Галина Короткевич: Если б я начала жизнь сначала, опять пошла бы в театральный!

18 марта Театр им. Комиссаржевской празднует 70-летие сценической деятельности уникальной актрисы

18 марта Театр им. Комиссаржевской празднует 70-летие сценической деятельности уникальной актрисы

Переиграв всех или почти всех классических героинь, Галина Короткевич поставила своеобразный театральный рекорд, 486 раз исполнив главную роль в спектакле «Миллионерша» по пьесе Бернарда Шоу. И даже сегодня, накануне своего 90-летия, она регулярно выходит на сцену в двух спектаклях этого театра — «Утоли моя печали» и «Шесть блюд из одной курицы». И между прочим, всегда на высоченных каблуках.

Дело не в возрасте

— Галина Петровна, вы как к юбилеям относитесь?

— Мне не нравится, когда цифры какие-то называют… Станцевать, пройтись кубарем с вами — это я могу. А вот лежать на печи — не могу. Знаю, что я давно есть, а вот когда цифру говорят — это уже хроник какой-то получается из меня. Ну разве я не права в какой-то мере? Дело не в возрасте, а в самочувствии. Возьмите вот Зельдина в Москве — ему 96… А плохо может быть и в сорок, и в пятьдесят, и в пятьдесят пять.

— Вы актрисой почему стали?

— Я ни о чем другом с малолетства не думала. Все выступала перед гостями: когда меня просили танцевать — я танцевала, петь просили — пела. Куклы у меня были (бабушка мне дарила) — почти в мой рост. Я их высаживала в ряд, как зрителей, и выступала перед ними тоже. Выступала, потом подходила к ним и хлопала их ручками, отходила — кланялась… Вот меня спрашивали, когда я школу заканчивала: «Куда будешь поступать?» Я отвечала: «В театральный». Переспрашивали: «А если не поступишь?» Отвечала: «В театральный». Если бы я начала жизнь сначала, я бы опять пошла в театральный.

Не в деньгах счастье

— Cколько «за вами» ролей?

— Девяносто две где-то. Точно не помню.  Сорок в одном театре, пятьдесят в другом. Вот вам список ролей моих в Театре Комиссаржевской, смотрите…

— Тут сверху написано «Категория: ведущий мастер, 18-й разряд, зарплата — 2700». Это правда?

— А почему неправда? А первая зарплата была 750 рублей…

— Вам хватало денег в жизни?

— У меня потребности небольшие. Видите, на мне что надето — это бижутерия. Драгоценностей у меня никогда не было. Была мамина брошка, но я ее потеряла на фронте. Я никогда не страдала и не страдаю от того, что скромно одета. И никто ко мне от этого хуже не относится. Никаких  шуб из норков-шнорков у меня никогда не было. Дочь у меня хоть и заслуженная артистка, я хоть и народная, но все мы получаем не шикарные деньги. В нашей семье этот вопрос главенствующего положения никогда не занимал: «Ах, у меня нет бриллиантового кольца! Как же — у меня нет рубинов!»

Оранжевый абажур зашатался над столом...

— Во фронтовые бригады вы как попали?

— В 1941 году я закончила первый курс. 22 июня мне позвонили из института, вызвали в комитет комсомола, спросили, есть ли у меня «свои» танцы… Конечно, они у меня были, и меня сразу определили в бригаду старшекурсников. Так мы с первого дня и «служили» по мобилизационным пунктам — сначала в городе, потом на фронте. Ездили и в разные части, но, хоть и проработала я всю войну на фронте, «цены» и наименования подразделений, в которых довелось выступать, не знала никогда. Сидят перед нами бойцы, и надо выступать. А что они, кто они — дивизия или рота, значения не имело. Главное — выступить так, чтобы понравилось.

— Как встречали вас на фронте?

— Ну как встречали? Прекрасно!

— А вам страшно было?

— Когда человек находится в экстремальных обстоятельствах, бояться некогда. Нас однажды за Пулковом обстреляли и эвакуировали срочно оттуда… Это если рассказывать, целая история — ой-ой… В такие моменты страха нет. Есть напряженность, сосредоточенность. Ведь и когда от голода в блокаду умирали, никто не рыдал, не причитал. Все воспринималось по ситуации как данность, как неизбежность. Хоронили людей семьями, везли на саночках, на досках вместо санок. Дистрофик дистрофика, матери детей, дети родителей хоронили и не плакали. Не было слез. Другое напряжение организма, другая степень безусловности. Никто не бросался на землю, не голосил… Вот бомбежка, так мы не выходим просто из комнаты (жили мы на Невском, 11, между улицами Гоголя и Герцена). Бомбоубежища в нашем доме не было — оно было в угловом доме в Кирпичном переулке. А туда бомба упала. Я теперь, когда проезжаю это место, крещусь всегда. Мы с мамой сидели в середине большой комнаты, за круглым столом, а за нами стоял бабушкин буфет огромный, из которого от взрыва посуда посыпалась. И абажур, помню, огромный, модный тогда абажур над столом теплого оранжевого цвета, расписанный мамой, зашатался в разные стороны…

Радости было много

— А жили вы с мамой в отдельной квартире?

