Сергей Шнуров: В шоу-бизнесе много тем, которые не откроешь, пока все не умрут!

Музыкант откровенно рассказал корреспонденту «Вечёрки» все, что думает о современной музыке и своих коллегах, а также вспомнил о пионерском детстве.

Музыкант откровенно рассказал корреспонденту «Вечёрки» все, что думает о современной музыке и своих коллегах, а также вспомнил о пионерском детстве.

Большинство артистов, как и большинство жителей нашей страны, глубоко несчастны

— Сергей, как случилось, что вы попали в телепрограмму «История российского шоу-бизнеса»? Хорошо в этом ориентируетесь?

— Дело в том, что разбираться в этом невозможно. Можно, собственно говоря, строить какие-то гипотезы относительно того, как все происходило. Шоу-бизнес-то у нас сомнительный, верно? И очень много закрытых тем, которые не откроешь, пока все не умрут. Это все равно что разбираться в истории КГБ. Есть какие-то внешние факторы, мы смотрим на них и пытаемся делать какие-то выводы.

— Насколько вы можете говорить, например, о попсе?

— Не бывает попсы. Бывает популярная и бывает непопулярная музыка, вот и все. Все остальные деления искусственны. На самом деле любая современная так называемая песня сама по себе ничтожна в сравнении, скажем, с Бахом. Поэтому по большому счету все современные музыканты — одного поля ягоды. Никто не лучше и не хуже, все по мере сил занимаются так называемым народным творчеством. Довольно примитивным, надо сказать.

— Что вы открыли для себя за время съемок программы?

— Большинство артистов, как и вообще жителей нашей страны, глубоко несчастны. Счастливых очень мало. И потом, я столько всего в жизни видел, что до глубины души меня никто не поразил. Мне показалось, что в отличие от большинства наших звезд впечатление действительно счастливого человека производит только Лайма Вайкуле. Правда, она за границей живет. Выглядит спокойной и уверенной в себе.

— А те, кто живет здесь?

— Те, кто живет здесь, чувствуют себя в большей или меньшей степени не очень комфортно. Как и большинство людей, которым за сорок и которые начинают задумываться о том, как будут умирать. Наши больницы предлагают совершенно жуткие условия по переходу в иной мир.

Петербург перестал быть городом и стал мегаполисом

— За границу уезжать не думаете?

— Не знаю. Посмотрю, как здесь все будет. Но если будет совсем невыносимо, конечно, уеду.

— Говорят, Петербург затягивает так, что уехать из него очень сложно...

— Дело в том, что от Петербурга, вернее, Ленинграда, в котором я вырос, уже мало что осталось. Город становится другим.

— Разница между Москвой и Петербургом сильно ощутима для вас?

— А ее уже практически нет. Петербург перестал быть городом и стал таким же мегаполисом, как Москва.

— Любимые места в Питере остались?

— Дело не в местах — люди изменились. Стало много приезжих. Хотя Петербург изначально — город приезжих, но все же раньше город мог их переработать и подстроить под себя. А сейчас происходит обратная реакция, и приезжие подстраивают город под свои нужды. Если говорить о любимых местах, больше всего я люблю бывать дома. Я вообще довольно домашний человек. Мне непонятны люди, которые постоянно стремятся перемещаться.

— Но жизнь успешного музыканта — это постоянные гастроли?

— Да, но это не значит, что я люблю гастрольную жизнь. Я был бы счастлив, если б мог сразу же после концерта нажать на кнопку и мгновенно телепортироваться домой.

Я не люблю помнить

— На какой музыке вы росли, когда были мальчишкой?

— В детстве меня заставляли заниматься в музыкальной школе. Где-то класса до шестого я еженедельно посещал Филармонию, поэтому музыку в принципе ненавидел. Я на ней не рос, я от нее отталкивался всеми возможными частями тела и способами.

— Помните, как вам купили первый магнитофон?

— Родители подарили, но я даже не помню, как он назывался. А потом у меня появился большой двухкассетный «Саньо».

— Сами на него заработали?

— Будучи школьником? Нет, конечно.

— Почему же? Вы могли телеграммы разносить, например...

— Нет-нет, всю эту пионерию и комсомольщину я ненавижу.

— А вас пытались склонить к этому?

