Над конями да над быстрыми месяц птицею летит…
10 января 1744 года юная немецкая девочка София Фредерика Августа, сопровождаемая родителями и небольшим штатом слуг, покинула отчий дом и по приглашению императрицы Елизаветы Петровны отправилась погостить в далекую Россию.
10 января 1744 года юная немецкая девочка София Фредерика Августа, сопровождаемая родителями и небольшим штатом слуг, покинула отчий дом и по приглашению императрицы Елизаветы Петровны отправилась погостить в далекую Россию.
Мешкать не следовало: всемогущей государыне почему-то восхотелось немедленно увидеть старшую дочь Ангальт-Цербстского князя Христиана Августа, который в ту пору был всего лишь прусским генералом на королевском жалованье, командовавшим пехотным полком в Штеттине.
И это несмотря на гордый княжеский титул! Но что поделаешь — какие нежности при нашей бедности! — нужно было кормить многочисленное семейство и появляться на людях в достойном аристократа обличье. Только потом, позднее, когда умница дочка станет женой русского престолонаследника, король Фридрих II удостоит его от щедрот своих и званием фельдмаршала, и должностью губернатора — да и то по протекции с берегов Невы. Но в январе 1744-го грядущее терялось в серой, загадочной дымке: царская невеста могла попросту не понравиться Елизавете Петровне, и на сей грустной ноте изощренные европейские интриги закончились бы, едва начавшись.
Пока не въедешь ты во двор Дункана-короля…
Первым пунктом захватывающего путешествия стал кайзеровский Берлин. Прием, устроенный скромным обитателям Штеттинского замка, превзошел самые смелые надежды. Ко всеобщему изумлению, Софию усадили с небывалым почетом — рядом с Фридрихом, а когда она, вспыхнув, подалась к выходу, 32-летний монарх остановил ее и рассыпался в комплиментах. У короля имелись веские причины благодарить Небеса за удачу: девушка из зависимой от него семьи была в двух шагах от русского трона, и все нити управления бескрайней восточной державой могли оказаться вскоре в руках Фридриха или его ближайшего преемника. Суверену мерещилось, что заветные тайны Петербурга уже разложены на столах перед внимательным оком Берлина.
По окончании званого обеда отец Фике, Христиан Август, засобирался домой: в отличие от Софии и ее матери Иоганны Элизы князя в Россию никто не приглашал. Однако он составил своеобразный «меморандум», в котором требовал от девушки почитать Бога, повиноваться императрице и угождать будущему супругу, Петру Феодоровичу. Особенно волновал Христиана, «строгого, — по словам историка Василия Ключевского, — лютеранина старой ортодоксальной школы», вопрос о вероисповедании Фике: он упорно не желал смириться с неизбежным переходом родной дочери в греко-православную «ересь». Но искушенные кайзеровские вельможи оперативно сломили религиозную оппозицию справа: генерала утешили тем, что после шумных реформ «царя Питера» русская вера почти не отличается от немецкой: в Петербурге нет патриарха, а всеми церковными делами заправляет коллегиальный Синод. Более того, русские, как выяснилось, отказались от святцев и не поминают святых ни в молитвах, ни в проповедях. Ложь во спасение удалась на славу: высокоученый командир полка мгновенно успокоился и с чистой совестью благословил Софию на ответственную поездку к Елизавете Петровне.
Мне брови чудятся, высокие, дугой…
Банкет в королевских покоях дал решающее добро на превращение никому не ведомой ангальт-цербстской Золушки в ослепительную русскую императрицу Екатерину Великую. На Фике посмотрели придирчивым взглядом — Фике выдержала это испытание. Но впереди предстояли русские «экзамены» — куда более важные и глубокие…
Свыше 30 лет прошло с того времени, как последняя иностранная невеста стала супругой нашего августейшего жениха. Еще в 1711 году несчастный царевич Алексей, повинуясь воле грозного отца, бракосочетался в Германии с Вольфенбюттельской кронпринцессой Шарлоттой Христиной Софией, от которой у него было двое детей — дочь Наталья и сын Петр (царь-мальчик Петр II). Принцессе, однако, выпала непродолжительная жизнь: вскоре после рождения младшего сына она умерла, предоставив не любившему ее Алексею полную свободу действий, чем он охотно воспользовался, положив глаз на крещеную финскую простолюдинку Евфросинью Федорову — одного поля ягоду с прибалтийской солдаткой Екатериной I. Юный царь Петр II был, в свой черед, помолвлен дважды, но оба раза с русскими красавицами: сперва — с Марией Меншиковой, а потом — с Екатериной Долгорукой. Ранняя смерть от оспы помешала ему проявить себя и как государя, и как семьянина.
