Народная артистка России Татьяна Пилецкая: Как сейчас помню — перрон, солнышко и маму в белой шляпке с вуалью

Эти люди тогда были еще детьми. Но они помнят весь ужас войны и радость возвращения к мирной жизни. Сегодня страна гордится ими. А мы попросили их рассказать нашим читателям о своем детстве, опаленном войной.

Эти люди тогда были еще детьми. Но они помнят весь ужас войны и радость возвращения к мирной жизни. Сегодня страна гордится ими. А мы попросили их рассказать нашим читателям о своем детстве, опаленном войной.

Народная артистка России Татьяна Пилецкая: Как сейчас помню — перрон, солнышко и маму в белой шляпке с вуалью.

Мы жили беззаботно, и вдруг в сентябре над Волгой появился черный самолет

— Я хорошо помню день начала войны. 22 июня мы с папой и мамой хотели поехать на пароходике в Петергоф. Мы с мамой уже были одеты, а папа вышел за газетой, вдруг вернулся бледный, с дрожащими губами и говорит нам: «Война!» Мама тут же заплакала и закричала: «Володя! Мама!» Мой брат Володя был призван в армию, а бабушка — мамина мама — жила в Каунасе. Я тогда была ребенком и не понимала, что такого страшного в войне и почему мама так плачет. Но потом оказалось, что ее слезы были оправданны: мой брат погиб в первые дни войны, а бабушка умерла в оккупации. Я училась в хореографическом училище, и 3 июля наше училище вместе с Мариинским театром отправили в эвакуацию. Как сейчас я помню: перрон, солнышко и маму в белой шляпке с вуалькой.

— Эвакуировали одних детей? Мама осталась в Ленинграде?

— Да, мы уезжали одни, но нас это не беспокоило, было ощущение, что мы едем в лагерь, нам дали с собой летние вещи, потому что все надеялись к сентябрю уже вернуться. Никто не думал, что все это так затянется. Нас привезли под Кострому и расселили на разных дачах в доме отдыха. Кормили нас хорошо, занятий не было, потому что каникулы, из дома папа регулярно писал мне письма, так что мы жили беззаботно. И вдруг в сентябре над Волгой появился черный самолет, он гудел как-то особенно зловеще, мы с девочками побежали к нашей воспитательнице и закричали: смотрите, там не наш самолет летит! И через несколько дней наш лагерь свернули, посадили нас на огромный серый пароход, покрашенный под цвет воды, чтобы его не было видно сверху, и 14 суток этим пароходом мы шли на Урал.

— Но вы уже понимали, что домой вернетесь не скоро?

— Конечно, мы понимали, ведь нас повезли еще дальше от дома, так что появилось уже какое-то беспокойство. Уже и письма были тревожные, папа писал о том, что в городе плохо с питанием и что моя мама заболела. Нам стало уже не до игр. И вот нас привезли в глухое село Палазна в 50 км от Перми, там нас поселили в большом доме — бывшей школе, и мы жили — 18 девочек — в одной комнате, а кроватей у нас не было, только деревянные топчаны с сенными матрасами.

— Что же вас, таких маленьких девочек, поддерживало в то время?

— У нас были удивительные воспитатели, они и в баню нас водили, и занимались с нами, но, конечно, не классикой, не специальными предметами, потому что заниматься балетом там было негде.

Что такое пимы

— А как же вы обходились без теплой одежды?

— Зимой в морозы мы старались беречь ноги, ведь это же балет, и нам выдавали пимы. Сейчас, когда я рассказываю, никто не понимает, что это такое, а это такие ватные стеганые ботики, особенно шикарно, если они были с галошами. Но мы сильно поизносились, а новую одежду взять было негде. Я сейчас говорю внучке: «Знаешь, что такое вязать кофточку из фитилей?», она мне не верит, говорит: «Как это из фитилей?» А вот так: напротив нашего дома была керосиновая лавка, там продавали фитили, сантиметров двадцать длиной, мы выдергивали ниточки, связывали их и вязали, а потом все узелки пропускали в одну сторону, она получалась мохнатенькая, а с лицевой стороны все было гладко и красиво. Мы придумывали свои узоры, а у кого были красненькие ниточки, то обвязывали еще и красненьким. А что делать, надо было выходить из положения.

