Театр должен быть домом, а на сцену должны выходить братья

Петербургский режиссер и педагог Григорий Козлов отметил 55-летие. В театр Козлов пришел в начале 90-х и с первого же спектакля — «Москва. Моление о чаше» — заявил о себе как о серьезном режиссере, имеющем свой сценический язык и особенную человеческую, душевную интонацию. Его последующие спектакли в БДТ становились театральными событиями, получали премии и вызывали жаркую полемику.

В театр Козлов пришел в начале 90-х и с первого же спектакля — «Москва. Моление о чаше» — заявил о себе как о серьезном режиссере, имеющем свой сценический язык и особенную человеческую, душевную интонацию. Его последующие спектакли «Концерт Саши Черного для фортепиано с оркестром» (моноспектакль Алексея Девотченко), «Преступление и наказание» в ТЮЗе, «Лес» в Театре «На Литейном»,  «P. S. капельмейстера Иоганнеса Крейслера, его автора и их возлюбленной Юлии: Каденции на темы произведений Э. Т. А. Гофмана и В.  А. Моцарта» в Александринке, «Перед заходом солнца» в БДТ становились театральными событиями, получали премии и вызывали жаркую полемику.

С 1994 года Григорий Козлов преподает в Театральной академии. Студенты Козлова — «козлята», как ласково называют его учеников, — всегда востребованы как в кино, так и в театре. Молодые режиссеры-«козловцы» — Галина Бызгу, Тимур Насиров, Дмитрий Егоров, Екатерина Гороховская, Мария Романова — хорошо известны в российских театрах, их очень любят актеры. Это качество им досталось от мастера, которого отличает беспримерная любовь к актерам, а также к зрителям и вообще к миру и жизни. Григорий Козлов, несмотря на молодой для режиссера и мастера возраст, пожалуй, самый старомодный из петербургских режиссеров. Он романтик и идеалист, верящий в вечные ценности, и ему удается в своей мастерской, где учится его третий курс, сохранять островок того творческого театра-дома, о котором в прошлом веке мечтал Станиславский.

Папа я плохой

— Григорий Михайлович, совсем недавно, казалось бы, мы разговаривали в канун вашего 50-летия, а ведь с тех пор прошло уже пять лет! Что для вас означает юбилей?

— Это повод встретиться с друзьями, ну и, конечно, подведение каких-то промежуточных итогов. А прошедшие пять лет… За это время вырос мой новый курс, подрос сын. Ему уже шесть, и скоро он собирается в школу, это этап и для меня.

— Какой вы папа?

— Папа я плохой! Уделяю сыну недостаточно внимания.

— А что вы с сыном делаете вместе?

— Разговариваем. Он уже ходит в театр и любит высказывать свое мнение о спектаклях. Хотя он чаще смотрит не детские спектакли, а те, которые ставлю я, или те, в которых играет его мама (актриса Юлия Нижельская. — Авт.), но замечательно воспринимает все. Если ему интересно, смотрит внимательно, не отрываясь, и делает совершенно четкие критические замечания. Недавно, посмотрев один детский спектакль, он сказал: «Вот когда такой-то актер вышел, то стало интересно, а все остальное — ничего особенного». Он смотрит вдумчиво и вычисляет, почему здесь то, а там — это.

Сына я могу отшлепать, а студента — нет

— Со своими студентами вы другой, чем с сыном?

— Я пытаюсь всегда быть самим собой. И сыну, и студентам я всегда пытаюсь говорить честно, если мне что-то не нравится. Но с сыном я могу быть построже, могу и отшлепать, а студентов, естественно, нет.

— А с кем сложнее — с молодыми людьми или с ребенком?

— Вообще ребенок очень много дает мне в восприятии мира, ведь ребенок — это очень естественное существо, которое живет по законам органики. Я наблюдаю за ним и привношу в свои спектакли это детское умение быть искренним, быть абсурдным в оценках. У него оценки неадекватны, ребенок живет в обостреннейших предлагаемых обстоятельствах, и это безумно интересно.

