Борис Эйфман переводит свои балеты на язык кино

Балет, как и все театральное искусство, живет лишь мгновенье. Чтобы продлить жизнь своему «Онегину», Борис Эйфман решил сделать по нему фильм.

Балет, как и все театральное искусство, живет лишь мгновенье. Чтобы продлить жизнь своему «Онегину», Борис Эйфман решил сделать по нему фильм. На съемках в ДК им. Ленсовета побывали корреспонденты «Вечёрки» Федор Дубшан и Наталья Чайка и были заворожены пушкинской историей, перенесенной в нынешний день.

Когда глядишь на сцену из зала — она вечно кажется плоской, как открытка. А вот если заходишь со стороны кулис — засценное пространство оборачивается какой-то бездонной черной пустотой, сущим космосом. И несложно поверить, что его каждый вечер заполняет целый мир.

В этот раз было ровно так же. Я зашел в ДК через черный ход. Миновал турникет с охранником. Сделал несколько шагов по коридору — и выпал как раз в эту бездну. Там, где-то впереди, шла жизнь, из-за тяжелого занавеса доносились звуки. Слаженный топот и чьи-то крики. Я почти ощупью выбрался на свет и оказался сбоку, в этом коридорчике, из которого на сцену всегда выскакивают артисты и, если сидишь с краю партера, видно, как они ждут своей очереди. Я увидел дощатую плоскость самой сцены. Там кружились в танце пары. Тела, поблескивающие черным шелком, перегибались одно через другое, сплетались и разбегались синхронно, как стаи рыбок в фильмах Жак-Ива Кусто.

В центре по рельсам медленно катилась камера — как оживший стальной идол. Ее обслуживал оператор, по виду — несомненный итальянец, с черными усами. А из-за топота и скрипа камеры доносился мощный голос, выкрикивавший что-то вроде: «Ум! Па! Ум! Па! Выше! Спокойно! Фотография! И-йех!»

Подонок Онегин и генерал всея Матрицы

Голос принадлежал режиссеру Борису Эйфману, а фантасмагория, увиденная мною из-за кулис, была киносъемкой двухактного балета «Онегин». Дело в том, что Борис Эйфман взялся за создание киноверсий своих «Онегина» и «Анны Карениной». «Каренина» уже готова. «Онегин» — в процессе. А я как раз угодил на сцену бала в честь именин Татьяны, когда повзрослевшая героиня и подуставший Евгений встречаются после разлуки.

Это не вполне «Евгений Онегин» Чайковского и, уж конечно, не чистая иллюстрация к пушкинскому роману. Балету сначала присвоили не имя, а какой-то сетевой домен — «Онегинъ. Online», потом, видимо, одумались. И оставили просто «Онегин».

И правда, это ж не про Интернет. Это пластически-танцевальная попытка разговора о последней паре десятилетий нашей русской жизни. Поэтому пушкинское действие тут — вместо балов — большей частью разворачивается на дискотеках и в ночных клубах. А в партнеры к Чайковскому Эйфман выбрал рок-композитора Александра Ситковецкого, лидера групп «Високосное лето» и «Автограф» — такой арт-рок, что-то вроде «Пинк Флойд» на русской почве.

По сцене бродил Генерал (Сергей Волобуев) — муж Татьяны. Здесь он — не добродушный старик в орденах и бакенбардах, а скорее Нео из «Матрицы» — в длинном сюртуке и аэродинамических темных очках. Генерал по сюжету слеп: травма после взрыва.Татьяну (Анастасия Ситникова) еще можно узнать на сцене. В конце концов, облик светской примадонны не так-то сильно изменился за последние двести лет. А вот Онегина (Олег Габышев) углядеть оказалось сложней. В малиновом пиджаке — но, конечно, не похожий на классического нового русского. Он, кажется, пока был не очень нужен в кадре, так что я поймал его на несколько вопросов.

— Онегин у вас получается молодой совсем. На вас взглянешь — не скажешь, что Онегин — какой-то утомленный, пресыщенный сноб...

— Я хотел показать гламурного подонка. Он вполне мог бы выглядеть и помоложе. Типа Димы Билана... Или Павла Воли. Хотя они не подонки — я просто ищу похожий образ, и на этих персонажей ориентировался.

