«Образец человека великодушного...»
В Петербургском ПЕН-клубе прошел вечер памяти Сергея Гречишкина. Кажется, что необычность судьбы и таланта Сергея Сергеевича не перестала изумлять его близких. И в этот раз они собрались как будто бы для того, чтоб не просто вспомнить его, но чтобы выплавить какое-то единое представление о роли своего друга, понять, что он значил для них и что будет значить для будущего.
В Петербургском ПЕН-клубе прошел вечер памяти Сергея Гречишкина.
Литературовед и поэт, специалист по Серебряному веку, он умер совсем недавно, 3 декабря прошлого года.
Родился Сергей Сергеевич 24 марта 1948 года. В 1971 году окончил отделение русского языка и литературы филологического факультета ЛГУ, в 1973 — 1985 годах служил в Пушкинском доме, в рукописном отделе.
Автор 120 публикаций, он был известен как ведущий элемент союза «Гречишкин и Лавров». Вместе с будущим академиком Александром Лавровым Сергей Гречишкин в 70-е и 80-е годы опубликовал множество важных архивных материалов Серебряного века, принадлежавших перу Блока, Волошина, Андрея Белого, Сологуба, Ремизова, Брюсова.
А после оставил академическую карьеру, сменив ее на занятия поэзией (3 сборника стихов) и критикой, заодно променяв бумагу на пространство Сети, сменив даже имя на псевдоним Василий Пригодич.
Кажется, что необычность судьбы и таланта Сергея Сергеевича не перестала изумлять его близких. И в этот раз они собрались как будто бы для того, чтоб не просто вспомнить его, но чтобы выплавить какое-то единое представление о роли своего друга, понять, что он значил для них и что будет значить для будущего.
Тут бессмысленно, должно быть, рассказывать по порядку, кто где сидел, кто за кем выходил произносить речи и что было на заключительном фуршете. Лучше всего будет предложить несколько фраз от людей, знавших его, любивших его и рассказавших мне о нем, чтобы представление о человеке из туманной биографической справки постепенно сфокусировалось в ощутимый и живой образ, очень близкий — и уже безвозвратно далекий.
«Все помню, но слов не осталось»
Михаил Яснов, поэт: — Мы с Сережей знакомы с юности. Это было в середине 60-х. Я участвовал в его жизни, правда, не на самых близких правах — появлялся как пришлое существо, на совместных пьянках. В «Сайгоне» тоже, конечно, виделись. И у его жены, Дженевры Игоревны Луковской, и у Кривулина. Я как-то написал в стихотворении «Немое кино»: «Все помню, но слов не осталось». Так и есть: я помню наши встречи, но сами разговоры уже куда-то ушли…
«Я за Блока молюсь и за Белого молюсь»
Ольга Кушлина, литературовед, вдова Виктора Кривулина: — Мы с Сережей дружили семьями. Для полуаутистов, какими были и я, и он, сетевое существование — это вполне подходящая форма. Мы оба были литературоведы и занимались примерно одним и тем же, а затем оба ушли в журналистику и эссеистику, поэтому у нас общих тем было много. В Сети мы разговаривали почти каждый день. Для меня это все слишком свежо. Очень большая личная утрата. Сережа научил меня молиться за тех персонажей, которыми занимаешься. Он сказал: «А я за Блока молюсь и за Белого молюсь. А за Брюсова как трудно молиться — какой великий был грешник, прости Господи…» И я тоже теперь всегда ставлю свечку в храме, если начинаю заниматься новым персонажем. Сергей был человек сугубо православный еще в застойные времена, как и мой муж. Тогда было легче об этом говорить — сейчас это уже скорее атрибут государственный.
«Я был бы удовлетворен тем, что потомки будут знать это имя»
Константин Маркович Азадовский, литературовед: — День рождения у Сергея Сергеевича был 24 марта. Два года тому назад мы проводили здесь большой вечер, посвященный его 60-летнему юбилею. Когда Сергей Сергеевич умер, нам стало ясно, что нужно начать разговор о масштабе этой личности. Это часто бывает, к сожалению, после того, как человека не стало. И мы решили начать этот разговор с сегодняшнего вечера. Поднять разговор о сборнике, который готовит академик Лавров. Когда он будет сделан — пока трудно сказать, но я сомневаюсь, что в этом году. Это дело не быстрое.
Я бы хотел знать ответ на вопрос: каким потомки запомнят Сергея Гречишкина. Этот вопрос для меня очень важен. Я был бы удовлетворен хотя бы тем, что потомки будут знать это имя. И тем, что Сергей Сергеевич окажется в ряду тех петербуржцев, которые в 70-е, 80-е, 90-е годы исподволь, негромко (как всегда бывает у нас в Отечестве) делали что-то очень существенное, правильное и праведное. Даже и на незаметном уровне.
«Он был как персонаж Серебряного века»
Татьяна Черниговская, лингвист: — Я не то чтобы романтическая девушка, чуть что — плакать. Но я сидела, слушала, что говорят другие, и, когда Дженевра вышла читать Сережины стихи — у меня слезы на глаза навернулись. Мне кажется, это замечательный вечер. Обращаясь к нашему другу Сереже, я думаю, что он еще не вспыхнул. Это еще впереди. Часто говорят, что у него жизнь не получилась, — исходя из традиционной парадигмы: мол, остался бы в науке, защитился… Я считаю, что они абсолютно не правы. Я с ним общалась все время — и он считал, что он счастлив. Считал, что небеса к нему милостивы и ему повезло — с Дженеврой, и с жизнью, и со стилем. И я тоже думаю, что Сережа состоялся по-настоящему не в той части его жизни, что связана с литературоведением. Начал сверкать уже позже.
В последние годы мы видели его очень мало. Он жил за городом затворнической жизнью, в гости не ездил, и к нему особенно не ездили. Но другое дело — в Сети. Сережа туда вписался очень естественным образом. У него это получилось. Ему достало на это смелости, бурлескной яркости.
Может быть, его и не смогут оценить по достоинству — как раз потому, что нынешняя жизнь вообще не впускает в себя такие вещи, как риск, «гори оно все огнем».
Вот этот огонь — он, мне кажется, исчезает. Ведь как было в нашей молодости? Выпиваем, закусываем. Вокруг зима. «Пожалуй, надо прыгнуть с балкона второго этажа в сугроб», — думает Сережа. Встает, идет и прыгает с балкона. А почему, собственно, и не прыгнуть? Он умел и любил рисковать.
Это уж не говоря о том, что он был очень красив и девушки падали к его ногам одна за другой. У него была и соответствующая стать, осанка. Все жесты, вся манера разговора. «Мадам» гораздо позже стало ходовым обращением — а у него это уже тогда было всерьез и по-настоящему. Он сам был как персонаж Серебряного века.
Фото Натальи ЧАЙКИ
