Андрей Кончаловский: Кто мы — кретины или ценители прекрасного?
На встрече с народом в Михайловском замке знаменитый режиссер раскритиковал все современное искусство, вместе взятое, в пух и прах.
На встрече с народом в Михайловском замке знаменитый режиссер раскритиковал все современное искусство, вместе взятое, в пух и прах.
— ...И большая просьба ко всем: когда обращаетесь к нему — называйте его Андрей Сергеевич! Никаких Андронов — строго предупредили публику, собравшуюся в Михайловском замке. Конечно, речь шла о режиссере Андрее Кончаловском. Он должен был войти в большой зал, битком забитый народом, — с минуты на минуту. Поводом к встрече послужило окончание выставки деда режиссера, художника Петра Кончаловского. Видимо, чтоб обозначить преемственность творческого духа, предполагаемую дискуссию озаглавили «Язык искусства — язык поколений».
Только собрались показывать короткий фильм, обозревающий биографию и художественные достоинства Андрея Сергеевича, — как в зал вошел он сам. Упругим шагом, белозубо улыбаясь, прошел к своему месту. Как всегда, загорелый и великолепно подтянутый.
— Пообщаемся часа два? Надеюсь, никто из вас не пил пива перед нашей встречей и два часа сможет вытерпеть.
И он начал говорить. Предполагаемая «дискуссия» и «язык поколений» — были забыты. Остался только «язык искусства». Получилась, в сущности, лекция о нем, о языке.
От Черного квадрата до черной дыры
— Я не искусствовед, — предупредил Андрей Кончаловский, — я просто мыслящий человек. И пишу уже несколько лет одну статью. Она называется «От черного квадрата до черной дыры». Дописать все никак не могу, но хочу с вами поделиться ее содержанием. Речь о том, что после Малевича европейское искусство — как поезд, куда-то понеслось. На мой взгляд — понеслось в черную дыру, в пропасть. Эстетика заменилась коммерцией. Больше никому не нужна «Мадонна» Рафаэля, никому не нужна Джоконда. Появись сейчас такой шедевр, все скажут: «А у нас уже одна есть, стоит... ну, примерно 186 миллионов». А вы знаете, что рынок искусства по обороту денег занимает третье место — после наркотиков и оружия?
Этот процесс, рассказывал режиссер, начался еще в эпоху Возрождения. После того как искусство стало продаваться, кое-кто из художников осознал: главное — не эстетика, главное — скандал. На произведения, имевшие скандальную славу, быстрей могли клюнуть коммерсанты. Это все и увенчалось сперва «Черным квадратом» Малевича, а затем — «Фонтаном» Марселя Дюшана. (Напомню, что Дюшан на выставке в Нью-Йорке поставил вверх тормашками писсуар; это и называлось «Фонтан».)
— Дэмиен Херст поместил акулу в формалин, и теперь она стоит бешеные деньги, — продолжал приводить примеры режиссер. — А Энди Уорхол, который вообще не был художником, но гениальным коммерсантом, просто взял и помочился на шелкографию. Экспонат, между прочим, был продан в Нью-Йорке за 10 миллионов долларов. Все знают, что с ним сделал Уорхол, но надеются перекупить друг у друга. Как мы к этому пришли? Как от чувства восторга перед прекрасным — главного чувства художника — мы пришли к акциям, инсталляциям и дизайну?
Народ, ясное дело, безмолвствовал. Режиссер вспомнил и других художников, которые вроде бы считаются признанными классиками:
— Пикассо писал кубистические портреты. Но я бы посмотрел, как художник ложится в постель с такой вот своей «кубистической» женщиной! У нее же сплошные углы.
Народ голосует сердцем за подлинное искусство
— И мне интересно, — подытожил режиссер, — вот как это получилось, что все искусство после Малевича заменило художественную ценность — рыночной стоимостью? В музеях могут находиться экспонаты стоимостью 10 — 15 миллионов долларов, но никакой художественной ценности они не имеют. А на китайском рынке продается какой-нибудь слоник, который стоит копейки, но зато — имеет колоссальную художественную ценность.
Заметьте: слоник — это не мещанство! Нынешние мещане, конечно, не могут себе позволить купить заформалиненную акулу Херста. Но если бы могли — выбрали бы именно ее. А народ — он голосует сердцем. За подлинное искусство.
Прекрасное в наши дни находится в Караганде
И завершил мощной кодой:
— Очевидно, мир ценителей современного искусства полон кретинов. Надо просто решить, кто мы — кретины или люди, которые хотят видеть прекрасное.
Раздались аплодисменты; посыпались вопросы. В основном — в виде бумажек, которые подкладывали Андрею Сергеевичу на столик. Моментально накопилась пухлая стопка листочков, но на все вопросы гость тщательно отвечал.
Мне не давали покоя слова режиссера. Хорошо, бог с ним, с Марселем Дюшаном и его писсуаром. Мне это тоже не очень-то близко. Смешно — но не более.
Но если уж мы беремся отделять мертворожденное «концептуальное искусство» от настоящего — по какому критерию будем это делать? По тому ли, что мы не прониклись «восторгом» художника? Может быть, нам сразу тогда отделить одних художников от других, у которых настоящего восторга не бывает и вообще чувства недоразвиты? Но тогда перед нами встает уже проблема «дегенеративного искусства». А это уже со-о-овсем другой, хотя и довольно-таки старый вопрос. Что-то в этом роде уже слышали.
Ваш корреспондент все-таки написал на листочке записку. Андрей Сергеевич развернул ее и прочитал: «Где в наши дни еще осталось прекрасное?»
И ответил всему залу:
— Где, где... В Караганде!
Фото Натальи ЧАЙКИ
