Никакого могоженого!

В Театре им. Ленсовета Анатолий Праудин поставил «Циников» Анатолия Мариенгофа

Шаг более чем рискованный. Роман Анатолия Мариенгофа (между прочим, почитаемого Иосифом Бродским за главного русского писателя XX века), может быть, второй после «Мастера и Маргариты» Булгакова, по отношению к которому уровень читательской «придыхательности» зашкаливает. Его проза изобильно расшита, как драгоценными камнями, колючими афоризмами и блестящими поэтическими образами, вонзающимися при чтении в самое сердце своими острыми гранями. Реальность первых постреволюционных лет, военного коммунизма и нэпа в «Циниках» (1928) преображена эстетским взглядом лирического героя и самого Мариенгофа. Сотканный как лоскутное одеяло из поэтических откровений влюбленного, ироничных наблюдений и поданных «телеграфной строкой» сообщений об арестах и расстрелах, он практически невоспроизводим.

Наталья Скороход, постоянный соавтор Праудина и автор инсценировки, и не ставила такой задачи. Праудин тоже — интерпретировал Мариенгофа недрогнувшей рукой, существенно раздвинув «горизонты», превратив исторический фон в активного участника истории любви двух гибнущих «циников» — Владимира и Ольги. Весь вечер на арене — «клоуны от истории» — гаерствующее трио Ленин — Троцкий — Сталин. Не говоря уж об эпизодических лицах из противоположного лагеря эсеров, вроде Фанни Каплан. Стоит только Ольге пожелать мороженого, из черной резиновой стены (центральный элемент оформления) высовывается лысина Ильича и звучит узнаваемо картавое: «Никакого могоженого!» Стоит только захотеть Владимиру напиться с горя, как Сталин участливо подсовывает закопченный чайник со спиртом. Они и котлетку марешаль подадут, и «Сулико» хором исполнят. Разумеется, в подобной перестановке акцентов сказалось стремление режиссера показать, что, как бы ни пытались герои спрятаться от ада реальности, найти опору в любви, а защиту — в иронии, «красное колесо» истории (а оно явлено на сцене воочию) все равно прокатится по ним. Однако получается, что назойливое окружение не столько играет героев, сколько вытесняет их, контекстом заменяется текст.
Во многом это связано с исполнителями главных ролей. Чего в первую очередь нет в дуэте Алексея Фокина и Натальи Шаминой — это оскар-уайльдовской иронии, эстетства «на последнем дыхании» (когда после выстрела в живот, как мы помним, ноги уже отнимаются, а страдаешь от того, что «не намазаны губы»). Владимир имеет во всех отношениях бледный вид, непробиваемо серьезен и безнадежно слаб. Героиня Натальи Шаминой — арт-объект, изящная фарфоровая статуэтка с хрустальным голоском — более разнообразна, чем ее партнер, но и она то и дело сбивается в привычный тон femme fataile, капризной полуженщины-полуребенка, играющей сердцами мужчин.
«Циники» Праудина — безусловно, фантасмагория, кошмарный сон, но выдержанный в наглядно-плакатном ключе. В четко разделенном на черное, красное и белое мире спектакля нет места полутонам и переходам. Это относится не только к среде, где красным-красно все — от шевелюр вождей до пулеметов и  шляпок дам, «черный  квадрат» стены с аппетитом поглощает живых и мертвых персонажей, а одежды главных героев изначально белы, словно снег. Полутона также трудно обнаружить в их поступках и отношениях. Оценки расставлены четко и недвусмысленно. Чтобы проиллюстрировать Ольгин роман с властью, режиссер переодевает героиню в красное, заставляет выкрикивать лозунги и дает в руки коробку конфет «пьяная вишня». Как будто она — какой-то мальчиш-плохиш, продавшийся за банку варенья и ящик печенья. Так же недвусмысленно он увязывает ее самоубийство с ухудшением политического климата (в результате разборок клоунов в живых остается лишь Сталин). 
Праудин, с кем бы он ни имел дело — Ремарком, Чеховым или Тургеневым, — всегда пронизывает материал одними и теми же сквозными темами — вины, ответственности, разрушительности чувств. Любовь у него никогда не бывает личным делом двоих. Один из не до конца проявленных мотивов его последнего спектакля в том, что мужчина, который любит настолько сильно, что позволяет своей любимой делать все, что та только пожелает, тем самым убивает любовь. Разница между книгой и спектаклем в том, что лирический герой романа, поэт-имажинист, проживал ситуацию вины и утраты изнутри, «от первого лица». А режиссер спектакля, поэт-карикатурист, видит ее со стороны и потому не жалеет контрастных и обличительных красок.

Татьяна ДЖУРОВА
Фото Юлии Кудряшовой