— Да все в порядке. Я понимаю, что «подонок» — это такой термин. А ваш малиновый пиджак — это из 90-х?

— Да. Ведь у нас про начало того десятилетия. Малиновые пиджаки были очень модными...

— Сколько вам лет, если не секрет?

— 24.

— Вы сами помните то время?

— Ну, я много спрашивал своих родителей — они мне рассказывали. А сам отчетливо помню только «Лебединое озеро» по телевизору в 91-м году. И у нас при постановке балета был такой номер, когда Онегин лежит в окружении девиц легкого поведения и по телевизору — как раз «Лебединое озеро». Но мы решили, что это будет чересчур откровенно.

— Тяжело ли работать над съемками?

— Съемки — совсем не то, что отдельный спектакль. Там входишь в роль и с каждой сценой все сильнее поглощаешься своим образом. А здесь постоянно какие-то остановки. С одной стороны, это хорошо: можно продумать что-то. Но сразу войти в «состояние Онегина» тяжелее. Говорят, что «Онегин» — это «энциклопедия русской жизни». И мы хотим эту энциклопедию дополнить современностью.

Тут его призвали на сцену. Там Генерал как раз должен был надеть на шею восхищенной Татьяны дорогое ожерелье.

— Ты не так надеваешь! Не смотри на нее, ты же слепой. Видно, что ты подглядываешь, и получается обман. Сделай это, чтобы лицо у тебя было мертвое. А потом поцелуй ее в шею так жадно! — кричал из темноты зала режиссер.

Потом Татьяна, счастливая, отбегает от своего Генерала... и почти сталкивается с Онегиным. Взаимное потрясение. Тот пытается ее удержать за руку, но она выскальзывает и уносится прочь. Онегин в отчаянии падает, роняет бокал шампанского и катится по сцене. Затемнение.

— Не приподнимайся! Катись, а потом лежи. Сразу начинаешь попку задирать, просто ужас какой-то, — восклицал Борис Яковлевич. — Ты что, не понимаешь, что мы тут кино снимаем? Как ты приподнимаешься — мы снимем крупным планом, в другой раз.

Пролитое шампанское тут же затерла шваброй стоящая наготове бабушка-уборщица. И так раз пять подряд.

«Экватор уже пройден»

Наконец объявили перерыв. Артистов со сцены как ветром сдуло. А вот режиссер сам вышел мне навстречу, и мы уселись в том же бенуаре. Эйфман, заросший бородою, с седой поблескивающей гривой был похож не меньше чем на пророка Моисея.

— В чем существенная разница между балетом вообще и балетом-фильмом?

— Конечно же, балет нужно смотреть в театре. Он впечатляет своей страстью, движением горячего живого тела. Этой эмоции, экспрессии ничто не заменит. Но, к сожалению, балет, как любое театральное искусство, живет только одно мгновение. Опустился занавес — и все, это кануло в вечность. И я, 33 года руководя театром, разочарован тем, что многие мои спектакли, многие замечательные актеры не остались для истории балетного искусства или сняты очень непрофессионально.

Мы хотим возродить традицию советского времени — когда качественно снимали балетные спектакли, на основе наших успешных спектаклей создать качественно снятые киноверсии и показать их миллионной аудитории. Приобщить ту массу людей, которая не ходит на балет. В первую очередь речь, конечно, о молодежи. Поэтому мы и снимаем балеты по мотивам русских классиков: Толстой, вот сейчас — Пушкин... В планах у нас еще «Чайка» и «Братья Карамазовы».

— Это именно фильм? Не просто фиксация балета?

— К сожалению, пока — фиксация. Мы пока еще не можем снимать в павильоне, делаем все на сцене. Но это не просто репортажное видео. У нас специальный свет, выстроенная композиция, отбор дублей. Но, конечно, пока не Голливуд.

— А почему именно ДК Ленсовета выбран?

