Александр Кравчук: История переписывается, а портреты остаются такими же

Александр Кравчук известен, во-первых, тем, что писал портрет патриарха Алексия II и некоторых других видных священнослужителей. Во-вторых, тем, что увлеченно пишет портреты детей. Само по себе любопытное сочетание.

Александр Кравчук известен, во-первых, тем, что писал портрет патриарха Алексия II и некоторых других видных священнослужителей. Во-вторых, тем, что увлеченно пишет портреты детей. Само по себе любопытное сочетание. В мастерской художника оно явлено воочию: большая часть высоких стен занята детскими светловолосыми головками, как бы вышедшими из стихов Есенина (есть, правда, один темнокожий мальчик). Но кое-где видны и седые бороды, и черные скуфьи священников. Все это явление русского духа заслонено, как ни странно, экзотическими растениями: огромная драцена, кофейное дерево в кадке отбрасывают на пол интересные тени. Похоже на уютные джунгли. Художник встретил нас китайским чаем, очень вкусным. Но магнитофон, как напоминание, тихонько наигрывал «Марш Черномора» из оперы Глинки.

Александр Кравчук увлеченно пишет портреты детей.

Самовыражение у пивного ларька — не искусство

— Получается, что вашу карьеру портретиста можно разделить на несколько этапов? Сначала были священники — потом вы стали писать детей?

— Вообще портреты я писал всегда. Верней, пытался. Но не чувствовал себя именно портретистом. Долго работал в храмах, а храмовая живопись — она, понятное дело, совсем другая. Занимался и реставрацией, и новоделом. А портретом я стал целенаправленно заниматься с 2003 года.

— Переход от церковной живописи к портрету должен был происходить через какое-то усилие, через перелом?

— Одна из причин, по которой я перестал храмами заниматься, — принятие новогреческого стиля письма. Византийским его не назовешь — это скорее подражание, не имеющее той духовной высоты, которая была у Византии. А мы уже давно европейцы по духу.

— Что касается Европы — не получилось ли так, что, пока на русской почве портрет приживался, в Европе он отжил как жанр? И вообще фигуративная живопись?

— Сейчас и у нас, и на Западе главной чертой в искусстве стало самовыражение. Главное, чтоб ты был узнаваем и не похож ни на кого. Но самовыражаться ведь можно и у пивного ларька, это не искусство. А классика всегда была не для основной массы. Во все времена ею интересовался определенный круг людей. Землепашцы не ходили в Третьяковскую галерею. И из рабочих Кировского завода вряд ли многие пойдут в Русский музей, чтобы провести там свой уик-энд. Хотя у меня есть заказчики из рабочей среды, и это дорогого стоит — они собирают в течение длительного срока деньги на портрет и заказывают его — для своих детей, внуков. Они понимают и любят искусство.

Я стал в некотором смысле живым классиком

— Ваши портреты священников не выражают нечто, аналогичное портретам политиков? Власть?

— Конечно, нет. Все портреты духовных лиц — а у меня пять таких работ — делались с одной задачей: изобразить человека. Не святого. Самая большая сложность была с портретом отца Василия Ермакова, который был наделен многими дарами. При этом он был наделен совершенно заурядной внешностью: хитрый такой мужичок с прищуренным глазом. Я долго думал, как написать, чтоб показать эту просветленность. Потом понял, что ничего показывать не надо, а написать таким, какой он есть. Он мне тут сильно помог: сказал, что портретист является просто свидетелем своего времени. История переписывается каждые 20 лет заново в угоду новой власти, а портреты остаются такими же.

— С портретом патриарха были какие-то сложности?

— Я несколько раз с ним встречался, беседовал, наблюдал его. Он очень любезно для меня поворачивался, вставал, садился. Но в прямом смысле не позировал — в основном я пользовался видеосъемкой и снимками, которые для меня сделали профессиональные фотографы.

Это был очень сложный портрет. У него ведь были очень характерные черты лица, на которых я специально не стал заострять внимание. Я видел другие портреты, сделанные с него. Там эти черты особо обострены. Но мне это показалось не очень честным путем: шаржировать его я не хотел.

— А есть ли кто-то, кого вы не стали бы писать?

— Стараюсь не писать людей после пластических операций. Это уже не природа, а муляж. Я-то изображаю характер, а тут он уже изменен. Мне это непонятно.

Россия будет другой

— Детей трудно писать? Как вам удается ребенка на час посадить неподвижно?

— Они у меня сидят, вот как вы сейчас сидите. Нет требований «глаза закатить, не двигаться и не дышать». Мне, наоборот, надо, чтобы человек раскрепостился и был самим собой. В основном им очень интересно: в мастерской они попадают в совершенно незнакомую атмосферу.

— И как им это? Они же, наверное, с младенчества у компьютера. Воспринимают?

— Все нормально воспринимают. Сейчас же развитие идет очень быстро. Поэтому я думаю, что по сравнению с ближайшими поколениями мы будем людьми из другой эпохи. Вы помните, как изображали детей в прошлых веках? Жан-Батист Грез, например? Там была какая-то кукольность... И дети были другими, и воспринимали их по-другому. Так что, когда мне  говорят: «Ты художник позапрошлого века!» — даже смешно слушать. Я — современный художник, я изображаю людей такими, какие они есть. Не стараюсь писать их красивее. Иногда заказчики бывают недовольны. Но для меня вся красота — в правде. А еще мне это интересно, потому что многие мои модели вырастают и я вижу, что эти люди остаются похожими на мои портреты. Тут получается какое-то прогнозирование будущего. Возможность увидеть завтрашний день.

— И как вы на него смотрите?

— Оптимистически. Несмотря на ту ситуацию, которая сейчас у нас сложилась. Через 10 — 15 лет вы вспомните мои слова — Россия будет другой. И люди будут иными. Я думаю, что у человечества вообще благоприятные перспективы. Совершенно не верю ни в катастрофы, ни в уничтожение человечества. Мироздание дошло только до полудня своей жизни. Будут технологии, о которых мы даже представления не имеем. Воздух, земля и вода будут очищены на молекулярном уровне.

Фото Натальи ЧАЙКИ

Квашеная капуста от художника Александра Кравчука

Наговорившись, Александр Михайлович почувствовал, видимо, голод и радушно пригласил нас к столу — отведать охотничьих колбасок и квашеной капусты и запить их терпким морсом. Капуста была домашняя. Я больше оценил колбаски, а вот фотокор пришла в совершенный восторг от капусты. Художник не стал утаивать секретов и выдал нам рецепт.

Приятного аппетита!