Почему Чехов не разговаривал со Станиславским?

 

Одни гении не дают покоя другим гениям

— Михаил Семенович, вы удивительно рассказываете о литературе. «Сказка о попе и о работнике его Балде» из школьной истории о притеснении рабочего класса превращается у вас в гениальную пушкинскую находку — в войну «О» и «А». «Жил-был пОп, ТОлОкОнный лОб. Пошел пОп пО базару пОсмОтреть кой-какОгО тОвару. НАвстречу ему БАлдА идет, сАм не знАя кудА». Читаешь дальше и на самом деле видишь это противостояние звуков на всем протяжении текста. Особенно в конце, когда «А» побеждает, буквально выщелкивая «О»: «С первОгО щелкА прыгнул пОп дО потолкА; сО втОрОгО щелкА лишился пОп языкА, а с третьегО щелкА вышиблО ум у старикА». Как научиться так слышать? Как научиться так читать? Где вы учились?

— Нигде. У них у самих. Вы замечали когда-нибудь звукопись гоголевских «Мертвых душ»? Когда глава о Манилове, вся звучит: манииии, ииил, аааании, иииилооо. А глава о Настасье Коробочке шипит и сипит: сссалом сссспину смазывала, сссскипидаром ссссмачивала; сссгорел кузнец сссиним пламенем... А теперь вспомните! «Евгений Онегин», роман в стихах. «Мертвые души», поэма. Я не сомневаюсь, что гeнии не давали покоя другим гениям. И не сомневаюсь, что гений Пушкина не давал покоя гению Гоголю. И звукопись не случайна. При этом Гоголь хотел перещеголять Пушкина.

Эти небольшие истории — ключи, которые я даю людям. Человек послушал про моего Гоголя, открыл Лескова и думает: ну, наверное, у Лескова тоже это есть. Читает и видит — есть! Есть! У Лескова есть целые гигантские абзацы, закодированные на какие-нибудь звуки.

— Я по вашим интонациям чувствую, вы любите Лескова...

— С моей точки зрения, это самый великий русский писатель. Почему? Потому что Толстой — гений! Но он все время нравоучал. Пушкин сказал — поэзия выше нравственности. А у Толстого нравственность выше поэзии. У Достоевского, при всем том, что это, конечно, экзистентный сверхгений, — все плохо, все больно, все страшно... А Лесков показывает — да, и больно, и плохо, и страшно... но и смешно, и остроумно, и весело! Откройте его «Соборян». Я считаю, что это лучший русский роман. И не случайно Лескова боялись и Толстой, и Достоевский. Делали вид, что его нет.

Маша и медведь

— Почему он и сегодня не занял своего положения? Да потому что он уникальный. Он единственный в своем роде... Только он. И Чехов. Они — другая линия. Например, Чехов... играет в бисер. Он колоссальнейший эстетический игрок. Каждым словом, каждым звуком. У него же одни подтексты.

Я привожу часто пример с театром. Ну почему Станиславский не здоровался с Чеховым? Почему Чехов не мог с ним разговаривать? Потому что Чехов создал комедию. Я про «Чайку». А люди плакали в зале. Ну как это так? Станиславский все испортил, все.

— Какой же Чехов без Станиславского?

— А какой Станиславский без Чехова? И я начинаю думать, почему же все-таки был конфликт? «Чайка». Выходят на сцену первые два героя — Маша и Медведенко. Черт побери! Вы что, не видите, что это Машенька и Медведь? Ведь та же история! Медведь так одурел от любви к Маше, что пошел в деревню нести бабушке и дедушке пирожки! А у Чехова? Медведенко говорит: «...Каждый день хожу пешком шесть верст сюда да шесть обратно и встречаю один лишь индифферентизм с вашей стороны...» Он влюблен в Машу, этот сельский учитель. А Маша? Это эмансипированная женщина, как Машенька из сказки. Та победила Медведя легко, остроумно, интеллектуально! И что делает Маша? То, что она говорит: «...Ваша любовь трогает меня, но я не могу отвечать взаимностью...» — это ерунда. Ну кто будет слушать женщину? Она — и тут читатель должен вернуться на несколько строк наверх, туда, где Медведенко жалуется Маше, мол, чаю, сахару надо, табаку надо, — протягивает ему табакерку: «Одолжайтесь». Что здесь смешного? Что хотел Медведенко от Маши? Любви. А что получил? Табак. Дело — табак. Дело — дрянь.

