Превратности любви

Он появился в нашем доме подобно стихийному бедствию. Он был красив как Адонис: широкая грудь, горящие зеленые глаза, рыжие с золотом густые волосы — и так же силен. Справиться с ним не смог никто.

Он появился в нашем доме подобно стихийному бедствию. Влетел шаровой молнией, сметая все на своем пути. Со стены упала гравюра, с комода посыпались вазочки и тюбики, зеркало на стене покосилось и приняло опасное, исключающее равновесие положение… Он был красив как Адонис: широкая грудь, горящие зеленые глаза, рыжие с золотом густые волосы — и так же силен. Справиться с ним не смог никто. Он легко вспрыгивал на шкафы с пола, минуя промежуточные ступени, разгуливал по краю открытой форточки, качался на занавесках. Он делал все, что ему вздумается, и имел в виду нас всех.

На свое имя не отзывался, на «кис-кис» даже ухом не вел, являлся на кухню, когда считал нужным, и четко заявлял свои требования.

Требования были простые: сырое мясо три раза в день — и никаких компромиссов в виде специального корма или, там, какой-нибудь сметаны. Моя черная принцесса была шокирована. Два дня она наблюдала за ним с холодильника, потом мягко спрыгнула и пошла к нему на полусогнутых ногах, изнемогая от восторга и ужаса. Он распушил свой до того гладкий хвост и тихо зарычал. Она прижала уши и зашипела. Черно-рыжий клубок удалось разнять с помощью веника и ковша холодной воды.

С тех пор покой в нашем доме исчез навсегда. Мы едва успевали запирать их в разных комнатах, по очереди выпуская на кухню и в туалет. Если она сидела взаперти, он лежал под дверью и утробно рычал. Она сидела у запертой комнаты, где он томился, и беспрестанно шипела. Жизнь стала невыносимой. Наша забывчивость или небрежность моментально оборачивалась свежими царапинами на его золотисто-белоснежном носу или клочьями черной шерсти из ее роскошного хвоста. Мама называла их «султан» и «полонянка» и считала дни, когда же его от нас заберет хозяин. Потом выяснилось, что по не зависящим от него причинам хозяин забрать его не сможет…

Мы опрашивали всех знакомых — а надо сказать, что у всех наших знакомых уже есть и даже не по одному такому. Мы писали объявления. Мы рассылали его портреты по Интернету — ведь он красив, напоминаю, как Адонис! Ничего не помогало. Никто не хотел свести с ним близкое знакомство и убедиться в его многочисленных достоинствах. Черт знает как, но он понял, что мы задумали. Он стал ласковым, громко мурлыкал и терся своей лобастой башкой о наши колени, плечи и щеки. Он стал прибегать на «кис-кис» и даже однажды съел суп. Он только не смог себя заставить примириться с черной аборигеншей.

И тут нашлись люди, согласные его взять. Это были очень хорошие люди. Мы точно знали, что они его не обидят. Мы это знали, когда с нечеловеческим трудом запихивали его в кошачью переноску, а он вырывался и прятался под диван. Когда потом с облегчением выпустили свою принцессу на свободу, открыли балконные двери, вернули на место упрятанные бьющиеся безделушки, вымыли пол, вымели клочья шерсти. Впервые за долгое время спокойно уснули… Утром, тайком, чтобы никто не слышал, я набрала номер тех людей — спросить, как он там. Под кроватью валялась изгрызенная им пластмассовая мышка. За спиной послышался всхлип, отчетливо запахло корвалолом. Мама несла в раковину его мисочку, которую мы ставили ему в комнату, когда запирали. В мисочку капали мамины слезы.

Вера Холодная