Поэты, побочные дети России

Тридцать пять лет назад, 13 ноября 1975 года, не стало Ольги Берггольц

Похороны

Хоронили известно как: трусливо (жалкий некролог в «Ленинградской правде» в день похорон), по-быстрому (только панихида в Доме писателя) и не там (просила на Пискаревском, с блокадниками, похоронили на Волковом).
А получилось по традиции: «Поэты, побочные дети России! / Вас с черного хода всегда выносили…» (Герман Плисецкий. «Памяти Пастернака»).
Записи о дне похорон оставили Федор Абрамов, Даниил Гранин, Ольга Оконевская. Это взгляд из круглого зала в доме на Воинова, где в гробу лежала Ольга Берггольц, похожая, по словам Абрамова, на «крестьянку-страстотерпицу». Память очевидицы сохранила и другую страшную деталь — порванный угол рта: точно от закушенных удил.
«…я думал, больше будет людей… Блокадники, блокадники — вы-то где?» — записал в дневнике Абрамов. Но те блокадники, до кого весть о смерти Берггольц донесло сарафанное радио, и те, кто узнал об этом из голосов, пришли.
Сегодня о том дне вспоминает Исанна Лурье, научный сотрудник музея им. А. Ахматовой, а тогда учитель литературы:
«Для меня имя Берггольц значило много, и мне хотелось, чтобы кто-то из моих учеников пошел со мной на панихиду. Когда мы пришли, можно было еще попасть внутрь. Мы оказались посредине лестницы, которая быстро заполнилась. Люди оставались у входа в здание. В зал не пускали, только по пропускам или членским билетам Союза писателей. «Они не велели», — говорили в толпе о властях. Пройти мимо гроба, отдать последний долг нам не позволили. Среди нас были люди, на которых мои ученицы смотрели с удивлением: женщины, одетые в валенки и платки, мужчины в ватниках, хотя было еще не холодно, к тому же так в городе давно не одевались. Я поняла, что это блокадники. Они пришли проститься со своим поэтом. Что не будут пускать, я была готова, но эти платки и валенки потрясли. Настроение было определенное. Кто-то из блокадников сказал: «Что от этих можно было ждать?» Автобус с гробом уехал очень быстро» (Курсив мой. — Н. С.).
«Они делают с нами, что хотят» — строка из Ольгиного дневника. И сегодня эта традиция не нарушена.
Ни в советское время, ни после творчество Берггольц в школе не изучалось. И часа не было отведено, только в десятом классе упоминали в обзоре поэзии военных лет. Берггольц никогда не была для власти своей. Об этом говорит и ее архив.

Архив

В архиве остались автографы стихотворений, прозы, переписка (в частности, письма Твардовского, Солженицына, Шаламова), но главное — дневники: бесценный человеческий документ, документ эпохи. Часть дневников была конфискована органами НКВД во время ареста Берггольц в 1938 г. и возвращена после освобождения в июле 1939 года. Берггольц писала в дневниках обо всем, в том числе фиксировала свои мысли и поступки, совсем ее не красившие: как выступала против своего учителя Маршака, как «пинала» в печати своего бывшего мужа поэта Корнилова. Но ни один из этих дневников не был ею впоследствии уничтожен, хотя времени и возможностей было достаточно. Это говорит и о силе духа, и о величии души. Она, не заботясь о своей так называемой репутации, сознательно оставила для нас этот «пепел эпохи» — как страшный урок. Это свидетельство о том, «как невозможно» жило несколько поколений советских людей, рассказ о страшной, «великой, печальной, молчаливой второй жизни народа», о раздвоенности, в которой жила и сама Берггольц. В архиве находятся и сокрушительные блокадные дневники (печатались с купюрами).
Этот архив Комиссией по творческому наследию Ольги Берггольц (в комиссию входили люди, давно знавшие О. Б., близкие ей: Д. Гранин, А. Горелов, Дм. Хренков, Н. Банк) был разложен по коробкам и сдан в Ленинградский государственный архив литературы и искусства. Завещания О. Б., к сожалению, не оставила.
В начале 1976 г. о своих правах на наследство Берггольц заявила ее сестра, Мария Федоровна. По свидетельству современников, последнее перед смертью О. Б. десятилетие сестры общались редко. Вступив в права наследования, М. Ф. стала готовить архив для продажи и вела переговоры с тогдашним директором Публичной библиотеки Леонидом Шиловым. Сумма была назначена по тем временам немалая, поскольку Шилов собирал деньги по городу буквально «с шапкой», подключая знакомых директоров заводов. Когда деньги были собраны, к полному отчаянию Шилова, выяснилось, что планы М. Ф. переменились. Архив был продан в РГАЛИ, в Москву. Таким образом, один из важнейших для Ленинграда архивов был отторгнут от города, который столько значил в судьбе Берггольц и в судьбе которого столько значила она.
 Было ли решение о продаже архива в Москву только личной инициативой М. Ф. или ее тонко использовали известные органы? В этом предстоит разобраться исследователям жизни и творчества Берггольц. Сама М. Ф. объясняла свой поступок опасением, что в Ленинграде станут чинить препятствия, не дадут ей работать с архивом. Что же произошло в Москве? А вот что: архив Берггольц был немедленно закрыт специальным постановлением Главного архивного управления при Совмине РСФСР. Резолюция о закрытии архива О. Б. подписана и Сергеем Михалковым, тогдашним председателем правления СП. Да и можно ли было ждать, что к таким документам эпохи, оставленным не опальной Цветаевой или полуопальной Ахматовой, а «правоверной» Берггольц, приоткроют доступ кому бы то ни было в те годы? Первые публикации М. Ф. смогла сделать только через десять с лишним лет.