— Дирекция ДК поддержала этот проект. Если бы не их добрая воля — мы бы, конечно, не имели возможности провести съемки: в городе просто нет другой такой сцены, которая могла бы нам позволить снимать балет в течение десяти дней. Я хочу выразить глубочайшую благодарность руководству ДК, которое поддержало российский современный балет.

— Расскажите про вашего оператора. Он ведь итальянец?

— Да, мы пригласили очень известного итальянского оператора Даниэле Наннуцци, который снял фильм Этторе Скола «Бал», много работал с Дзеффирелли и у Бондарчука на картине «Тихий Дон». Это человек, который знает, как правильно установить свет и камеру, который знает, как снимать балет.

Всемирный банк выделил нам грант на приобретение киностудии — своих камер, монтажных, а комитет по культуре дал новые штатные единицы для создания действующей телестудии. «Каренина» и «Онегин» — это как раз первый продукт творческой деятельности нашей студии. Репетиционный процесс тоже интересно фиксировать — мы будем создавать документальные фильмы. И может быть, телеканалам будет интересно показать эти образцы серьезного осмысления процесса сочинения хореографии.

— А когда выйдут ваши фильмы?

— Я надеюсь, что через четыре-пять дней мы закончим съемки. Экватор уже преодолели. В марте и апреле мы будем работать над монтажом, и к лету продукция будет уже готова. А вот где их можно будет увидеть — пока сложно сказать. Это ведь не коммерческий проект. Его цель — именно качественное сохранение современного балетного искусства.

«Я человек беспокойный»

— Актерам сложно перестраиваться на новый лад?

— Конечно, очень сложно. Я восхищаюсь нашими актерами, которые в невероятно сложных условиях показывают такую качественную работу.

— Почему балет назывался первоначально «Онегинъ. Online», а теперь — просто «Онегин»? Вы как-то его изменили?

— Балет очень изменился с момента премьеры, надеюсь — в лучшую сторону. Он и вообще был хорошим, успешным балетом, прошел с большим успехом в России и в Америке. Но я-то, знаете, человек беспокойный. Все время недоволен собой, все время стремлюсь к самосовершенствованию и улучшению своего искусства. Театр в отличие от кино дает возможность постановщику все время редактировать свои произведения. Я пришел за это время к совершенно новым идеям, которые изменили драматургию спектакля. А «Online» убрали, потому что это было вызвано желанием педалировать актуальность момента, показать, что это современный Онегин. Но я тут чересчур перестраховался. Зритель не дурак, он сам все понимает. Через 10 — 15 минут он втягивается в орбиту этого спектакля, нового решения. Он воспринимает это как самостоятельный вид искусства.

— А вот, скажем, другие авторы? Толстой — он нуждается в модернизации?

— Все авторы, на мой взгляд, могут быть модернизированы, если того требует видение режиссера. Главное — это мера таланта. Если у человека есть талант — так у него есть и право на все. Талант его всегда выведет.

Я распрощался с режиссером и пошел через кулисы к выходу. В театре было тихо. На банкетке пластом, как убитый, лежал кто-то из кордебалета. Кое-где сидели другие, бессильно распластавшись. «Хотите с Татьяной поговорить?» — спросил меня пресс-секретарь. «Конечно». Мы зашли в ее гримерку. Прекрасная Татьяна наша сидела перед зеркалом, положив ноги на табуреточку. Гример переделывала ее прическу.

— Какая у вас сейчас будет сцена?

— Начало первого акта. Жизнь в деревне с Ольгой.

— А текст «Онегина» перечитывали?

— Да, конечно. И фильмы пересматривала.

— Современная Татьяна отличается от пушкинской?

— Вы знаете, нет. Она — та же самая.

— А вообще-то работа идет тяжело?

— У меня это первый опыт таких съемок. Вообще — все интересно, в новинку. Даже приятно — новый опыт... Тяжело само ожидание в перерыве между сценами. Нельзя остыть, выйти из образа. А с каждым дублем ты заново выкладываешься и физически, и эмоционально. Это тоже сложно — по десять часов каждый день, без выходных... Больше никакой жизни. И засыпаешь с мыслями о спектакле, и во сне видишь то же самое! — вырвалось у Татьяны.

И, откинувшись на спинку кресла, она прикрыла глаза.