«Чтобы всегда меня вы узнавали...»

Про Владимира Высоцкого, которому сегодня исполнилось бы 73 года, как-то не приходится рассказывать с нуля. Его до сих пор помнят на удивление отчетливо — голос, лицо, песни, спектакли. Он словно бы до сих пор на виду. И одновременно — сделался символом, мифом. Надо было суметь такое: стать легендой при жизни, а после, войдя в легенду, — остаться живым.
К счастью, не мне излагать его биографию — занятие очевидно ненужное и какое-то высокомерное, если речь идет о Высоцком. Кажется, что он совершенно открыт — ну что про него неизвестно? Алкоголь? Наркотики? Марина Влади? Да нет, все в курсе.
Не мне обсуждать его жизнь — я ведь даже не застал живого Высоцкого, разминувшись с ним на четыре года. Однако из тех осколков, которые остались на мою долю, он тут же вырос в полный рост. Его значение сразу стало понятно и не обсуждалось.
Первой была, конечно, пластинка «Алиса в Стране чудес» — спектакль-мюзикл, целиком сочиненный Владимиром Семеновичем. Мне ее ставили буквально с младенчества. Постепенно я начинал что-то понимать, слова песен пугали непонятностью и манили все глубже в сказочную страну, где «бегают фантазии на тоненьких ногах» — привет Сальвадору Дали. Сам Высоцкий исполнял там арию попугая.
«Послушайте все — ого-го! эге-гей!
Меня, Попугая — пирата морей!»
И я слушал и завороженно повторял: «Карамба! Коррида! и Черт побери!»
Комментируя песню, Высоцкий не без гордости заметил: «...был ли я тем, от имени кого пою? Попугаем я не был — ни в прямом, ни в переносном смысле». Попугаем, может, и не был. Был зеркалом.
Незаметно Высоцкий вместил в себя жизнь: в песнях у него вся повседневность, все мысли, вся ирония, которая только может прийти в голову советскому человеку. Он и трагический Гамлет, рвущийся из стискивающих руки оков. И капитан Жеглов, обаятельнейший негодяй, по своему усмотрению навешивающий эти оковы на виноватых и невиновных, — это тоже он. Органы должны быть польщены.
Но все это я узнал позже. А тогда, в тумане детства, знакомый мальчик рассказал мне про «великана Высоцкого» — видимо, потому, что «Высоцкий» у него слилось с «высокий». Такой вот парадокс: невысокий ростом Высоцкий оказался великаном, вместившим все.
Какой-нибудь очередной попугай мог бы подумать, что с концом советской нашей родины кончился и Высоцкий — ну что он может сказать про другую, новую жизнь, которая к тому же наступила через десять с лишком лет после его смерти? Кажется, даже приходилось встречать такие суждения. Сейчас мы постепенно начинаем понимать, что жизнь оказалась не такой уж новой и не слишком другой, и понятен Высоцкий не меньше — без всяких даже объяснений. И нужен нам все так же.
Звучит чересчур патетически, но как еще описать то, что сделал Высоцкий? Он попросту взял и воплотил в себе русский архетип — наверное, где-то и сознательно стремился к такой универсальности своего образа. От этого его задача проще не стала, и то, как органично ему это удалось, — поразительно. У Гайдая в «Иване Васильевиче» царь слушает Высоцкого на магнитофоне, и от берущего за душу надрывного хрипа «Эх, раз, да еще раз!» впадает в тоску. И в этом есть большая человеческая правда. Высоцкий оказывается больше своего времени. Мы тоже, как Иван Грозный, сидим, слушаем и комкаем шапку в приступе внезапной печали. Нам хочется вернуть Владимира Семеновича, хочется спросить, что он думает про нас и про жизнь. Поэтому всегда найдется кому Высоцкого «спопугайствовать» — это востребовано, хотя и всякий раз получается чудовищно фальшиво.
«Ну и последнее: хочется мне, чтобы всегда меня вы узнавали», — написал Высоцкий строчку для песенки автора в своей «Алисе». Постараемся узнать. И не спутать.

Матвей ПИРОГОВ