Пастырь на час

В последние десятилетия историки неплохо изучили организатора шествия петербургских рабочих к царскому дворцу 9 января 1905 года отца Гапона, захотев представить «разноцветным» того, кто так долго рисовался «черным».

Сегодня исполнилось 140 лет со дня рождения Георгия Гапона.

В последние десятилетия историки неплохо изучили организатора шествия петербургских рабочих к царскому дворцу 9 января 1905 года отца Гапона, захотев представить «разноцветным» того, кто так долго рисовался «черным». Перед публикой ставятся вопросы: герой он или злодей, народный заступник или провокатор. История Гапона извилиста, но так уж ли сложен он сам? Вспомним его главное свершение — «мирную демонстрацию» 9 января.

Сплошное недоразумение

В начале XX века обстановка в России медленно, но верно накалялась. Причин для выхода на сцену народа, рабочих масс, было достаточно, и поводом могло оказаться что угодно.

«Собрание русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга», считавшееся верноподданным и до известной степени контролировавшееся полицией, не желало остаться в стороне от событий. Идея некоего выступления зрела долго, а выбор подходящего момента был доверен священнику Георгию Гапону, возглавлявшему Собрание. Последней каплей стало увольнение в середине декабря 1904-го четырех рабочих Путиловского завода.

Здесь начинаются разночтения: увольнение на поверку оказалось мнимым. Но коллектив на совещании Путиловского отдела Собрания не принял объяснений дирекции; было решено бастовать. 27 декабря вновь прозвучал призыв к «общему выступлению»: донести до властей нужды трудового люда. Гапон предложил в начале забастовки выдвинуть широкие требования, дав на их выполнение всего два дня. Непросто сказать, кто кого «подогревал» и подначивал, — Гапон рабочих или наоборот. Но отныне наш отец Гапон «закусил удила» и шел на раскручивание конфликта.

Обострение было на руку революционным партиям. Отношения Гапона с революционерами были непростыми, изначально они конкурировали за влияние на рабочих. На многолюдных собраниях Гапон и его сподвижники, «штабные», не-одобрительно встречали «интеллигентов» с «политическими воззваниями», демонстрируя так свою благонадежность. Но это была игра. Сохранилось даже свидетельство о том, как накануне шествия, 7 января, сойдясь с социал-демократами-меньшевиками за Невской заставой, батюшка просил их поставить «партийных работников» в последние ряды процессии, чтобы не дать рабочим, атакованным полицией и войсками, отступить. Что это, провокация? Во всяком случае — нечестная игра.

Не все ладно и с гапоновской «петицией». Изначально забастовавшие добивались лишь возвращения четырех рабочих-путиловцев и ухода ненавистного мастера Тетявкина. 3 января были добавлены «экономические» пункты, касавшиеся всех рабочих столицы. «Политические» же требования появились лишь 7 января, по одной из версий — даже не на митинге, а приватно, на сходке десятка человек. Разумеется, «петиция эта, — как писал директор департамента полиции Алексей Лопухин, — большинству забастовщиков осталась неизвестной». Гапон, конечно, не скрывал ее текст от рабочих, но умело смещал акценты, раскрыв карты в последний момент. Что это, опять провокация? Во всяком случае и рабочие, и власти были поставлены перед фактом. Остается добавить, что в итоговый документ вошла почти вся программа-минимум РСДРП, большевиков-ленинцев. Такое прошение было заведомо неприемлемо для власти, и она могла ответить только силой. Что это, как не провокация? Оставалась разве что иллюзорная надежда на капитуляцию лично императора.

Схватить черта за рога

В своих воспоминаниях Георгий Гапон привел рассказ, поразивший его в детстве. Речь шла о святом Иоанне, епископе, и злом духе, искушавшем его. Дух этот «прыгнул в чан с водою, стоявший в келье, а святой муж перекрестил чан и тем закабалил черта». В одну ночь епископ на черте слетал в Иерусалим, вернулся обратно и отпустил своего возницу.

