Елена Камбурова: От самого имени Раневской исходят тепло и нежность

1 апреля в Филармонии вспомнят Фаину Раневскую.

1 апреля в Филармонии вспомнят Фаину Раневскую. Жизнь великой актрисы была одинока и даже трагична, но она никогда не теряла своего великолепного чувства юмора. И сегодня ее фильмы и ее остроты, уже превратившиеся в фольклор, помогают выжить

Есть в мире театра персоны, интерес к которым со временем только усиливается. И чем дальше время уносит в прошлое созданные ими образы и сыгранные роли, тем больше разрастаются вокруг них легенды и небылицы, связанные с их жизнью и творчеством. К таким персонам, безусловно, можно отнести и Фаину Георгиевну Раневскую, сценическое посвящение которой в год 115-летия со дня ее рождения предъявят петербуржцам две великолепные артистки — Марина Неёлова и Елена Камбурова, долгие годы дружившие с ней.
Елена Камбурова любезно согласилась ответить на вопросы корреспондента «ВП».

— Елена Антоновна, расскажите о спектакле-посвящении Раневской…

— Это не спектакль, а вечер памяти Раневской.

— Но, согласитесь, когда его ведут две актрисы, он поневоле превращается в некий спектакль…

— Может быть, вы правы. Да, это два монолога — сначала мой, в котором я вспоминаю о Фаине Георгиевне и по ходу моего рассказа, в контексте, появляются песни. Есть в спектакле и песни из детства, юности Раневской, песни Александра Вертинского, сопряженные с отдельными моментами рассказа… Например, как Алиса Коонен, выдающаяся актриса таировского Камерного театра, когда-то подарила Фаине Георгиевне изумительное парижское платье, которое та разрезала на части и потом передарила мне. Песня Вертинского здесь становится символом Парижа и бренности жизни. А изумительный благородный романс цыганский мне «подарила» сама Раневская: его когда-то, утверждала цыганка Настя, передавшая романс Качалову (а тот в свою очередь — Раневской), слушал сам Пушкин. Заканчиваю я свой монолог «Елкой» на стихи Бориса Пастернака, хранящей изумительную атмосферу начала ХХ века. И в эти минуты я часто думаю: как же встречала девочкой Новый год Фаина Георгиевна? Ведь она жила в обеспеченном доме с множеством слуг… Об этом я думала и в новогоднюю ночь, которую встречала с ней вместе. Тогда Фаина Георгиевна, переходившая в последний год своей жизни, вдруг заснула… Так вот и идет мой рассказ о том, что я сама видела и чувствовала рядом с ней.

— Как вам работается на сцене рядом с Мариной Неёловой?

— Марина — потрясающая актриса с великим даром рассказчицы. Даже когда мы вместе едем куда-то вне сцены и она начинает рассказывать что-то, повествования получаются феноменальные. Да и за кулисами (я начинаю вечер, а затем его продолжает Неёлова) постоянно слушаю ее с удовольствием.

— Получается, что тон задаете зрительному залу именно вы?

— Скорее его задают первые кадры хроники, которые мы показываем. Они точно настраивают зрителя: первые фразы Раневской о том, как она любит Пушкина, с цитатами его стихов. Ведь она очень любила Пушкина…

— Как же состоялось ваше знакомство с Раневской?

— Так уж получилось, что я, как и Марина Неёлова, сама вовсе не искала возможности познакомиться с Фаиной Георгиевной (Неёлову в роли Оли в спектакле Театра «Современник» «Спешите делать добро» по пьесе Михаила Рощина Раневская увидела по телевизору и сама, узнав телефон молодой актрисы в театре, позвонила ей, чтобы высказать свое восхищение. — Прим. авт.). Так уж прекрасно получилось, что мою учебную работу по «Сказкам об Италии» Максима Горького («Ночь») я записала на радио. А Фаина Георгиевна, будучи в Ленинграде на гастролях, случайно включила радио и услышала запись, после чего села и написала письмо-одобрение, начинавшееся словами: «Никогда не писала на радио…» Такое вот произошло чудо, и, когда мне это письмо показали, было очень трудно в это поверить, как и самой разыскать телефон Фаины Георгиевны и позвонить ей — даже в голову не приходило. Мне казалось это невероятным. Так вот абсолютный случай и привел меня к Раневской, первая же фраза которой «Деточка, как хорошо, что вы не фифа!» сняла всю мою напряженность (в юности Раневская завидовала красоте своей сестры и в дальнейшем всех красивых девушек называла фифами. — Прим. авт.).

— В чем же заключался секрет безоговорочной зрительской любви к Раневской? Ведь за всю свою актерскую жизнь она так и не сыграла (по крайней мере на экране) ни одной главной роли, оставаясь актрисой эпизода…

— В том-то и состоит феномен и одновременно секрет дара Раневской, что, играя в эпизодах, она в зрительском восприятии становилась ярчайшим впечатлением, стоило ей появиться в кадре хоть на несколько минут. В этом и состоит ее фантастический дар: ведь множество других актеров так же мелькали в эпизодах, а порой играли и целые роли, но их имен уже давно никто не помнит… Ее случай уникален: каждая из ее ролей «небольшого формата» перечеркивала во многом значимость куда более «весомых» по сюжету ролей других актеров.

— О чувстве юмора Раневской складывают легенды. Было время, когда из ее подлинных и приписываемых ей афоризмов составлялись целые тома, на которых наживались предприимчивые издатели…

— В этих книгах было много неправды. Легенда Раневской состоялась и без них. Посмотришь иногда — одни и те же неверные, не вполне принадлежащие Фаине Георгиевне остроты кочуют из одной книги в другую. Но, с другой стороны, даже это говорит о той невероятной любви, которую к ней продолжают испытывать, и о том, какой неповторимой — не только актрисой, но и личностью, обладающей фантастическим чувством юмора, — она была. Хотя одновременно с тем она многое воспринимала очень трагично, особенно ближе к концу жизни, как раз в то время, когда я с ней и общалась. Огромное чувство юмора часто имеет оборотную сторону… Я часто наблюдала ее за грустными размышлениями. Если бы ей удалось самой написать до конца ту книгу, которую еще при жизни заказало одно из издательств… Ей даже перечислили часть гонорара, и она очень переживала, считая, что писать надо или все, или ничего. Ведь она была свидетелем Эпохи, и эпохи очень трагической в жизни России. Но не написать, как и написать об этом, тогда, когда существовала жесткая цензура, она не могла.

— Смогла бы сосуществовать Фаина Георгиевна с веком нынешним?

— Она бы еще больше абстрагировалась от жизни, от времени. Даже прежде, когда мы включали телевизор, ее страшно коробило увиденное на экране. Боже, я думаю, если бы она увидела то, что сегодня происходит, например, в жанре песни…

— Вам тоже неуютно жить в сегодняшнем мире?

— Слава богу, у меня есть свой мир, в котором я проживаю. Но «за державу обидно». Обидно за сегодняшнюю «культуру», за уничтожение русской речи, русской интонации… Обидно, что на этом воспитываются целые поколения людей, которые теряют историческую память, теряют память о творчестве великих, не знают имен Пастернака и Блока (даже не хотят их знать), не знают имени Булата Окуджавы… Но если только сетовать на это и ничего не делать… Я уверена, что когда-нибудь «Россия вспрянет ото сна» и родятся новые поколения и новые руководители (например, телевидения), другая будет политика культуры. И тогда поколения за два все изменится.

Беседовала Екатерина ОМЕЦИНСКАЯ
Фото ИТАР-ТАСС