— Что вы! В коммунальной. Квартира была огромная, в ней за отдельной дверью у нас было три комнаты: моя спальня, спальня мамы с мужем и большая комната. Окна выходили на Невский, и знакомые на 1 Мая или 7 Ноября никогда не доходили с демонстрацией до площади Дворцовой, шли к нам, ложились животами на наши широченные подоконники и смотрели на все из окон. Жили мы на втором этаже, потолки четыре с половиной метра высотой, стены кирпича в четыре… И соседи у нас, конечно, были. Мама много работала, играла, и у нас была домработница. За двумя ширмами при входе у нее была кровать, столик с лампой.

— Теперь ужасы рассказывают про житье в коммунальных квартирах…

— Жили мы хорошо: радости было очень много. Новый год и Пасху отмечали вместе, поздравляли друг друга всегда, даже в голодное время пекли какую-нибудь булочку на праздник.  

Нет сегодня педагогов, способных научить говорить

— Куда вы сразу после института пошли, в какой театр?

— Еще на последнем курсе Борис Михайлович Сушкевич, который тогда был не только директором Театрального института, но и  худруком Нового театра (ныне Театр им. Ленсовета. — Прим. авт.), вызвал пятерых из студентов нашего курса к себе в кабинет. И еще до экзаменов спросил, не можем ли мы любезно согласиться работать в его театре. И каждый выскакивал потом из его кабинета как сумасшедший — с горящими глазами…

— Сколько лет вы отработали в Новом театре?

— Четырнадцать. Когда Сушкевич умер, в театре продолжала работать его жена — Надежда Николаевна Бромлей, которая как режиссер была хороша, но была категоричной, резкой и на роль руководителя театра не годилась. Меня она любила и сделала настоящей актрисой. Она со мной столько работала! Вот мы репетируем, а она уходит в последний ряд и оттуда говорит: «Галина Петровна, что вы там бурчите? Ничего не понимаю! Ничего здесь не слышно! Люди сидят не только в первом ряду!» Я отвечаю: «Но вы же сказали, что здесь надо тихо, шепотом…» Она: «Так ваш шепот я должна слышать в последнем ряду». Меня, конечно, нынче никто не спрашивает, но вам скажу: среди нынешней актерской молодежи не многие на сцене что-то могут говорить. Сейчас отсутствует культура и техника речи у актеров. У кого голос и дикция есть, кто сам чувствует, тот что-то еще говорит… Наши преподаватели техники речи заставляли нас с другого конца аудитории четко и громко шептать. А сейчас? Извините меня, товарищи нынешние педагоги: нет сегодня педагогов, способных научить говорить!

Сама ничего не просила

— Как кино пришло в вашу жизнь? Ведь у «Весны в Москве» успех был огромный…

— Произошло это чисто случайно. Я — не киноактриса, внешность у меня неподходящая, очевидно, вид не тот. Но успех был потрясающий… Ходить по улице было невозможно: надо было бегать по переулкам от поклонников. Даже мальчишки на улицах распевали: «Надя Коврова, честное слово…» Я всегда переживала за тех актрис, которые пользуются такой «психической» популярностью. Но это был не только мой персональный актерский успех, а и успех фильма как явления. После еще Аркадий Райкин хотел, чтобы я с ним главную роль играла, но там, в кино, свои распорядки… Сама-то я никогда ничего не просила, ничего насильно не добивалась, в стенку лбом не билась, и мне этого не нужно — ни тогда, ни сейчас. Я довольствуюсь тем, что мне дает судьба.

— А уехать из этой страны вам никогда в голову не приходило?

— Нет. Даже если бы я здесь питалась одними корками, не уехала бы. Здесь Земля, Дома, Небо, Кладбище… Все мое.

Беседовала Екатерина ОМЕЦИНСКАЯ, фото Вячеслава АРХИПОВА

В Мой Мир

Опубликовать