— Конечно. Меня в шестом классе исключили из пионеров за неуважительное отношение к пионерскому галстуку. Я его слюнявил, жевал. Но это же святое, частичка красного знамени, и жевать ее нельзя. А Саакашвили у меня идею украл и теперь тоже галстук жует.

— Как вы вообще в пионеры угодили с таким отношением к системе?

— В те времена в пионеры просто засовывали, не спрашивая. Но я тогда учился в третьем классе, и никакого протеста в этом плане у меня еще не было.

— А с какого класса протест появился?

— Наверное, класса с седьмого.

— И в чем этот протест выражался?

— Я волосы отращивал.

— Во времена вашей юности какие отечественные группы вам нравились?

— Мне нравились «Аквариум», «АукцЫон», «Кино». Еще «Алиса» с пластинкой «Энергия». Это было круто.

— А сейчас у вас старые пластинки сохранились?

— Нет, слава богу. Я не люблю помнить. И стараюсь все выкидывать. Ничего не коллекционирую и не люблю старые вещи. Кроме мебели: ее очень обременительно выбрасывать.

— Какой музыкальный стиль вам еще интересно попробовать?

— Даже не знаю. Мне кажется, музыка вообще перестает быть интересной. Она стала чем-то фоновым и бытовым. Раньше под мелодии, которые сейчас звучат в ресторанах, случались какие-то действительно важные события, скажем, в жизни двух людей. А сейчас под эти мелодии можно спокойно есть рыбный суп. Мне вообще кажется, что давно пора прекратить сочинять так называемую популярную музыку. Ее уже столько написано, что просто тошнит.

Мы с Бахом друг друга не трогаем

— Насколько для вас важно признание?

— Конечно, оно для меня важно. Просто нужно соизмерять свою так называемую популярность с площадкой для выступления. Понятно, что кабак, скажем, я соберу в любое время и в любом состоянии. А больше мне и не нужно. Я, положим, не люблю играть на стадионах. Все концерты, которые мы играли при большом скоплении народа, превращались для меня в борьбу с чудовищем. Потому что ты не видишь ни глаз, ни людей. Толпа — это одно большое животное, что-то орущее из темноты. И они тебя видят как просто какое-то пятно. Нет, это не по мне.

— Став известным, вы ходите на концерты к музыкантам, которые нравились в юности?

— Нет. Я вообще на концерты не хожу.

— Не любите живую музыку?

— Очень люблю живую музыку. Но не люблю расстраиваться. То же самое с общением часто происходит. Вот живешь и думаешь о человеке что-то. Потом встречаешь его, начинаешь разговаривать и понимаешь, какую же чушь он несет. Поэтому лучше с музыкантами лично не знакомиться.

— На мобильном телефоне мелодией звонка у вас до сих пор Бах стоит?

— По-моему, да.

— Вам это не кажется пошлым — ставить классику как рингтон?

— Нет, не кажется. Меня радует этот звонок, и все. В тот момент, когда звонит телефон и раздается эта мелодия, я не вспоминаю о Бахе ни на секунду. И он обо мне не вспоминает. Мы друг друга не трогаем, вот и все. Спасибо, старик, за неплохой рингтон.

Беседовал Евгений НИКИФОРОВ

Фото Натальи ЧАЙКИ


Досье «ВП»

Сергей Владимирович Шнуров (сценический псевдоним «Шнур») родился 13 апреля 1973 года в Ленинграде. После школы учился в Ленинградском инженерно-строительном институте, реставрационной «путяге» (реставратор произведений из дерева 4-го разряда), религиозно-философском институте при духовной академии. Работал грузчиком, сторожем в детском саду, стекольщиком, кузнецом, столяром, дизайнером в рекламном агентстве, промоушн-директором на радиостанции.

В 1991-м — проект «Алкорепица», первый хардкор рэп-проект. Группа электронной музыки «Ухо Ван Гога». 9 января 1997-го — «Ленинград».

Ныне — рок-музыкант, лидер группы «Рубль». Выпускал сольные альбомы, снимался в кино, был ведущим передач «Окопная жизнь» и «Шнур вокруг света», писал музыку для фильмов. Исполняет песни в жанрах панк-рок, шансон, ска. В песнях повсеместно использует ненормативную лексику. На концерте в Нюрнберге вышел на сцену голым. Темпераментным немецким зрителям шоу очень понравилось.  Записал альбом «Huinya» c известным музыкальным трио из Лондона «Tiger Lillies».

В Мой Мир

Опубликовать