— У вас на курсе диктатура или демократия?

— Это надо спросить у ребят, я знаю только, что у нас есть работа и есть диктатура правды, как мы ее понимаем.

Три разных «Идиота»

— Вы позволяете студентам самим выбирать материал?

— Вообще-то материал не выбирают, это он выбирает нас.

— Этот ваш курс знаменит в Театральной академии. А для вас чем он отличается от предыдущих двух?

— Он более молодой, и эти ребята растут в институте, а те были в театре, но законы на курсе одни и те же.

— Как у вас появилась идея ставить со студентами такой сложный материал, как «Идиот»? Этот спектакль уже становится знаменитым…

— Я очень давно хотел поставить «Идиота», еще когда был жив Павел Викторович Романов. Помню, я в тоске ходил по Моховой, встретил его и попросил: «Дайте мне, пожалуйста, курс, я поставлю «Идиота»!» А на этом курсе нашлись активисты, которые загорелись материалом, и вскоре мы показывали этюды по «Идиоту». И хотя большие режиссеры и педагоги сочли, что нам еще рано этим заниматься, нам самим казалось, что уже можно.

— У вас в спектакле три актера в разных составах играют Мышкина, и все трое были награждены за эту роль. Это, наверное, три разных спектакля?

— У нас пробовались пять человек на эту роль, и мы с педагогами решили, что все, кто пробуется, должны сыграть ее. Мы относимся к этому как к студенческой работе, нам важно было проверить, как человек существует в потоке сознания. Конечно, все они были разные, у кого-то лучше получался первый акт, у кого-то второй. Но тема, которую они ведут, — одна, общая, и мне кажется, что она прочитывается. Мы хотели показать первозданность ощущения действительности Мышкиным, ведь Федор Михайлович пытался написать идеального человека.

Инфантильными русских мужчин делают мамы

— Сейчас у вас грядет премьера пьесы «Женитьба Бальзаминова». Как вас нашел этот материал?

— У нас на курсе уже есть спектакль по Шекспиру «Сон в летнюю ночь», есть Достоевский, есть «Яма» Куприна… И нам был нужен такой материал, чтобы наши актеры могли попробовать другие способы сценического существования, нам хотелось Островского и Вампилова. И вот мы репетируем «Женитьбу Бальзаминова» и «Старшего сына», премьеры будут в марте. Мне кажется, что Бальзаминов — это очень значимая фигура для России. У него есть такая фраза: «Не надо света, в темноте лучше». То есть лучше в фантазиях. Это наша русская мужская инфантильность, а закладывают ее в нас наши мамы — такие, как мама Бальзаминова. Мне интересна тема неуемной материнской любви, которую в России ничто не может победить.

— Вы считаете, что такая любовь присуща именно русским мамам?

— Русским и еврейским, это я сужу по собственной маме.

— То есть для вас это личная тема?

— Да, моя мама посвятила мне всю свою жизнь, я мог сидеть дома и ничего не делать, потому что мама обо всем заботилась. Я бы не смог стать режиссером, если бы не мамина поддержка! У меня всегда был вкусный обед и термос с горячим чаем, так что я мог спокойно репетировать, ни о чем не заботясь.

Диктатура любви, взаимоуважения и профессионализма

— Григорий Михайлович, а что вас волнует в современном мире?

— Мне безумно страшно, и это видно в моих спектаклях, что человеческий идеализм пришел к нулю. Я верю в то, что любое сообщество должно строиться на добровольном подчинении диктатуре любви, взаимоуважения и профессионализма. Поэтому у нас на курсе главная книга — это «Этика» Станиславского. К сожалению, в современном театре отношения часто бывают неэтичными. А театр должен быть домом и чтобы на сцену выходили братья. Я верю, что, может быть, с этим курсом у нас все же возникнет такой театр — со своей командой, со своим языком, со своим очень добрым отношением к жизни, к миру и со своим зрителем, ведь должно же что-то противостоять чиновничьему театру, которого сейчас так много.