Рецепт человечности
Лев Додин выпустил в своем МДТ спектакль по пьесе Чехова «Три сестры» — спектакль, которому, несомненно, уготовано место в истории театра начала XXI века.
Лев Додин выпустил в своем МДТ спектакль по пьесе Чехова «Три сестры» — спектакль, которому, несомненно, уготовано место в истории театра начала XXI века.
В нем разлито пять пудов любви, но он с традиционной для этого театра прямотой и безжалостностью говорит о невозможности любви и предлагает единственно возможный алгоритм выживания в сегодняшнем мире. А заодно доказывает, что жизнь человеческого духа по-прежнему самое интересное и значительное, что может увидеть зритель на сцене.
Зачем вспоминать
Идеалистичного, праздничного начала — беззаботных именин младшей сестры Ирины — в додинских «Трех сестрах» нет. И отсутствие безмятежной радости объясняется тут же: этот день — еще и день смерти отца, который ушел только год назад. Рассказ о том трагическом дне старшей сестры Ольги (Ирина Тычинина) — она в этом доме давно за мать, что видно по особой озабоченной усталости, которую накладывает на лицо человека ответственность за близких, — красавица Ирина (Елизавета Боярская) обрывает суровым не вопросом даже — утверждением: «Зачем вспоминать». Боль такой потери не проходит за год. Она пронизывает сцену именин, как пронизывает пространство звук подаренного Федотиком Ирине волчка, от которого хозяева, а вслед за ними и гости цепенеют. Чуть позже этот же звук раздастся непонятно откуда, и Маша объяснит Вершинину, что вот так же шумело в трубе, когда умер отец. Звуки, нагнетающие тревогу, пророчащие недоброе, — излюбленный чеховский прием, который когда-то позволил режиссеру Мейерхольду назвать Чехова лириком-мистиком. Но Додин пользуется им лишь затем, чтобы оттенить слишком конкретные предвестники бед.
Красавица Ирина (Лиза Боярская) словно приговаривает себя к браку с Тузенбахом (Сергей Курышев).
Потрепанные жизнью люди в помятой форме, сшитой по лекалу советской
Военные, что появляются в доме, — вовсе не те представители блестящей гвардии, которые выходили на сцену МХТ при жизни Чехова, и даже не те, что вышагивали по сцене товстоноговского БДТ. Нет у них ни отутюженных мундиров, ни тем более эполет. Это потрепанные жизнью люди в помятой форме по лекалу советской. Дом, выстроенный художником Александром Боровским, слишком похож на барак, чтобы не мелькнула мысль о том, что генерал Прозоров покинул Москву принудительно. Хотя от прямых исторических аллюзий Додин уходит так же принципиально, как и от мистики. И мечты сестер о Москве разбиваются не по воле невидимого рока, а в результате знакомства с полковником Вершининым — его играет Петр Семак, который на этой сцене обыкновенно играет героев. Измученный семейными неурядицами, с извиняющейся интонацией и печальной улыбкой, он вызывает сначала шок, а потом уже — сочувствие. Шок — потому что приехал из Москвы. «Из Москвы!» — восклицают сестры друг другу, и не радость слышится в этих вскриках, а недоумение и разочарование. Нет, стало быть, больше блистательной Москвы, где были нужны благородные барышни, говорящие на трех языках. А в той Москве, что есть, нет генералов и даже полковников. Настоящих. Три маленькие старлеевские звездочки на погонах Вершинина (а у других и того меньше) обозначают скорее рейтинг личности, а не звание.
Предпочитая боль
Однако «Три сестры» Додина — не о том, что люди измельчали. А о том, как эти люди умудряются не терять лица, оставаться чеховскими страдальцами, предпочитая боль, подчас невыносимую, утрате внутренней честности. Возведенная в норму ложь, по Додину, и есть пошлость, и к ней режиссер однозначно (возможно, даже слишком однозначно) беспощаден. Впервые в доме Прозоровых Наташа (Екатерина Клеопина) появляется уже беременной от председателя земской управы Протопопова и довольно быстро из милой девочки превращается в «шершавое животное». Хотя подобные определения и не звучат со сцены — Андрей (Александр Быковский), произносящий их у Чехова, здесь вообще лишен права рассуждать: он принял Наташино вранье и хамство и эпизод за эпизодом теряет оригинальность — и сердечко у него начинает пошаливать с опасной частотой. Прятаться от проблем в игорном доме — поступок понятный и вполне современный, но в системе координат «Трех сестер» Додина — убийственный.