Правда, затем отечественный трон занимала — иногда формально, иногда фактически — племянница Анны Иоанновны, полурусская Анна Леопольдовна. Но можно ли назвать ее в полной мере чужестранкой? Мать, Екатерина Ивановна, привезла маленькую дочку из Мекленбурга в Россию, когда девчоночке не исполнилось и четырех лет. Бездетная Анна Иоанновна, стремясь (как позднее и бездетная Елизавета Петровна) закрепить скипетр за своей кровной линией, выдала Аню замуж за приезжего Брауншвейгского герцога Антона Ульриха. То есть Анна Леопольдовна выступила уже в качестве принимающей стороны. Молодая чета произвела на свет много разных детей, главным из которых стал злополучный Иван Антонович, провозглашенный прямо в пеленках императором Иваном Шестым. Его-то — вкупе со всем Брауншвейгским кланом — и свергла Елизавета Петровна в ноябре 1741-го, расчистив дорогу собственному племяннику — Петру Феодоровичу. Именно к этому монаршему отпрыску и мчалась теперь на перекладных веселая и смешливая София Фредерика Августа — истинно иноземная невеста и к тому же четвероюродная сестра Шарлотты Вольфенбюттельской, покойной супруги покойного царевича Алексея. Мчалась, чтобы продолжить род Петра Великого.
Только кони мне попались привередливые…
От Берлина до русской границы лошади летели как по воздуху. Студеным утром 26 января обе дамы, путешествовавшие под фамилией графинь Рейнбек, очутились в Риге. Мать и дочь встречали торжественно и по какому-то былинному обряду. Им рукоплескали толпы народа, их приветствовали войска, им улыбались благородные сановники. К саням подошел незнакомый человек в роскошном, раззолоченном кафтане (сзади прошептали: вице-губернатор Риги князь Владимир Долгорукий) и по-французски поздравил гостий с прибытием в Россию.
А рядом замерли удалые кирасиры в черных плащах — почетный караул под командованием молодцеватого 24-летнего ротмистра, чье имя спустя полтора-два десятилетия станет нарицательным среди всех европейских знатоков легкого литературного жанра, — барона Иеронима фон Мюнхгаузена. Он что-то говорил своим орлам, а те послушно кивали в ответ. Под разрывы праздничного салюта, пение труб и дробь боевых барабанов женщины вышли из нехитрых саней и пересели в сказочную повозку — золотую карету с хрустальными стеклами, запряженную шестеркой откормленных, холеных коней.
И пока вороные, пофыркивая на морозе, несли усталых немецких визитерш к просторным, теплым хоромам, Фике вспоминала слышанные еще дома пересуды: да, это та самая Рига, где совсем недавно (по приказу внезапно передумавшей Елизаветы Петровны!) остановили высланную было за кордон семью незадачливых Брауншвейгских повелителей — Анну Леопольдовну, Антона Ульриха и их малолетних чад, включая крошечного императора Ивана VI, которому, кстати, успел присягнуть на верность весь высший свет, в том числе цесаревна Елизавета. А сегодня их, будто закоренелых преступников, держат под стражей в местной крепости Динамюнде. Но эта же суровая Рига переливается всеми огнями радуги, привечая ее, Софию, спешащую в столицу к новому наследнику престола…
Возле отменного, в два этажа, особняка лошади, словно сговорившись, остановились как вкопанные. Лакей проворно распахнул дверцу… Палаты были уже подготовлены к приему долгожданных постояльцев. По гулкой каменной лестнице, покрытой красным ковром, к крыльцу степенно спустился пожилой генерал-аншеф Василий Салтыков. Широким, щедрым жестом он пригласил приезжих в апартаменты. Два дюжих измайловца в парадной форме лихо откинули ружья «на караул». Посреди комнаты стояла дородная дама в пышном платье, держа какой-то объемистый сверток. Она с улыбкой «распустила» свою поклажу: перед глазами вытянулась изумительная соболья шуба под накидкой из голубовато-золотистой парчи. «Ее императорское величество, — произнесла мадам, — жалует вас, принцесса, этим зимним одеянием». Стайка подвижных девушек, окружавших распорядительницу, накинула шубу на плечи Фике и защебетала от восхищения — на всех европейских языках одновременно. Мать, Иоганна Элиза, не скрывая восторга, любовалась дочерью.
«Как хорошо! — повторяла она, поглаживая теплый мягкий мех. — Настоящий сибирский соболь…» — «Что значит сибирский, мама?» — «Сибирь — это огромная холодная область, которая расположена очень далеко, за горной грядой, где таятся самоцветы». — «Самоцветы?» — «Ну, редкие, драгоценные камни. А за хребтами — Сибирь, там в густых лесах и водятся пушные звери». — «Ой, куда мы с тобой заехали!» — «Молчи, глупышка! Где бы мы с отцом достали тебе такую прелесть? Никаких бы денег не хватило. О, Господи! Милостивая русская государыня…»
