Семь процентов спасут мир

Михаил Казиник считает, что культура умирает еще на школьных уроках. А умирает она в тот момент, когда учитель входит в класс и говорит: «Сегодня мы будем изучать великого немецкого композитора Бетховена». Все, урок пропал. Ну какой же он для них великий?

Михаил Казиник считает, что культура умирает еще на школьных уроках. Беседа четвертая. Тема — ИСКУССТВО И НАРОД.

Музыка делает человека человеком

— Живопись, литература, поэзия, танец, музыка? Есть главное между этими искусствами?

— Искусство это пирамида. Внизу, у подножия — слово. То самое, что было в начале. Как грунт, как основа всего — логос. Выше поэзия, живопись, философия, театр... А на вершине — музыка.

— Почему музыка?

— Потому что, на мой взгляд, показатель высшего развития человека — когда он может сидеть и слушать симфонию Моцарта или Брамса. Это значит, что вербальности конец, что никаких картинок нет, а есть просто звучащая волна вибраций космоса. Вибрации, которые через гениев космос дает миру! Это показатель высшей сформированности человечества, представители которого приходят в концертный зал. И слушают звуковысотность — гармонию, полифонию. Представьте себе, на какой уровень, с философской точки зрения, поднялся человек, впитывающий абсолютно непотребные для питания звуковые волны.

С точки зрения обывателя, этот человек инопланетянин. А с моей точки зрения, неприятие великой музыки — есть недоразвитие, отказ от выхода на тот уровень цивилизации, который нам предложен.

— А как сделать так, чтобы искусство принадлежало народу?

— Продолжу эту обычно выдираемую из контекста ленинскую фразу — боже, какого идиота из него делали! — сначала нужно поднять народ до уровня искусства.

Шарада в медальоне

— У меня убежденность одна. Если во имя культуры объединятся семь процентов населения и появятся те купцы, у которых совесть и деньги в одном кармане, начнется возрождение культуры.

— Почему семь процентов?

— Это мистическое ощущение. По моим подсчетам и представлениям, и в Золотой век, и в Серебряный век именно такое было число этих людей — ученых, дворян, чиновников, в хорошем смысле этого слова, образованных людей в русских гимназиях...

 Я часто рассказываю историю про то, как 12-летняя девочка, пансионерка гимназии Ржевской, обращается к дядюшке с просьбой показать, что у того на медальоне. Тот снял медальон, говорит: «Я никому не показывал, тебе покажу». Открывает медальон, а там четыре ноты: соль-диез, си, фа-диез, ми. «Верни медальон, все равно ничего не поймешь», — прячет дядюшка свою реликвию на груди. А девочка говорит: «Я знаю, что там написано, — «я люблю вас». Как учили эту девочку в провинциальной гимназии, что она в свои 12 лет знает «Евгения Онегина», знает ариозо Ленского, знает ноты и смогла расшифровать шараду? Как нужно учить мальчика, который когда-нибудь подойдет к такой девочке?

И вот в такие годы число интеллигентных людей приближалось к этим семи процентам. Это не научная цифра. Это мой поэтический образ. Но у меня ощущение, что три процента мало, десять — это недосягаемо в ближайшие столетия. А семь тут же создадут всплеск культуры.

— А можно ждать этого всплеска в ближайшие годы?

— Для этого надо действовать. Менять систему образования, верстать новые сетки вещания программ центральных телеканалов. Но пока культура умирает. А умирает она в тот момент, когда учитель входит в класс и говорит: «Сегодня мы будем изучать великого немецкого композитора Бетховена». Все, урок пропал. Ну какой же он для них великий? Но учитель сказал — считать великим. А великим он может стать только в конце урока, если учитель умный, если он здорово построил урок.

— Вы в своих фильмах и книгах о гениях так и рассказываете?

— Все по-разному рассказывают. Я эмоции хватаю. Я рассказываю истории.

«Скромный Бах. Однажды у Баха спросили, как он добился таких успехов. А он ответил: «Если вы будете такими же прилежными, вы того же добьетесь».

Честно, всю жизнь бы отдал, чтобы узнать, шутил Бах или говорил серьезно! Понимал Бах, кто он? Или нет? Или ответил как подлинный протестант, потому что протестантизм говорит: работай в поте лица — и воздастся тебе?

