Пропащие люди

В рамках традиционного для этой сезонной поры фестиваля «Александринский» в Петербург приехали венгры — Театр им. Йожефа Катоны представил два спектакля одного постановщика, Тамаша Ашера, чье мастерство отмечено персональным членством в Союзе театров Европы. «Варвары» по Горькому и «Иванов» по Чехову — невеселый диагноз, поставленный Ашером человечеству.

Краткий очерк об одном самоубийстве

Про «Иванова» Тамаша Ашера москвичи сложили легенды, выдав ему два года назад «Золотую маску» как лучшему зарубежному спектаклю, показанному в России. Так что «Варваров», которые в петербургской афише значились первым номером, ждали, так сказать, с предвкушением. И они в самом деле ошеломили — прежде всего головокружительным ритмом и жанром, который именитый режиссер выбрал для постановки. Из многословной пьесы Горького о том, как два бравых инженера-железнодорожника явились в провинцию и перевернули вверх дном весь местный уклад, да еще и спровоцировали самоубийство красотки Надежды Монаховой, Ашер сделал стремительную «газетную» зарисовку. Тут нельзя не отметить цепкость, с которой ухвачены ключевые черты героев, даром что созданы они парой мазков. Доктор (Грегей Кочиш) не просыхает, как и бомж (Золтан Райкаи), но в отличие от бомжа устраивает отвратительные выходки. Акцизный надзиратель Монахов (Эрнё Фекете) со сладострастным любопытством наблюдает, как его жена принимает многочисленные похотливые объяснения. В образе Надежды Монаховой не обнаружишь той абсолютной, выводящей героиню за рамки всех моральных норм красоты, которую играла когда-то Татьяна Доронина. Это вульгарная особа, свихнувшаяся на любовных романах: режиссер не только рисует ей с помощью яркой косметики вульгарную маску поверх лица, но и снабжает пышной растительностью под мышками. «Народ — зверье и становится все хуже», — одна из ключевых реплик в спектакле.

Декорации напоминают обшарпанный деревянный конструктор — дома из него не создашь, разве что выгородку. Вот в таких выгородках и обитают у Ашера горьковские персонажи, цель которых — побольше урвать от жизни, не выбирая средств. В этом смысле варварами оказываются все до единого.

В таком контексте выстрел из пистолета Надежды выглядит таким же истеричным и эгоистичным жестом, как и все остальные жесты в этом спектакле, — типовым и закономерным результатом бессмысленного бега по жизни. Нельзя сказать, чтобы такая концепция постановщика выглядела несовременной или неточной, но даже при спринтерской скорости действия, лишенного горьковских (они же — горькие) пауз, этот спектакль — простая констатация пошлости бытия — отчаянно скучен.

Смерть провинциального Гамлета

Зато своим «Ивановым» господин Ашер взял реванш практически с ходу. Действие чеховской пьесы происходит в запущенном имении, Ашер с помощью художника Жолта Келла переместил его в рекреацию бывшей школы или скорее присутствия. Николай Алексеевич Иванов, по Чехову, служит чиновником по крестьянским делам, но, как видно, все присутствия теперь отслужили свое, а разорившийся герой переселился на казенную квартиру. Из деталей мебели на авансцене возникает то покосившийся стол, то продавленная кровать из быта советских 80-х. Но национальная принадлежность героев здесь не педалируется. Наоборот, постановщик не прячет знойного западнославянского темперамента артистов — героини старшего возраста дадут сто очков вперед молодежи, да и молодежь не отличится спокойствием нрава: Боркин (Эрвин Надь) поцелует взасос дряхлую старушенцию, затерявшуюся среди гостей, Сашенька (Адель Йордан) излупит свадебным букетом доктора, объявившего Иванова подлецом.

Подлецом тут, впрочем, можно обозвать любого — и в первую очередь, разумеется, Иванова (Эрнё Фекете), который от чахоточной жены ездит развлекаться с юной Сашенькой Лебедевой. Благородства, словом, на свете не осталось, как и было отмечено в «Варварах». Но в отличие от героев горьковского спектакля персонажам чеховского Тамаш Ашер оставил кое-что, заставляющее вспомнить фразу из фильма «Солярис»: «Стыд — то чувство, которое спасет человечество».

Среди чеховских подлецов в спектакле Тамаша Ашера — сочных карикатур, которые блестяще рисуют артисты Театра им. Йожефа Катоны, — находятся и такие, которым мучительно больно сознавать свое ничтожество, очевидное каждому нормальному человеку. Забавно, что эту роль (homo normalis) Ашер отвел слуге в доме Лебедевых: Гаврила (Вилмош Вайдаи) выглядит как гордый горец и не скрывает своего презрения к людишкам, которые никак не могут уяснить даже того, что не стоит ставить стул у двери (надо видеть, с каким наслаждением он сшибает эти стулья вместе с гостями). А главный герой Иванов выделяется среди остальных тем, что позволяет червю рефлексии медленно, но верно пожирать его сознание и совесть. Наблюдать за игрой артиста Эрнё Фекете не просто любопытно — чем дальше, тем больший кредит сочувствия хочется выдать Иванову, чьи поступки со стороны заслуживают лишь памфлета. Но то — со стороны. Актер же играет полное погружение и в самом деле умудряется передать надрыв — поистине достоевский, случившийся в этом Иванове. Прежний яростный протестантский запал читается в форме, которая выделяет Иванова в толпе, — в светлых, щегольских одеждах, в гордом чубе, в той юношеской отваге, с которой он вдруг бросается в объятия юной Сашеньки. Но именно в этот миг является непрошеной гостьей больная жена, и романтизм эпизода оборачивается отъявленной пошлостью, влекущей за собой груз вины и стыда.

Половину второго действия герой проводит практически без одежды — короткая майка не прикрывает срам, и это метафора: Иванов теперь жалок, нелеп, как и другие, но монолог-исповедь выглядит как полное душевное обнажение, после которого герою можно простить даже тот страшный проступок, когда он злорадно выкрикивает жене Сарре ее смертельный диагноз. Ашер выдающимся образом завершает эту сцену: обессиленный своими же невозможными речами, Иванов вдруг закуривает, потом смотрит на жену и молча передает ей сигарету. В этот момент перед публикой — не один, а два одинаково обреченных существа, и нельзя придумать герою более страшную пытку, чем пытка его же собственными мыслями, которые он не заливает водкой и не заигрывает в карты. Пистолетного выстрела и кровавой сцены в финале зритель не дождется, так же, как и свадьбы Иванова с Сашенькой, хотя Чехов-то в качестве спасения от невозможной женитьбы прописал герою именно самоубийство. Ашер дарит Иванову смерть от сердечного приступа как лучшее доказательство существования его души.