Вячеслав Бухаев: Его не хватает в нашем городе

В нынешнем году мы отметили и 95 лет со дня рождения великого скульптора Михаила Аникушина

Коллега и друг Михаила Аникушина архитектор Вячеслав Бухаев вспоминает о скульпторе, чьи работы можно поставить в один ряд с творениями Монферрана и Клодта

Алексей БЛАХНОВ

— Знаете, люди живут порой, что-то делают, но в них нет искры. А в Аникушине — была, — говорит Вячеслав Бухаев (на фото). — Его работы — это поразительно живые, яркие миры, погружающие людей, знавших его, во времена тех или иных событий, связанных с персоной этого потрясающего человека. Здорово, что его вспоминают, таких людей забывать нельзя, иначе грош нам всем цена. Жалко, что его с нами нет, — его не хватает в городе, ведь он был более чем неравнодушным человеком, способным вмешаться в ход дел на любом уровне, и не важно, кто был перед ним — чиновники или сам губернатор: он был в силах доказать свою правоту, указать на ошибки, убедить. Сколько было таких  случаев! 

Допустим, когда на Медном всаднике сняли патину, отпескоструили пьедестал, он возмутился и пошел сразу к Собчаку. Тот в вопросе не разбирался, а идея блестящего памятника привлекала. Но пришел Михаил Константинович, объяснил, что это для памятника вредно, что это неправильно. 

— Какой из ныне существующих проектов не вызвал бы одобрения Михаила Константиновича?
— Вот домов сейчас сносят много. Центр превращается в очередную «стекляшку». Аникушин, я думаю, смог бы этот процесс остановить, ведь нельзя просто так отрекаться от старого, нужно беречь свое прошлое. Он это прекрасно понимал. Сейчас, видно, некому повлиять на власть и объяснить, что так и так — нельзя, что это против истории, против искусства.

Этикетка с тех самых коробков спичек, которые Михаил Константинович раздаривал людям

— Каким Михаил Константинович был в жизни?
— Отвечу вам небольшой зарисовкой. Как-то мы повстречали одного нашего друга, и, поскольку товарищ наш на самолет опоздал, Аникушин заказал ему номер в гостинице «Октябрьская». В холле царил полумрак, и тут Михаила Константиновича привлекла какая-то скульптура. Он подошел к ней, хотел рассмотреть, но тут тетка, видимо уборщица, совершенно хамски набросилась на него: «Куда прешь, что ты здесь делаешь?!» — и дальше матом… Аникушин даже испугался, в сторону отскочил — не ожидал он такого. «Я просто хотел посмотреть», — робко начал он объясняться, но уборщица продолжала галдеть. В итоге Михаилу Константиновичу пришлось достать документы. Он всегда неохотно это делал — никогда не прокладывал себе дорогу своим именем, всегда был скромен. Увидев его бумаги, тетка бухнулась на колени и, по-деревенски причитая, стала умолять не увольнять ее. Он, весь в смущении, ее с колен поднимает, приговаривая: «Ну зачем вы так, мы же в культурном городе, а вы на людей кричите, вот потом как получается». Другой бы на его месте встал в позу, настучал бы директору гостиницы… Но Михаил Константинович был не из такого теста. Не было примера, чтобы, пользуясь своим именем, он кого-то подвинул, отыгрался, отомстил. Более того, Аникушин никогда не ставил себя выше кого-то: он мог долго болтать с дворниками или швейцарами в гостиницах. Когда вышли спички с изображением его памятника Пушкину, он накупил целую гору и дарил эти коробочки таким вот простым людям, со всеми здоровался за руку. Какая гордость, какое высокомерие? На его примере нынешним чиновникам нужно учиться обращению с людьми. 

— Как складывались его отношения с коллегами по цеху?
— Он был естественным со всеми. Терпеть не мог подхалимов. У него была особая записная книжка с телефонами, где напротив некоторых фамилий стояли точки. Как-то я поинтересовался у него, что это за знаки такие. «Это я отмечаю хамов, — ответил Аникушин. — Вот представь, звоню я в некое ведомство, а там вместо «здравствуйте!» — как собака лает, мол, от дела важного отвлекли. Но только чин узнает, кто ему звонит, так сразу начинает лебезить, стелиться. Вот и появляется напротив его фамилии точка!» Михаил Константинович потрясающе разбирался в людях, мог раскусить собеседника с полуслова, а подхалимам вообще мог не подать руки при встрече, держал их от себя как можно дальше. Поэтому и конфликты имели место, ведь он часто не скрывал отношения к некоторым людям. На одном банкете к нему подсел наш коллега и начал давить: «Михаил Константиныч, я чувствую, вы меня как-то недолюбливаете!» Аникушин к нему поворачивается и говорит: «Дорогой мой! Я тебя не то что недолюбливаю, я тебя просто не люблю!»

— Как работал Михаил Константинович?
— Работа его делилась на два этапа: сначала он загорался, буквально вспыхивал от идеи, изготавливал эскизы и модели без остановки, а затем на какое-то время отступал, выжидая, и лишь потом возвращался к проекту, вносил изменения, что-то для себя переосмыслив. Это был его принцип — всегда посмотреть на свою работу свежим глазом, он был очень требователен к себе. Вообще в его мастерской жила магия. Он приходил туда, доставал из стопки наглаженную, хотя и старую, белую рубашку, поверх нее — всегда чистую рабочую куртку, нахлобучивал свой знаменитый берет и творил. А еще у него в мастерской, на стене, было множество бумажек с разными крылатыми высказываниями, одно из них до сих пор помню: «Добросовестность труда — порука истинного таланта». И он был во всем такой: точный, скрупулезный, вдумчивый, но при всем этом рядом с ним не было душно, он был очень живым.

Михаил Аникушин в мастерской

— Как складывались отношения Михаила Константиновича с властью?
— Весьма непросто, и, кстати, очень часто по вине завистников. Помню, с Собчаком была история: я ему как-то показывал альбом с работами Аникушина в Америке, тот восхищается: «Как замечательно! А кто автор?» Я и говорю: «Аникушин!» Вот мэр наш и «осел»: «Как Аникушин?! А мне сказали, что он «остановил искусство». Получается, он гениальный? А я с ним и не говорил толком, всем верил, нужно извиниться…» 

— Какую музыку он любил, звучала ли она в его мастерской?
— Он жил с нею, очень ее чувствовал. Облачаясь в свои белые рубашки в мастерской, он частенько ставил пластинку Рахманинова, Шостаковича, Прокофьева. Тем же, кто этому удивлялся, говорил: «Темнота! Как же тебе того-этого не знать? Темнота!» Я, кстати, был одним из тех, кто регулярно удостаивался подобного высказывания. Но между тем у нас были очень доверительные отношения. Иногда люди думали, что я его ученик, а не коллега, он же всегда представлял меня так: «Вот, знакомьтесь, это будущий академик!» И напророчил же. Только, увы, не дожил он до момента, когда я им стал...