Хотим вас на роль «Мужчины»!
Корреспондент «Вечёрки» Федор Дубшан сыграл в кино, встав почти в один ряд со знаменитыми сердцеедами вроде Кларка Гейбла и Грегори Пека. Надо было сыграть учителя музыки, который дает девушке уроки фортепиано. Она в него влюбляется, а он ее игнорирует.
Корреспондент «Вечёрки» Федор Дубшан сыграл в кино, встав почти в один ряд со знаменитыми сердцеедами вроде Кларка Гейбла и Грегори Пека.
Компьютер пискнул и выдал мне сообщение: «Привет, Федор! Мы, студенты Университета кино и телевидения, собираемся на следующей неделе приступить к съемкам курсовой работы. Снимаем на пленку игровой цветной этюд в павильоне, дней пять.
Хотим вас на роль «Мужчины». Если есть свободное время на следующей неделе и желание — сообщите мне. Руками и ногами вся группа хочет вас на роль!»
«Эге, — сказал я себе. — Да тут забавное что-то намечается. Почему ж не сходить на съемки? А вдруг и газете будет любопытен репортаж со съемочной площадки «от первого лица»?»
— Репортаж — это просто здорово. Вы, главное, привезите белую рубашку и вязаную жилетку, если у вас есть. Ваш герой — он должен быть в рубашке и жилетке, — велела мне режиссер Ася Варламова.
Актеров для такого дела находят в основном по базам. Меня выкопали по пригоршне фоток, которые я тысячу лет тому назад закинул в актерскую картотеку в Интернете. Зачем закинул — сам не знаю. Сделал — и забыл.
Мне надо было сыграть учителя музыки, который дает девушке уроки фортепиано. Она в него влюбляется, а он ее игнорирует. Ну и как можно было не согласиться на роль сердцееда, не встать в один ряд с Грегори Пеком и Кларком Гейблом?
День первый
С трудом дождался утра, когда мне предстояло впервые появиться на съемочной площадке. И поехал к полудню на станцию метро «Елизаровская», а там меня встретили и повели в павильон СПбГУКиТ.
«А фотки-то свои я давно выкладывал, года два уж тому, — царапалось у меня в голове. — «Я тогда моложе, я лучше, кажется...» А ну как они увидят меня и скажут: что это вы нам привели за дурного, за седого, за беззубого такого!»
Мы свернули на территорию какого-то завода. Пусто. Людей не видно.
Вот мы зашли в одно из зданий — и очутились в павильоне.
Это как если бы несколько маленьких вселенных разместились в одном большом полутемном ангаре. Каждая группа на своем клочке пространства поднимает стены с окнами, вешает на них занавески, обставляет интерьер. Повсюду из темноты светят в лицо прожекторы. То и дело откуда-то раздается вопль: «Не ходить! Идет съемка! Готовы! Камера! Мотор!»
Из-под груды стройматериалов постепенно воздвигалась девичья комнатка ностальгического вида. В углу стояло пианино. В открытом окне зиял — я только это слово могу употребить — павильон, какие-то соседние декорации. А вместо солнышка шпарил прожектор.
— Здравствуйте, Федор! Спасибо, что пришли! — сказала мне режиссер Ася Варламова, студентка 4-го курса Университета кино и телевидения. — Вы посидите в комнате пока, к вам подойдет художник, Полина. Она с вами проработает образ.
Я сидел и ждал. Пришла художник-постановщик Полина.
— Да, рубашка подойдет. А жилетки даже и не надо! И джинсы оставьте, какие сейчас на вас. Да и ботинки сойдут... нет, нет, это ничего, что шнурки порвались. Все так, как надо. Отлично! Ну а сегодня вы нам больше не нужны. Мы ведь все равно еще не отстроились. Приходите завтра!
Ушел я из этого царства кино. Возле метро заскочил в кафе и выпил чашечку капучино. Я чувствовал себя, как бывалый, опытный актер, заслуженно получивший роль Болконского или Пьера в новой киноверсии «Войны и мира». Достал мобильник и позвонил кое-кому из знакомых.
— Когда буду произносить свою оскаровскую речь, непременно упомяну вас, — пообещал я им.
День второй
Снова явился на площадку к двенадцати дня.
— Мы только отснимем кадр с девушкой — и сразу же позовем тебя! — пообещала Ася.
Я пошел ждать в «чайную комнату». Выпил чаю. Достал ноутбук. Написал статью и отправил по электронной почте в редакцию.
За мной все не приходили. Прошел час, другой. Вдруг дверь открылась и вбежал мальчишка лет семи, светловолосый и очень чумазый. Одет он был как какой-то диккенсовский сиротка: в клетчатых брюках, с сумкой через плечо, в бесформенном картузе и безумно рваной курточке. На шее висели огромные очки из каких-то шестеренок. За ним шли какие-то молодые люди, которые стали его кормить и поить, причем обращались так, что я мигом понял: это — звезда этюда, который снимает одна из соседних групп.
— Ну и кто ты такой? — спросил я.
Подскочив ко мне, бойкий мальчишка ответил:
— Я изобретатель! Инженер Вошкин. А вот мои изобретения — тут он полез в сумку и достал оттуда какую-то лампочку. — Меня с Филькой хотели милиционеры поймать, а поймали только Фильку. Меня они не увидели, потому что у меня шапка-невидимка есть!
— А в жизни-то тебя как зовут, инженер Вошкин?
— Даниил Романович Стриганов, из школы № 536.
— Когда же ты в школе успеваешь учиться, Даниил Романович? Сегодня же будний день!
— Ну... я с последнего урока ухожу, там все равно неинтересно. А вообще учиться успеваю!
— А какие оценки есть?
