Роман без вранья
В Малом драматическом театре отмечают 25-летие спектакля «Братья и сестры» по прозе Федора Абрамова и 90-летие со дня рождения писателя.
В Малом драматическом театре отмечают 25-летие спектакля «Братья и сестры» по прозе Федора Абрамова и 90-летие со дня рождения писателя.
«Братья и сестры» МДТ — художественный феномен и одна из самых замечательных театральных легенд. Истоки ее стоит искать в студенческой аудитории Театрального института на Моховой, где рождалась первая редакция спектакля, показанная в 1978 году. Премьера новых «Братьев и сестер» была сыграна 9 и 10 марта 1985 года в Малом драматическом театре.
В те два вечера родился не только МДТ Льва Додина, который вскоре узнал весь мир, но и новый тип сценической правды с особыми признаками, теперь уже вошедшими во все театральные учебники: северороссийский говор, превратившийся в музыкально-психологический национальный образ; натуральные предметы, запахи, звуки — как эстетические символы мощнейшего воздействия; небывалая — фактически братская — сыгранность актеров, помноженная на жесткость режиссерских акцентов. Эстетическая и этическая база у новой театральной команды оказалась настолько крепкой, что, вопреки всем законам театра, спектакль, просуществовав четверть века, сохранил свой нерв.
Артисты МДТ, для которых «Братья и сестры» стали частью жизни и судьбы, делятся с читателями «ВП» воспоминаниями и мыслями по поводу великого спектакля.
Петр Семак:
— Я учился на четыре года позже, и тот, студенческий, спектакль видел только в записи — его показывали по телевизору в день 60-летия Федора Абрамова, 29 февраля 1980 года. Тогда еще к нам в аудиторию пришли эти самые «Братья и сестры». Но я в тот момент Абрамова не читал и, наверное, ничего в том спектакле не понял. Меня больше впечатлило, что вот все они тут сидят — молодые актеры, звезды, которых мы ненавидели и которыми восхищались. Потом, когда Додин объявил, что я буду играть Мишку Пряслина, я тоже не был в восторге. Опять эта деревня, в которой я вырос и в которой нет ничего хорошего. Для меня в детстве школа праздником была, потому что там не надо было сажать, копать, кормить кроликов, доить корову, выгребать навоз. В общем, репетировать я начал без энтузиазма. Мне в то время 24 года было, и так хотелось играть Шекспира — ходить по сцене красавцем в лосинах и шляпе. Я тогда фехтовал прекрасно. Но, репетируя, постепенно я понял, какое это великое произведение. Появилось предчувствие, что рождается нечто особенное, небывалое.
И вот идет финал первого акта. Наплыв Мишкиных фантазий — будто бы возвращаются с войны все погибшие мужики села Пекашина. Потом Мишка остается сидеть один, смотрит на портрет отца и плачет. Вот тут в зале такое началось! Люди рыдали в голос. Навзрыд! Тогда я вдруг понял, что мы сотворили! И то же самое повторялось потом во всех странах, где мы играли «Братьев и сестер», — в Америке, в Японии, в Европе. Помню, в Лионе был очень длинный проход через зал к выходу. И вот пока мой Мишка Пряслин по этому проходу шел, люди подбегали ко мне, обнимали, целовали, по-русски и по-французски говорили: «Русский, не плачь!»
Да и сейчас то же самое происходит. Мы недавно играли «Братьев» в городах России, был такой проект. И много молодых на спектакль приходило. Я их спрашивал: «Но вы же видите, что мы старые?» А они отвечали, что поначалу это действительно немного удивляет, но очень быстро забывается. Такое чувство, что у всех, кто собирается на «Братьев и сестер» в зрительном зале, очищение души происходит. В основе этого произведения библейские ведь понятия лежат: сестра, брат, отец.
Игорь Иванов:
— «Братья и сестры» — это моя жизнь. Не было бы «Братьев и сестер», моя судьба сложилась бы по-другому. После этого спектакля сильно переменился образ мыслей, мировоззрение. Появилось ощущение сопричастности стране, истории, народу. А сопричастность рождает понимание — новое понимание чувств человеческих, того, что все мы так похожи. И в то же время «Братья и сестры» — это история страха, рабского страха, который до сих пор живет во всех нас.
