Зачем говорить с Богом?
Корреспондент «ВП» попросил художников рассказать, что такое искусство
Одни проводят «художественные» акции, переворачивая машины. Другие заливают куски сырого мяса эпоксидной смолой и называют это скульптурой. Третьи бросают с многоэтажки сырую глину, потом соскребают результат с асфальта, закрепляют лаком и несут в выставочный зал.
А я в Санкт-Петербургском союзе художников по залам брожу, рассматриваю пейзажи, рисунки и пытаюсь разобраться, где оно, настоящее искусство, в чем его истоки и что такое вдохновение…
Левитанов среди нас — сотни
Решил затеять разговор на эту тему. Обратился к художникам. А те сказали: «Приходи к нам на наброски в студию на Песочной набережной. Там поговорим». Пришел. Попал в перерыв перед последним сеансом.
Маленький зал. Посреди — подиум. Модели еще нет. Вокруг художники. Я всегда думал, что студия — это для молодых. А тут молодых раз-два и обчелся. В основном художники среднего возраста и пожилые мастера. Сразу спросил: вы что, учитесь?
Инициатор создания творческого объединения «Полиреализм» Петр Костенко:
«Если говорить о дипломах, то все уже давно отучились. А если о творчестве... Придется объяснять».
Живописец Владимир Прошкин:
«К сожалению, сейчас художника может понять только художник. Обыватель при виде маленького рисунка уже не способен оценить огромную творческую работу, ту концентрацию внимания, которая необходима, чтобы стать живописцем или рисовальщиком. Чтобы стать Левитаном. Поверьте, среди нас — сотни Левитанов. Только ценителей на них не хватает».
Работа идет в полной тишине, лишний скрип разрушит концентрацию внимания. Фото: Натальи ЧАЙКИ
Кисть дорого стоит
Петр Костенко:
«Да, хороший рисунок должен стоить огромных денег. Общество перестало это понимать. XX век убил вкус. Вспомните Пикассо. Ему было 16 — 20 лет. И он был гениальным рисовальщиком. Только старики умеют рисовать кисть руки. А он умел юнцом. Но этого уже тогда не могли оценить. И он начал зарабатывать деньги, искажая форму. А заработав, вспомните, вернулся к рисунку. Когда одной непрерывной линией рисовал лица».
Живописец Марина Бусарева:
«Не только Пикассо. Лучшие художники-концептуалисты не стали бы такими без рисунка и пленэра. Мондриан, например, начал делать свои цветовые композиции только после того, как научился писать облако, освещенное заходящим красным солнцем».
Профессор Института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина Олег Еремеев:
«Прихожу в мастерскую. Двух студентов нет. Где? — спрашиваю. Ведь у них на рисунок так мало времени осталось, сессия кончается. А сокурсники бросились меня успокаивать — вы не волнуйтесь, они все сфотографировали и к обходу принесут рисунки. Рисунки у них не получились. Но они были убеждены в обратном».
Владимир Прошкин:
«Они не понимают самых простых вещей. Например, того, что человек видит двумя глазами. А фотоаппарат одним. Да и фотоаппарат не может видеть так, как человеческий глаз».
Разговор с циклопом
Председатель санкт-петербургской общественной организации «Общество акварелистов» Юрий Шевчик:
«Я акварелист. Творец Господь тоже акварелист. Ведь все живое на девяносто процентов состоит из воды. И на пленэре, на набросках я разговариваю с Богом. Рисунок с фотографии — это разговор с циклопом».
Петр Костенко:
«Вы думаете, что только у художников так? Святослав Рихтер говорил: день играю — я чувствую, два дня — друзья чувствуют, три — все чувствуют».
Владимир Прошкин:
«Знаете, как Бунин Набокова учил писать? Сажал перед кочкой и требовал — опиши ее. Не те, которые рядом, а именно ее вот с этим муравьем, который по ней ползет. Мы должны рисовать «сейчас» и именно это место».