— Так как же научиться читать?

— Нужно открыть творение, заранее зная, что не случайно оно осталось в веках. Что-то такое там есть, что актуально для всех времен. Меняется архитектура, образ жизни, а «Вишневый сад» остается. Почему? И вот с этим вопросом надо открывать книгу.

Три сестры в ожидании Годо

— Я был в гостях у друзей. И предложил — давайте откроем текст. «Роман с контрабасом». Он был экранизирован. Но что сделали? Милый телевизионный скетч. А я говорю — посмотрите, что там написано в первых же строчках! Вы начнете удивляться, как Чехов пародирует все современное ханжество, современный ему сентиментализм. Как он в каждом предложении все меняет. Вдруг появляется какое-то философское течение. Неокантианство... Чего только там нет. Уже на первой странице, как у Моцарта, куча подарков!

И если вот так читать, смакуя, вы научитесь читать. Возьмите, например, «Три сестры». Это же начало театра абсурда. Пока не было «Трех сестер», не могло быть ни Беккета, ни Ионеско. Что такое «Три сестры»? Это ожидание. Как «В ожидании Годо». Это не только знаменитое: «В Москву! В Москву!» Там же полный бред! Ирина собирается выйти замуж за Тузенбаха. И они, более того, собираются ехать и строить кирпичный завод: мы будем работать, мы будем счастливы, мы построим новый мир, придут новые люди. И потом приходит Чебутыкин и говорит: «Сейчас на дуэли убит барон». Ирина обручилась с ним. Завтра они уезжают. А Ирина говорит: «Я знала, я знала...»

Чехов — это безумие полное! Помните — в самом начале «Трех сестер»? Ольга: «Отец умер ровно год назад, как раз в этот день, пятого мая, в твои именины, Ирина. Было очень холодно, тогда шел снег. Мне казалось, я не переживу, ты лежала в обмороке, как мертвая. Но вот прошел год, и мы вспоминаем об этом легко, ты уже в белом платье, лицо твое сияет (тут часы бьют двенадцать). И тогда так же били часы...»

А потом? Через некоторое время приходит Кулагин и говорит, что у них часы неправильно идут... Значит, не было ничего! Если часы неправильно идут, значит, весь монолог Ольги недействителен! Это колоссальнейший театр абсурда. Как  Ионеско не подхватить его! Беккет отдыхает!

Сюжет — последнее дело

— И все гении загадывают загадки?

— Все. «Ромео и Джульетта». Все спрашивают, почему погиб Ромео. Потому что он увидел мертвую Джульетту. Очень красиво. 5-й класс средней школы. Как можно не увидеть этого, ведь он сам четко говорит, отчего он должен погибнуть. От ревности. К кому? Сначала, мимолетно, к Парису. Потом — к смерти. Он смотрит на Джульетту и видит ее, красивую, румяную. В отличие от всех трупов, которые имеют обыкновение гнить. В театре часто ставят, что приходит Ромео и говорит (я сейчас условно): «Джульетта! Отчего! ты так! прекрасна!» Неправда. А я беру традиционный перевод Пастернака: «Джульетта... для чего ты так прекрасна... я могу подумать, что ангел смерти взял тебя живьем и взаперти любовницею держит...»

Она в объятьях смерти, а он живой. Он должен разрушить этот барьер! Вот почему он умирает. Вот почему Шекспир в начале пьесы рассказывает весь этот сюжет. А потом предлагает смотреть три часа спектакль. Потому что сюжет — это самое последнее дело в искусстве. А вот вопросы — почему, как, откуда — главное. Ромео умирает, чтобы заменить собой смерть. Вот вам поэтическое мышление, философское мышление гения. Так и у Чехова, так и у Лескова.

(Продолжение  следует)