После таких историй людей вдруг захватывает эта идея. И они сразу же идут слушать Баха, читать о Бахе.

Главное — иметь уши

— Но, может быть, не надо сразу про Баха? Может быть, надо постепенно к нему приходить?

— Вы знаете, искусство единственная область, которую можно изучать с конца. Математика, физика, химия требуют последовательности. Искусство можно изучать с любого места. Только нужны люди, которые будут о нем рассказывать. Но таких единицы. Есть только отдельные педагоги. Вот у меня была учительница литературы, которой я буду благодарен всю жизнь. Все строится на отдельных энтузиастах, которые действуют вопреки системе.

— А так всегда было? Когда единицы несут культуру. И сто, и двести лет назад?

— Вы знаете, было время, когда культура была само собой разумеющимся. Посмотрите на картины художников XV века. На те, где изображена музыка. Музыканты играют на лютнях, поют, а другие их слушают. Заметьте, что на лицах слушателей нет ничего — лица ровные, отрешенные. Почему? Читать они не умели, путешествовать было опасно. Дорог не было. Да и кругом чума. Лучше сидеть в своей деревне и ждать, когда она сама придет. К чему торопить неизбежное? Человек жил в своем приходе. Что у него было? Ему читали вслух Библию, и звучала музыка. Все вокруг ужасно. А тут звучит орган, музыка великая! Уже! В XV веке! Это был единственный источник информации. И люди настолько открывались для восприятия, что они слушали эти хоралы и находились в состоянии чуть ли не коматозном. Малейшее движение уже нарушало эту структуру. Вот что главное было — уши, уши. Это шло от Бога — и музыка, и текст. Отсюда обожествление. Вот было отношение к культуре. Даже у простого человека.

Иных уж нет, а те далече...

— То есть культура была естественной частью бытия?

— Да. А сейчас нет. И кроме всего прочего есть еще одна беда. Культура превращается в дизайн. И это очень характерно для Запада — я вот сейчас буду пить кофе, а ты, дружочек Моцарт, поиграй для фона, создай мне настроение. Это дизайн. А на самом деле культура — это жизнь и смерть, это происхождение мира, это смысл бытия, это путь, это то, что нас отличает от всего остального живого мира. И Кант, когда доказал, что в области разума признаков Бога нет, разрушил свои доказательства тем утверждением, что признаки эти в искусстве.

— После Канта немецкая мысль подхватила философский призыв «Drang nach Osten», который потом у философов украл Гитлер. Сейчас Западу есть смысл стремиться на Восток?

— Нет. Уже нет. Понимаете, я уже очень мало вижу тех людей, к которым шла немецкая философия. Они были раньше. Я их помню. Я их узнавал. По движениям. По голосу. По словам. По глазам.

— Не хочется верить, что таких людей не осталось.

— Остались, наверное. Но они не у дел.

— Так что же делать?

— Если гора не идет к Магомету... Если нам не дойти до театра, надо делать свой театр. Если мы не можем пойти в университет на философский факультет, а очень хочется, значит, мы должны создать философский кружок в своей деревне. Надо создавать свой микромир и жить в нем. А бывает, что и приставка «микро» потом пропадает. А не пропадет, ничего страшного.

Мои предки жили в деревне, где у людей паспортов не было. Без разрешения полицмейстера в ближайший Витебск нельзя было выехать. Не могли они поехать в театр. И создали свой. И ставили «Колдунью», «Отелло», «Ромео и Джульетту». Мой дедушка до самого конца помнил все свои роли. У него было три класса образования, но эти три класса создали ему жгучую потребность к познанию. Вот она, школа будущего. Особенно сейчас, при наличии Интернета. Учительница все равно не расскажет про Эверест всего, что школьник сможет найти в Интернете. Да и не должна. Ее задача рассказать так, чтобы школьник, придя домой, перевернул всю Всемирную паутину, чтобы выудить все, что там есть про Эверест, про Баха, про Пушкина. Но я не вижу в России деревенских театров, новой школы, я вижу гуманитарную катастрофу, равную которой история цивилизации еще не знала.

(Окончание следует)

Фото Александра ПАХОМОВА

В Мой Мир

Опубликовать