Мы тосковали по Ленинграду

— А вы знали, что происходит в Ленинграде?

— Радио у нас не было, но папа писал мне письма и хотя щадил меня, но все же сообщил, что бабушка умерла. А напротив наших окон был сельсовет, мы часто тосковали, сидели на подоконниках и видели, как к сельсовету на телегах привозят приехавших из Ленинграда, их вытаскивали оттуда, потому что люди уже и ходить не могли. Это очень тяжелое было время... Конечно, мы были детьми и не так сильно переживали, но все равно каждое письмо, которое приходило из дома, уже открывали с опаской: то одна девочка закричит: «Папа! Папа!», то другая заплачет: «Мама! Мама!». Это было ужасно...

— А учились вы в общей школе?

— Да, потом нас перевезли в Нижнюю Курью, и там случился такой эпизод: мы учились во вторую смену, а местные ребята, зная, что мы эвакуированные из Ленинграда, оставляли нам в партах какую-нибудь еду. Бывало, откроешь парту, а там или брюквочка, или картофелина. И я в ответ писала записки: «Я такая-то, такая-то, спасибо большое!» Прошло много лет, мои первые гастроли с Театром Ленинского комсомола были в Перми, и мне дали выступление в Нижней Курье. Пароходик подошел к тому берегу, где мы когда-то сходили, там был холодный-холодный родник, в котором мы свое бельишко застирывали, а руки застывали от холода. Я посмотрела на этот родник, поднялась к той даче, где мы жили и где мы, когда нам сказали, что едем в Ленинград, написали на печке: «Ура! Мы едем домой!» Я, конечно, плакала. А вечером у меня было выступление в кинотеатре, а когда закончился фильм, ко мне на сцену поднялась женщина с маленьким ребеночком и сказала: «Мы ведь с вами сидели за одной партой, только я училась в первую смену. А вот та записка, которую вы мне написали». И вытащила мою записку, которую сохранила.

Мой папа был Людвиг, в паспорте у него было написано: «немец»

— А как ваши родители в Ленинграде выживали?

— Дело в том, что моя девичья фамилия — Урлауб, это немецкая фамилия, и я не Татьяна Львовна, а Татьяна Людвиговна. Мой папа был Людвиг, и в паспорте у него значилось «немец», а вы понимаете, что это такое в войну. И после того как он пережил блокадную зиму 42-го года, его вызвали в милицию и предложили покинуть город в 24 часа. Им с мамой предложили уехать или в Среднюю Азию, или на Урал. А так как я была на Урале, то они поехали туда же.

7 ноября 1942 года нас возили на праздничный концерт в Пермь, и наутро мы возвращались к себе в Нижнюю Курью на пароходике. Ранним утром над Камой стоял туман, а у меня пальтишко было тонкое, я подняла воротничок и, пристроившись на корме на свернутом канате, задремала. Вдруг девчонки меня будят: «Таня, ты только не волнуйся, у нас тут на пароходе едут знакомые из Ленинграда, и они очень хотят тебя видеть». Девочки схватили меня, мы побежали по проходу, а навстречу — папа! Так и состоялась наша встреча.

— После войны родители смогли вернуться с вами в Ленинград?

— Когда война заканчивалась, то всех немцев собрали и отправили на строительство алюминиевого завода в Краснотурьинск. Вышел папа из лагеря только через 15 лет. Нас увезли в Ленинград раньше, чем наших мам, и когда 20 мая 1944 года нас везли с вокзала на грузовике по Невскому, то мы удивлялись тому, что фасады разрушенных домов закрыты и все окна нарисованы. Нас это поразило, мы ведь ничего такого не видели. И конечно, День Победы я помню хорошо: я была на Дворцовой площади, она вся была забита людьми, незнакомые люди обнимались, целовались, прожекторы светили по всей площади, это была такая радость и невероятный праздник...

Фото Натальи ЧАЙКИ