Наталья Фоменко:
— Я благодарна Богу, что он подарил мне такую роль. Для меня Варвара — абсолютно трагическая героиня. Это женщина, встретившая огромную любовь и оставшаяся этой любви верна. Мы же знаем, что у Федора Абрамова в «Доме» она утопилась, не смогла себя переломить и жить, как до встречи с Мишкой. Я не знаю таких женщин, которые были бы счастливы всю жизнь на сто процентов. Каждой женщине приходится пострадать. И чаще всего — именно от любви.
Адриан Ростовский:
— Мне очень трудно было входить в готовый спектакль — особенно на роль Сергея Бехтерева. Я много раз просматривал на видео то, что делал Бехтерев, но сам для себя сразу решил, что копировать ничего не буду. Так что над героем своим, райкомовским уполномоченным Ганичевым, я очень много думал. Вспомнил, что, когда только поступил в ЛИИЖТ, познакомился с неким Яковом Моисеевичем Калером, интеллигентом до мозга костей, похожим на теперь уже покойного профессора из Театральной академии Льва Иосифовича Гительмана. Как-то я его спросил: «Яков Моисеевич, я слышал, что вы вступили в партию на войне, в 1942 году. Почему вы это сделали?» И он мне рассказал про одного комиссара, который на его глазах остановил бегущих в панике солдат. Словом остановил, верой. Вот такой, я думаю, и мой Ганичев. И вот когда Ганичев приезжает в Пекашино забирать у людей последнее зерно, я физически чувствую такую колоссальную ненависть зала, на меня направленную. И как ни странно, эта ненависть мне очень дорога.
Я ведь, как, наверное, каждый актер Малого драматического, мечтал играть в «Братьях и сестрах». А на моем 50-летии Лев Додин сказал: «Он стал родным для «Братьев и сестер» и играет при этом по-своему». Эти слова дорогого стоят.
Наталья Акимова:
— Ради того, чтобы снова оказаться рядом с Додиным и репетировать «Братьев и сестер», я ушла из БДТ. Лев Абрамович тогда выбирал между должностью очередного режиссера МХАТа и главного режиссера МДТ. И вот мы ходили, провожали его, встречали и очень надеялись, что он с нами останется и мы вернемся к «Братьям и сестрам». А когда это случилось и мы начали репетировать, поначалу ничего не получалось. Мне, например, очень трудно было принять в роли Мишки Петю Семака, потому что для меня братом был Саша Чабан. Помню, как ревностно относился к спектаклю Сережа Бехтерев, как он отслеживал каждый эпизод, чтобы, упаси бог, никто не тянул на себя одеяло, не путал текст. Страшно ему было на язык попасться.
Сергей Власов:
— Это сейчас уже пришло понимание, что с того момента, когда мы, мальчишки и девчонки, в 1984 году начинали репетировать новых «Братьев и сестер», и до настоящего времени сменилось несколько эпох. Это сейчас для нас очевидно, что спектакль живой именно потому, что он впитывает в себя все, что происходит вокруг, зеркалит время. А сначала нам просто хотелось вернуться к «Братьям и сестрам», которых мы сыграли 46 раз на сцене Учебного театра и которые стали легендой.
Сейчас я старше своего Егорши в три раза. Вот говорят: «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Так это тот случай, когда «старость» смогла. Егоршу я играю про то, как и почему так случается, что расходятся пути близких людей — с помощью самих людей и в результате обстоятельств? Ответ на этот вопрос отчасти содержится в последней фразе Лизки: «Лучше уж совсем не жить, чем без совести».
И вот еще что я хочу сказать, к вопросу о возрасте. Додин все мечтает, чтобы мы вышли на сцену седыми и сыграли мальчишек. Мы, конечно, можем выйти и седыми, и лысыми. Но главное — иметь смелость вовремя уйти, не доиграться до того момента, когда зрители будут нас жалеть.
Фото Виктора ВАСИЛЬЕВА
