные артисты, изображающие Мармеладова и Соню, с грубо раскрашенными лицами и в драных одеждах. Непонятно, какова их цель — то ли развлечь гуляющих, то ли заставить приобрести сопутствующую празднику продукцию (значки и магниты с изображением Достоевского и героев). И то, и другое удается плоховато. «Купите, добрые люди!» — орет Мармеладов. «Ах, папа, вы уже всем надоели!» — с периодичностью в минуту укоряет его Сонечка. Все это без особого задора, скорее тянет на школьный спектакль.

Запрещается запрещать

Примерно то же самое, только с большим размахом, — и на большой сцене, установленной на Манежной. «Здесь будет глумление над классиками», — сообщают нам артисты. Ну да, глумление, выскакивают Гоголь, Пушкин, Федор Михайлович то в современных толстовках, то в сюртуках… Все это уже столько раз видено и испробовано за последние годы на достоевском празднике, что не вызывает ну решительно никаких эмоций. Если сперва этот незамутненный энтузиазм детской игры был понятен, то в шестой раз он уже кажется наигранным. «Достоевский!» — как бы снова и снова кричат они. — «Идиот!», «Классика!» Но что с этим делать, они словно бы и не знают. Как-то грустно из года в год слушать эти восторженные восклицания и знать, что в следующий раз повторится все, как встарь… Это уже Блок какой-то.

К тому же, как ни странно, Дню Достоевского не пошло на пользу такое решительное расширение. Кажется, что не хватило сил весь центр города превратить в один огромный карнавал. Затейники и балаганы размазались тонким слоем — может, встретишь, а может, и нет, как повезет. Не лучше ль было сконцентрировать усилия? И не только географически: вместо десяти неубедительных статистов было бы что-то по-настоящему неожиданное.

Вечером кульминацией праздника должна была стать постановка ФМД-театра здесь же, на Манежной. И она тоже оказалась традиционной не в лучшем смысле: ряд привычных пантомим на литературные темы. Правда, один номер был из ряда вон выдающимся. Внезапно все пушкины и гоголи со сцены исчезли, а появилась толпа мрачных персонажей в черном. Они сжимали плакаты со значками запрета на все подряд — запрещается, мол, все на свете: чтение, думание, дыхание... Руководил ими худощавый человек в костюме и галстуке, в очочках, безумно похожий на одного известного чиновника федерального уровня. Они исполнили угрожающий танец под мрачную музыку. Впрочем, скоро силы зла исчезли, а ведущий праздника провозгласил: «Скажем «нет» всем бессмысленным запретам! Запрещаем запрещать!» Такие зубастые политические высказывания на чисто литературном празднике — вот это было внезапно, тут ничего не скажешь.

Достоевский без топора и панихиды

В то же время в Музее городской скульптуры шла своя часть праздника. В полдень прошла мемориальная акция в Некрополе. Возлагали цветы и возжигали свечи в память о великом писателе. Правда, говорят организаторы, пришлось разочаровать пришедших старушек, которые рассчитывали почему-то на панихиду по Федору Михайловичу. Им объяснили, что сегодня не день смерти и не день рождения Достоевского, и вообще праздник светский.

А лучшее за этот день, пожалуй, ждало во внутреннем дворике. Заявлено оно было как современные хореографические размышления на тему «Мне мешает быть счастливым Достоевский в голове». Но в сущности это был настоящий серьезный танцевальный спектакль, практически балет. Вроде бы та же пантомима, никакой разницы. Но то ли профессионализм актеров, то ли талант режиссера — оторваться от довольно продолжительного зрелища было невозможно. Танец выразил настоящие мучительные рефлексии. Смотришь и веришь: действительно, у этих людей Достоевский в голове.

— Здесь участвовали танцоры из моей труппы и ученики моих классов, — рассказала режиссер и хореограф Лилия Бурдинская. — Мы занимались с ребятами три недели. Сначала технический урок, а потом — пятичасовая работа с Достоевским. Я попросила их написать письма Достоевскому. Среди нас были и те, кто его очень сильно любит, и те, кто не читал вовсе, — меня эта ситуация совершенно устраивала. Как ни странно, у нас не было чернухи — «Раскольников, топор»... Он показался нам очень человечным, ранимым, романтичным. А мы узнали, что он любил носить шляпы, любил детей, кормил их конфетами…

Мы обсуждали наши ощущения, наши мысли. Вот из этого всего составилась наша история. Казалось даже, что Федор Михайлович приходит к нам.