В 2000 году была издана в Москве, а в 2003-м переиздана в Петербурге (с замечательными иллюстрациями Г. А. В. Трауготов) книга «Встреча». Публикацию архивной части М. Ф. предварила «Письмом сестре», документом патетическим и невнятным одновременно. В первом издании, в частности, сказано: «…сдали на хранение (Комиссия по наследию. — Н. С.) самую ценную часть архива — дневники. И куда же? В архив КГБ, в «Большой дом» («Встреча». М., 2000, с. 258). Во втором издании этот сюжет отсутствует, и, без всякой логики, идет пассаж, который ничего не объясняет, а только ставит новые вопросы: «Обратилась за помощью к Москве (?!). Помогли (?). Пришлось (?) сначала весь архив (после описи) сдать в хранилище «Большого дома», куда ранее попали дневники, на временное хранение, а после соединения с массой дневников перевести на постоянное хранение в РГАЛИ…» («Встреча». СПб, 2003, с. 304.) Вот из этих весьма путаных «показаний» и попала в Интернет история о якобы изъятых КГБ дневниках Берггольц, которые находились на самом деле по соседству, в Архиве литературы и искусства. Там и сейчас хранится папка с историей передачи архива, и на каждой странице документа имеется подпись М. Ф. Берггольц. И именно оттуда архив попал в Москву. На этом фоне история о прибиваемых к обратной стороне кресла «крамольных трех тетрадках» (как будто можно прибивать что-то гвоздем к мягкой изнанке сиденья) кажется просто невинной несообразностью. Тетрадь, единожды пробитая гвоздем, находится в РГАЛИ. Прибита она была не к креслу, а, в ожидании обыска, к садовой скамье.
В конце своего письма М. Ф. пишет: «Конечно, вся эпопея в документе «К истории архива» будет приложена к «Фонду Ольги Берггольц» в РГАЛИ». Остается только надеяться, что сотрудники архива, которые готовят дневники О. Б. к публикации, сочтут необходимым профессионально разобраться в этом сопроводительном тексте.
Издание «Встречи» в 2003 году М. Ф. назвала «возвращением Ольги Берггольц в Ленинград». Смею думать, для большинства жителей города, для блокадников, для их детей и внуков Ольга Берггольц никуда никогда не исчезала. А долгое отсутствие серьезных публикаций (кроме сделанных самой М. Ф.) было вызвано причинами иного порядка. Да и куда мог деваться — пусть даже после смерти — из города поэт, написавший такие строки:

…своим стихом на много лет вперед
я к твоему пригвождена виденью,
я вмерзла
    в твой неповторимый лед.

Наталия СОКОЛОВСКАЯ