Сходный фокус Гапон надеялся проделать с российской властью. Его оружием, взамен крестного знамения, было незаурядное обаяние, умение расположить человека к себе и даже внушить ему свою волю. Изначально Гапон мог взять начальство «на испуг»: власти, заинтересованные в сохранении порядка, должны были надавить на заводчиков. Затем он перешел черту, до которой можно было договориться «по-хорошему». Но все это время батюшка использовал «верноподданническое прикрытие»: его организация законопослушна, только он, Гапон, может уберечь рабочих от революционной заразы, предотвратить бунт. Этой мыслью проникся петербургский градоначальник Иван Фуллон, который ничего не предпринимал против Гапона. Гапон даже вырвал у Фуллона «солдатское честное слово», что не будет арестован.

Наш комбинатор боялся ареста: арест мог вывести его из игры, а то и сорвать все предприятие. Для путиловских рабочих его задержание было ожидаемым. «Что, батюшка здесь? Не арестован?» — спрашивали они... входя в заводские помещения утром 9 января. Узнав же, «что он на свободе, они вполне уверовали» в свою безопасность. Согласно другому источнику, рабочие были готовы к расправе, но «рассуждали так: «Мы идем безоружные, а потому можем получить нагайку и только, а к ней рабочие привыкли». В своих пафосных проповедях отец Гапон предупреждал и о наихудшем исходе, но от Гапона же, вольно или невольно, исходили ложные надежды. В пользу рабочего лидера свидетельствует тот факт, что он подверг смертельной опасности не только других, но и самого себя. Правда, в воспоминаниях Марии Шаровой-Александровой, видевшей утренние сборы Путиловского отдела Собрания, говорится, что «вооруженным батюшка предложил идти около него». Гапон позаботился и о заградотрядах для рабочих, и об охране для себя, но взятая им роль была все же немыслима без риска головой.

9 января колонны, двинувшиеся с окраин, у застав были остановлены ружейными выстрелами. Часть демонстрантов, группами и поодиночке, все же просачивалась к царскому дворцу; последовала операция по «очистке» центра города. На Васильевском острове рабочие возвели баррикады. Важно и то, что петербуржцы видели не только залпы, не просто кавалерийские атаки, но и добивание безоружных, непонятную жестокость карателей. Но это уже другая история... Число погибших в тот день дискуссионно, доподлинно неизвестно до сих пор. В учебники по истории прочно вошла фраза: «убито около тысячи человек»...

Хочет забраться на царский трон...

В первую декаду января движение, начатое Гапоном, разрастаясь, выходило из- под контроля; но если кто и мог попридержать его, то только сам Гапон. Однако он не хотел оставлять роль народного вождя, посчитав ее для себя со всех сторон выгодной. Будучи уже в эмиграции, он раскрыл причины своей решимости журналисту Владимиру Поссе:

«Если бы царь принял нашу делегацию, я упал бы перед ним на колени и убедил бы его при мне же написать указ об амнистии всех политических. Мы бы вышли с царем на балкон, я прочел бы народу указ... Я — первый советник царя и фактический правитель России. Начал бы строить царствие Божие на земле....

— Ну а если бы царь не согласился?

— Согласился бы. Вы знаете, я умею передавать другим свои желания».

В случае отказа в приеме делегации Гапон якобы планировал встать во главе всеобщего восстания. Тут наш батюшка, с лукавой улыбкой на устах, начал мечтать и о царской короне: «Чем династия Гаторпов (Гольштейн-Готторпов, которые с 1760-х годов, с Петра III, правили Россией под именем Романовых. — Д. Э.) лучше династии Гапонов? ...Пора в России быть мужицкому царю, а во мне течет кровь чисто мужицкая, притом хохлацкая. ...А ловко это было бы! Все же я почище Николашки... Я через всю народную жизнь прошел...»

Знание народной жизни, как известно, не помогло Гапону ни в легальной, ни в революционной карьере.

Надо быть очень самонадеянным, чтобы свести «историческое», «роевое» движение, увлекшее на улицы десятки тысяч, к злой воле одного человека. Но ведь позволительно задать этому одному, лидеру, вопрос: «А вам, собственно, что с этого надо?» Ответ, как мы видели, получился неприглядным. Амбиции Георгия Гапона, честолюбца, авантюриста и мастера двойной игры, подтолкнули, спровоцировали лишь кровавую сумятицу. Для сколько-нибудь прочного исторического дела его калибр оказался явно недостаточен.

Дмитрий Эйдук, старший научный сотрудник Государственного музея политической истории России