За широкой спиной ямщицкой две не встретятся головы…
Под гул февральских метелей 1744 года в первопрестольную Москву, где тогда временно располагался русский императорский двор, въехали две долгожданные путешественницы из далекой Померании
Под гул февральских метелей 1744 года в первопрестольную Москву, где тогда временно располагался русский императорский двор, въехали две долгожданные путешественницы из далекой Померании. Одной из них, юной Софии Фредерике Августе, предстояло стать супругой цесаревича Петра Феодоровича. И она горячо молила Бога помочь ей в осуществлении этой давней, еще детской мечты…
Чье там брезжит лазурное око?
Уже на другое утро после встречи немецких гостий с императрицей обитатели Анненгофского дворца отмечали своеобразный праздник — день рождения великого князя Петра, жениха Софии. Столь важное событие выпало на 10 февраля, пятницу первой недели Великого поста. Около 11 часов Софию и ее мать, Иоганну Элизу, вновь, как и вчера, пригласили в парадную опочивальню государыни. Вскоре на пороге появилась сама повелительница — «чрезвычайно разодетая» по случаю 16-летия любимого племянника: на ней было коричневое, в серебре, платье, а голову, шею, плечи покрывали ослепительные бриллианты. Следом шествовал обер-егермейстер Алексей Разумовский — по воспоминаниям Екатерины, «один из красивейших мужчин, каких я видела на своем веку». Свидетельству можно верить без колебаний: уж в представителях сильного пола сия ценительница разбиралась тонко и со вкусом. Фаворит нес роскошное золотое блюдо со знаками ордена Святой Екатерины. Императрица возложила награду сначала на дочь, а потом на Иоганну и поцеловала обеих женщин.
Чуть позднее Елизавета Петровна отправилась к своему духовнику, а София с матерью поспешили на праздничный обед к Петру Феодоровичу. Затем, в субботу, они присутствовали в дворцовой церкви на причащении монархини. А в воскресенье в личных покоях ее величества состоялись куртаг (торжественное прохождение вельмож под музыку) и концерт лучших артистов. Вообще все первые недели московской одиссеи почетным гостьям приходилось принимать и отдавать визиты, а по вечерам играть в карты с августейшим женихом.
Отношения между предназначенными (но увы, не созданными) друг для друга молодыми людьми налаживались сложно и противоречиво. В течение добрых десяти дней Петр уделял суженой повышенное внимание. Догадливая прелестница больше слушала, нежели говорила, чем снискала изрядное доверие жениха. Ребячливый и болтливый, юнец поведал Фике, что у нее есть достоинство, каковое он ценит превыше всего: София доводится ему троюродной сестрой (со стороны матери, Иоганны Элизы — герцогини Гольштейн-Готторпской), а потому с ней легко откровенничать — без обиняков и стеснений. И тут же сознался как на духу: он по уши влюблен в одну из фрейлин, Анастасию Лопухину, которая, к прискорбию, удалена от двора в глухую деревню из-за жестокой опалы ее матери, Натальи Федоровны, кого сослали — с урезанным языком! — в Сибирь «за кромешные и непотребные речи». У себя дома взбалмошная аристократка (племянница всеизвестных героев адюльтера — сестры и брата Анны и Виллима Монсов), не чинясь знатных лиц и иностранных дипломатов, гневалась на государыню Елизавету: почто, мол, отобрала у столбовой дворянки обширные угодья, пожалованные когда-то регентшей Анной Леопольдовной… Вот на очаровательной, милой Настеньке — двоюродной внучке знаменитой подмосковной гетеры, соблазнившей самого Преобразователя, — престолонаследник и женился бы с преогромной радостью, без раздумий и оглядки, но мешает досадный барьер: строгая и могущественная тетка велит бракосочетаться с приезжей Софией. Да и Настю — хоть она по отцу и родная кровь государыни Евдокии Лопухиной, первой, постылой жены могучего суверена, — никто не позволит возвести на монарший трон: теперь ведь не времена дедушки, Петра Алексеевича, когда можно было сделать царицей даже разбитную солдатскую маркитантку. Зардевшаяся София больно кусала губы: ну и страстный шепот пролился на нее, невинную, наивную девушку, привезенную в морозную, белоснежную Россию, чтобы стать верной женой и заботливой матерью...