Марина Бусарева:
«Есть два мира — живой и мертвый. Художник воспринимает живой мир через органы чувств, осознает, пропускает через себя. Только тогда у него получится живой образ. Тогда картина создает впечатление. Зритель сначала увидит, почувствует, а потом у него что-то отложится в сознании. Компьютер и фотоаппарат — другой принцип. Технические средства рациональны. В изображении, созданном с помощью них, сознание первично. И оно создает ощущение. Первый путь намного сложнее. Поэтому зрителя легко приучили ко второму».
Владимир Прошкин:
«Что же вы хотите? Человек — животное социальное. Вместо того чтобы отдаться собственным чувствам, он там почитает, там послушает... и будет любоваться дрянью. Набросок, этюд — это процесс наблюдения и выражения. Во время работы с натурой каждый художник каждый раз делает какое-нибудь открытие. До тебя это уже кто-то открыл. Но искусство такая вещь, что ты сам должен открыть».
Марина Бусарева:
«Помню был период, когда я с утра до ночи работала. Ходила на этюды, рисовала. А потом надо было где-то заполнить анкету с простыми вопросами. Я не смогла это сделать».
У художника есть 5 минут, чтобы создать иллюзию формы в двухмерной плоскости, — это огромное напряжение. Фото: Натальи ЧАЙКИ
Суть искусства
Юрий Шевчик:
«В момент рукотворного процесса задействовано правое полушарие мозга. А рациональный мир думает левым. Из-за этого так сложно переключиться. А сейчас правое полушарие у нас деградирует. Компьютерная мышь — тупая. Это левое полушарие. И детей сейчас учат в совершенстве владеть ей. А детям надо давать в руки глину».
Живописец Ирма Вильчинская:
«Наброски для меня — борьба со своим вечным несовершенством. Работа без натуры скучна и однообразна. А каждый набросок — новое открытие».
График Виктор Гузенюк:
«А я борюсь с деградацией. Моне всегда утверждал, что у него глаз замусорен. Он хотел видеть глазами ребенка. Натурный рисунок, этюды затормаживают процесс взросления».
Владимир Прошкин:
«Знаете, искусствовед Иван Аксенов выдал определение, которому я поверил: суть искусства — создание устойчивого подобия, прочувствованного путем ритмичного расположения взятого для этой цели материала. Главное слово — «прочувствованного». И это определение ко всему относится — и к живописи, и к архитектуре, и к танцу, и к музыке».
Петр Костенко:
«Хорошо сказано... Но знаете, нам все-таки надо работать».
Эпилог
Пришла модель. Передо мной извинились, но предложили поприсутствовать... Здесь надо упомянуть, что корреспондентам «ВП» была предоставлена уникальная возможность увидеть кухню художника, на которую обычно никого не пускают. Последний подобный репортаж пытался в 1993 году сделать «Огонек», но художники и модель были против, и все, что удалось сделать известному журналу, — это написать про то, как у них ничего не получилось. А нас пустили в святая святых.
Искусству кратковременного рисунка преданы единицы. Фото: Натальи ЧАЙКИ
Рисовать я не умею. Поэтому начал делать в блокноте наброски репортажа. И знаете, я поверил всему вышесказанному. Потому что получилось стихотворение, которых я никогда до этого не писал:
На набросках
Модель. Взошла на подиум. Упала, спит почти.
Немного напряглась под согревающим теплом электрофонарей.
Не движется.
Десятки глаз пытаются поймать неповторимый ракурс полусна, полубиенья сердца.
Десятки рук, листая плотные тетради, карандашом хотят оставить след
Необратимой череды мгновений.
Но — нет.
Ни линия, ни штрих не удались.
Ведь скучно рисовать волнистый гладкий креп
(а так она усталая лежала)
из женщины нескромной красоты.
Открой ее,
хотелось крикнуть мне.
Рисуй холмы, долины...
Художник должен грани дарить алмазу,
Делая бриллиант.
А тут стыдливо скрипел графит.
Он не оставил след.
На этот раз.
P. S. Художники приносят извинения фотохудожникам за поругание их инструмента. Они уверены, что красивый снимок самодостаточен и является произведением искусства. Перерисовывать его не надо.