— Все! Пятерки, четверки, тройки и двойки. Колы даже есть.
— Пятерки за что?
— За физкультуру. За прыжки в высоту! Вот такие!
Он принялся скакать через стул. Я развернул его дневник. Там были красные пометы: «Ел на уроке» и «Укусил Леру за руку, остались отпечатки зубов». Инженер Вошкин, он же Стриганов Даниил Романович, был эксцентричен и неугомонен. Так и подобает себя вести будущей звезде экрана!
— Расскажи, как тебя позвали сниматься.
— Ну, я вообще-то хожу в детский клуб актерского мастерства «Тачанка». И к нам пришел молодой режиссер. Мы рассказали ему один стих, и он сразу на меня обратил внимание, что у меня... — он запнулся.
— Ну? Что — у тебя? Талант?
— Да! Я в первый раз даю интервью газете, такое волнение... А стих такой: «Мы сидели на сиделке и свистели в две свистелки...»
— Стоп, стоп, верю. В кино ходишь? Что тебе там нравится?
— Астробой. И «Годзилла»!
— Ты бы сыграл в «Годзилле»?.. Ай, вижу, что сыграл бы, не кусай меня!
Я убежал от маленького таланта и заглянул на съемочную площадку.
Комнатка уже была закончена, газовые занавески скрывали очертания павильона снаружи. Казалось, что там — какая-то неопределенная погода, как у Тарковского в «Сталкере». За пианино сидела моя будущая партнерша. Ее зовут Агриппина Куликова, но все называли просто Груша. За массивной камерой с деревянными ножками примостилась оператор Катя Ткачева.
— Ой, Федор, ну сейчас-сейчас! Еще двадцать минут — и точно будет твоя сцена! — пообещала Ася. Повернулась к группе и продолжила: — Ну как? Тень у нас двойная или нормальная? Что с прожектором?
Прошло еще часа полтора. Я увлеченно резался в пасьянс «Косынка» на ноутбуке.
Наконец меня позвали. Я нацепил свою белую рубашку и вышел на площадку.
— Прости, пожалуйста, что так долго. Самое сложное — это после каждого дубля переставлять свет, — объяснили мне. — А сейчас надо будет снимать крупным планом ваши руки над клавиатурой пианино...
— Но ведь я же не умею играть на пианино! — спохватился я.
— О, это не важно. Груша-то играет. А ты должен только поправлять ее руки: вот так и так... Ты ведь учитель.
Я, чувствуя неожиданную скованность, взял Грушу за руки и попробовал сделать, как было сказано. У Груши пальцы лежали хорошо. А вот мне самому не помешал бы учитель. Последний раз я близко подходил к пианино в первом классе, когда полгода проходил на сольфеджио.
Я только поднес руки к клавиатуре — как оператор окрикнула меня: нет, не так! Левей! А лучше — правее. Посмотри, Ася, как тень нехорошо лежит на пальцах...
— Действительно, — огорчилась Ася.
Пришлось сдвинуть руки на сантиметр влево. А потом — еще на полсантиметра вправо.
Секунд через десять съемка кончилась.
— Ну, на сегодня все, — объявили мне. Я вышел на улицу, огляделся и вздохнул: день уже прошел. Сгущались сумерки. Мои съемки в общей сложности заняли минут двадцать.
У режиссера Аси было свое видение этюда.
День третий
На третий день случилось воскресенье. Павильон закрыли, и съемок не было.
День четвертый
В понедельник я снова был как штык в павильоне.
Это оказался последний день съемок. Больше времени Асе и ее группе в павильоне не выделили.
— Тут все расписано строго. Как только мы закончим, надо разбирать наши декорации и уступать место следующим людям, — объяснила Ася. — У нас время максимум — до девяти вечера.
Наконец отсняли мою сцену. Мне надо было войти в дверь, положить ноты на пианино и самому сесть за него. Тут мои съемки и кончились. Всех как ветром сдуло. В павильоне погасили огни, заканчивали работу другие коллективы. У «Инженера Вошкина» хлопали и свистели, разбив тарелку с именами съемочной группы, — как на настоящем большом фильме.
Прямая речь
В кино все еще продолжается эпоха Тарковского
Как-то все слишком быстро и неожиданно, думал я, бродя в темноте. Неужели и для большого актера, для кинозвезды, карьера — только миг, ослепительный миг?
— Ася, а ты уже снимала какие-то работы?
— Да, у меня был документальный фильм про деревенских детей в Удмуртской Республике. Я оттуда родом. А потом сняла этюд по «Портрету» Гоголя...
— Наш этюд, который мы сняли, тоже похож на отрывок из какой-то русской классики вроде Тургенева — действие происходит в такой маленькой обветшалой комнатке, пианино стоит...
— Этот внешний вид формировался постепенно. Главный человек на съемках этюда — не режиссер, а оператор, у нас — Катя Ткачева. Сначала оператор придумала какие-то образы, которые ей хотелось бы запечатлеть. Потом нашла меня, режиссера, — случайно, в Интернете. Я написала и сценарий, придумала всю эту любовную историю между девушкой и учителем.
— В вашем институте сейчас есть какой-то мейнстрим, в котором принято делать фильмы, этюды?
— Главное направление — это драмы в духе арт-хауса. Снимают очень много «авторского кино» с претензией на гениальность Тарковского.
— А не скучно все время на Тарковском-то сидеть? Ну это же стало каким-то общим местом, нет?
— В начале XX века художникам очень трудно было не подражать Пикассо. Точно так же и сейчас в кинематографе — эпоха Тарковского... Да и у нас, если вдуматься, тот еще Андрей Арсеньевич получился! Комнатка с пианино... Ну что это еще может быть?