Хоть, может быть, иная дама толкует Сея и Бентама…
Принцесса не растрачивала себя на пустяки: она с головой ушла в учебу, в постижение новой родины. София, по ее собственному признанию, преследовала три главные цели: нравиться великому князю, своему жениху, нравиться императрице и нравиться народу. Для этого требовалось работать и работать, и бесстрашная девушка засучила рукава. К ней приставили умелых преподавателей: архимандрита Симеона Тодорского — по Закону Божию, филолога Василия Ададурова — по русскому языку и балетмейстера Жана-Батиста Ландэ — по танцевальному искусству. С духовным отцом ученице повезло: Симеон, прослушавший четырехлетний университетский курс в Галле, свободно изъяснялся по-немецки и знал мельчайшие детали лютеранского вероисповедания, чем вызвал у Софии интерес к православным канонам и обрядам. Куда сложнее было с овладением русской грамотой. И красавица, жертвуя сном, вставала ночью с постели и вызубривала наизусть все дневные записи в тетрадях. Комната казалась уютной и теплой — Фике спрыгивала на пол без обуви и, подходя босиком к бюро, постигала начатки славянской азбуки.
Подобная вольность не прошла даром. В одно прекрасное утро ее внезапно прошиб сильнейший — до костей — озноб. Пришлось забраться под одеяло, где она провела в полубессознательной коме почти месяц. Тяжелый плеврит! Лечению, как ни странно, мешала мать, Иоганна Элиза: уверенная, что дочка подхватила оспу, она не позволяла пустить ей кровь, на чем настаивали медики. Иоганна кричала, что врачи некогда уморили в Петербурге ее кузена, Карла Августа, жениха цесаревны Елизаветы Петровны, злоупотребив кровопусканием и не распознав оспенных пятен, а теперь вот, невежды, губят Софию!..
Обстановка разрядилась лишь на пятые сутки, когда с богомолья в Троице-Сергиевом монастыре приехала государыня императрица. В семь часов вечера она, не переодеваясь, поспешила прямо из кареты в комнату недужной Софии. Елизавета озабоченно села у изголовья и держала Фике за руку, пока врачи «отворяли» кровь. Больной сразу полегчало, и царица, подбадривая Софию, прислала ей бриллиантовые сережки и пышный бант, стоивший 25 тысяч рублей. После полутора десятков кровопусканий дело пошло на поправку — нарыв в боку рассосался.
Как я, Господь, простерта ниц…
День 28 июня 1744 года выдался на редкость хлопотливым и напряженным — настал срок принять «исповедание православного греческого закона». 15-летняя Фике готовилась к этой дате как к ответственнейшему экзамену. От зари и до зари твердила она чеканные строки Символа веры. А утром, одетая, по воле Елизаветы, в малиновое с серебром платье, напоминавшее наряд самой государыни, Фике прошла через густую толпу и очутилась в кремлевском Успенском соборе. За порогом она преклонила колени на особой, расшитой подушке. Монархиня, напротив, покинула храм, но минут через пятнадцать вернулась, ведя за собой 80-летнюю игуменью Новодевичьей обители — старуху с доброй славой церковной подвижницы. Монашку назначили крестной матерью.
С амвона на приблизившуюся Софию пристально взглянул архиепископ Новгородский Амвросий и, опираясь на пастырский посох, провозгласил: «Да благословит тебя, чадо Екатерина, Господь Бог…» Словно молния обожгла Фике: Рубикон перейден — ей дали новое имя. Красивое, звучное, эллинское. Екатерина — значит, «чистая, светлая». И она громко, без ошибок и акцента произнесла: «Верую во Единого Бога-Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И в Духа Святаго, Господа Животворящего, иже от Отца исходящего, иже с Отцом и Сыном споклоняема и сславима, глаголавшего пророки…» А, закончив, ответила на обязательные вопросы архиепископа, добавляя, как и положено, «да, владыко» или «нет, владыко». Под сводами храма многие плакали от умиления, и сентиментальная Елизавета вытирала счастливые слезы. В тот же вечер весь двор перебрался из Анненгофской резиденции в древние кремлевские палаты…
Метки: Пятничный выпуск Темы выходного дня
Важно: Правила перепоста материалов