Отсутствие любви не отменяет потребности в ней
Додинские три сестры, впрочем, совсем не святые: отсутствие любви не отменяет жгучей потребности в ней и голоса плоти. Так появляются апокрифы. Однажды Ирине вдруг покажется, что Соленый (Игорь Черневич), который и впрямь с лермонтовской страстностью объяснится ей в любви, — и есть так давно ожидаемый ею возлюбленный. И она ринется к нему в объятия, но уже в следующей сцене будет каяться неистово и самозабвенно и словно приговорит себя к браку с Тузенбахом (этот спектакль, а вовсе не «Король Лир» открывает Лизу Боярскую как трагическую актрису). А Ольга той самой бессонной, мучительной ночью пожара в Кирсановском переулке набросится на мужа младшей сестры и потом долго не сможет поднять головы. Ну а уж Машу (Елена Калинина), которая, выйдя замуж за учителя гимназии, так и оставалась девочкой-гимназисткой, любовь к Вершинину превратит разом в Анну Каренину и Катерину из «Грозы» — ее дальнейшую жизнь после ухода Вершинина не вообразить. Исключительность этих сестер — не во владении тремя языками, а в способности заболеть от грубости, в способности судить себя по самому строгому счету.
И кавалеры, пусть и потрепанные, в вопросах внутреннего благородства не уступают дамам. Надо видеть, как руки Тузенбаха, решившегося поцеловать свою невесту Ирину перед дуэлью с Соленым, вдруг разомкнутся, будто отдавая то, что чуть было не присвоил без всяких прав. Надо видеть лицо артиста Сергея Курышева, постаревшее за время этого поцелуя лет на десять, чтобы предположить не дуэль, а самоубийство как единственную возможность избавить любимую женщину от нестерпимой для нее пытки ежедневной ложью.
И вряд ли какой-то сегодняшний доктор способен терзаться собственной профессиональной несостоятельностью так, как Чебутыкин Александра Завьялова.
И уж совершенно выдающаяся работа — Кулыгин Сергея Власова. Этот средней руки гимназический учитель и обманутый муж, которого обычно выводят глупым индюком и играют полутора красками, обнаруживает качества, которые позволяют ему не только считаться по праву женитьбы, но и быть по сути братом таких вот сестер. В отличие от Андрея, который это право постепенно теряет.
Машу (Елена Калинина) любовь к Вершинину превратит разом в Анну Каренину и Катерину из «Грозы».
Приравнивается к героизму
Дом-барак на сцене — даже не дом, а каркас дома, коммуналка, где нет ни одного закутка: сокровенные разговоры и свидания становятся достоянием всех. Любовь Маши и Вершинина — тот мучительный спектакль, который Кулыгин вынужден просмотреть от начала и до конца. Вот этому человеку, чья жизнь прежде была упорядоченна и безупречна, как те белоснежные платочки, что всегда находятся в нужном кармане его идеально отутюженного костюма, приходится выбрать чувство-реакцию на поведение жены, которая, по его прежним, гимназическим представлениям, ведет себя на «ноль с минусом». И, отчаянно страдая сам, он выбирает сострадание. В момент развязки он (а не Ольга, как у Чехова) отрывает Машу от Вершинина и потом долго держит ее, кричащую, полубезумную, — держит осторожно и целомудренно, как сестру или даже дочь, как доктор больную, обреченную на операцию без наркоза. И этот эпизод слишком убедительно свидетельствует о победе человечности над пошлостью, как весь этот мощный и смелый (на уровне всех его создателей) спектакль, где честь, достоинство и способность сострадать приравниваются к героизму.
Фото предоставлены пресс-службой МДТ
